Дмитрий Дашко - Мы из Тайной канцелярии Страница 3

Вот Ивану с комплекцией не повезло. Как был сызмальства щуплый и мелкий («чисто чижик», — говаривала порой матушка), таким и остался в осьмнадцать неполных лет. Единого вершка не прибавил за последний год. Братья и сестра давно его обскакали. Вымахали каланчей, головами потолок задевают. Никто не верит, что Иван посерёд братьев и сестры — старший.

Обидно.

Да что поделаешь, коли на роду так написано и ничегошеньки от тебя не зависит? Как только Иван ни пытался вытянуть себя, что только ни делал — всё бестолку. Одна напрасная трата времени.

Сколько способов было перепробовано, вспомнить страшно. Груз к ногам привязывал, за сук древесный цеплялся и висел, пока руки судорогой не сводило. К бабке-знахарке втихомолку от отца с матерью бегал, чтобы наговор дала аль пошептала.

Не помогло.

Так и остался «чижиком».

Иван даже на цыпочки привстал. Вдруг не заметят уловку?

Комиссар обошёл его по кругу. Осмотрел со всех сторон. Велел открыть рот и зачем-то заглянул внутрь, буду в душу, удерживая подбородок толстыми, жёлтыми от табака пальцами.

«Как цыган коня выбирает», — подумалось Ивану. Было неприятно.

Отец подмигнул. Держись, сынок. Господь терпел, и нам велел.

А по самому видно, что волнуется. Вон, как губами жуёт и глазом дёргает.

Привычки и особенности отца Иван изучил досконально, и настроение его читывал, будто открытую книгу.

Есть с чего переживать папеньке: важное событие — первенца на службу государеву определяет! По такому случаю повёз на полковой двор матушки императрицы лейб-гвардейского Семёновского полка для апробации и дальнейшего устройства. Очень уж хотел, чтобы сын путь его повторил. С Иванова рождения об этом грезил.

Свою карьеру начинал когда-то Егорий Савелич Елисеев простым мушкетёром ещё потешного Семёновского полка. Когда началось настоящее дело, сумел проявить себя и выбиться в люди. Отличился в баталиях со шведами, был произведён сначала в прапорщики, а потом в подпоручики гвардии. После того как война закончилась, перевёлся с повышением в Белозерский пехотный полк, где служил исправно и с отличием. Однако здоровье пошатнулось, дали о себе знать старые раны, появились и новые болячки. В груди что-то схватывало, голова начинала кружиться, спина не гнулась. Да и старость наступала неумолимым шагом, ещё не перешедшим в кавалерийский аллюр.

Геройский вояка был с честью отправлен в отставку в капитанском чине. Переехал в пожалованную за беспорочную службу вологодскую деревеньку Кадуй, где мирно жил вместе с супругой и четырьмя детьми-погодками.

Как было заведено императорским указом от 1719 года, в положенные сроки возил старшего сына в губернский город на смотры дворянских недорослей, получая вердикты один другого безрадостнее. То здоровье Ивана чиновникам не нравилось, то рост. Хвалили лишь за грамотность и способность к наукам.

Юношей, подобных Ивану, ждало распределение в армейские полки нижним чином (на выбор Военной коллегии), либо канцелярская служба в гражданском ведомстве. Неграмотных недорослей могли и вовсе в простые матросы определить.

Егорий Савелич мечтал, чтобы сын попал в гвардию. Там и карьеру сделать можно, и на виду у сильных мира сего оказаться.

Род Елисеевых богатством не блистал, знатностью не отличался. Преимущественных прав на вступление в гвардию Иван не имел. Егорий Савелич надеялся на старые знакомства, на полковое братство, на товарищей боевых, с коими в атаку на неприятеля ходил и не один пуд соли съел в походах.

Поздней весной повёз Елисеев-старший первенца в Санкт-Петербург на смотрины, надеясь, что на месте судьба сына порешается в лучшую сторону.

Прибыв, узнал у добрых людей, где нынче полковой двор семёновцев стоит. Гвардия лишь недавно вместе с императорским двором перебралась из старой столицы в новую.

Солдат и офицеров в городе было мало. Гвардейцы тёплое время года проводили в лагерях-кампанентах, постигая в полевых условиях воинские экзерциции и артикулы. Знакомых Егорий Елисеев не встретил. Чтобы не терять время (а ну как Военная коллегия сама сына распределит!), сунулся к начальству без протекции.

Решение о судьбе недоросля мог принять полковой комиссар. Из города тот не уезжал, безотлучно находился при штабе. Егорий Савелич счёл сей факт хорошим предзнаменованием.

— Коли удачно началось, удачей и закончится, — сказал он и перекрестился.

Иван лишь пожал плечами. Не лежала у него душа к солдатской службе, однако, чтобы не огорчать отца, молодой человек ни словом, ни делом не выдавал своего умонастроения.

В штаб караульные пропустили беспрепятственно. Они сразу догадались, по какому поводу прибыли Елисеевы. К подобным визитам в полку привыкли.

Чтобы умаслить полкового комиссара, Егорий Савелич, улучив подходящий момент, сунул скромное подношение — три рубля, заранее обёрнутые чистой тряпицей. Были эти невеликие деньги последней надеждой.

Полковой комиссар подношением не побрезговал. Взять взял, но носом крутить не перестал. И так, и этак оглядывал Ивана, кругами ходил, цыкал, брызгал слюной через дырку в передних зубах.

Наконец, встал напротив батюшки и зарокотал простуженным басом:

— Прости, Егорий Савелич. Ничем помочь не могу. Будь сынишка твой хоть на полстолечко выше, — он развёл чуть-чуть большой и указательный пальцы, — служить ему гвардиянусом. А так… — Комиссар вздохнул. — Даже на левый фланг поставить срамотно. Увидит его матушка-императрица, гневаться изволит. Зачем, скажет, такую дробь в полк принимаем? И без того ваканций мало. Такие, Егорий Савелич, дела…

Денег не вернул.

Грустные отец с сыном вышли из полкового двора, оказались на улице.

Остановились, гадая, что делать дальше и куда податься. Редкие прохожие обходили их стороной.

Без солдат, кои составляли немалую часть Петербурга, город казался вымершим.

— Может, к преображенцам сунемся? — спросил Ванюшка.

Егор Савелич махнул рукой:

— Коли тут не заладилось…

Иван кивнул. Он знал, что в Преображенском полку вряд ли пойдут навстречу бывшему семёновцу. С момента создания гвардейские полки ревновали друг к другу. Пытались уесть в мелочах и подгадить при возможности. Особенно, как не стало твёрдой руки государя Петра Алексеевича.

А новосозданные измайловцы старую гвардию и вовсе за врагов держали. Потомки казнённых стрельцов прекрасно помнили, кто вёл их отцов и дедов на плаху, при случае платили сторицей.

Отец задумчиво сдвинул шапку, почесал затылок. Сына необходимо пристроить, иначе поездка будет напрасной, а терять время впустую Егорий Савелич не любил.

Внезапно отставного капитана осенило. Потрескавшиеся губы расплылись в улыбке.

Иван тут же сообразил: папенька загорелся новым «прожектом».

— Пойдём, — велел Егорий Савелич.

— Куда?

— К благодетелю пойдём, к генералу Ушакову. Должон Андрей Иванович помнить поручика Елисеева. Быть того не может, чтобы он меня забыл!

Елисеев-старший схватил сына за руку и увлёк за собой.

— Папенька, — заговорил юноша на ходу, — а что ты мне раньше про Ушакова не сказывал?

— Эх, сынок-сынок, есть вещи, которые никому обсказывать нельзя, — невесело усмехнулся Егорий Савелич. — Даже тебе, кровиночке моей. Свело нас когда-то поручение государя Петра Алексеевича. Было оно столь секретным, что никому о нём, кроме меня, Ушакова, да государя, упокой Господь его душу, знать не полагалось. Ни в какие промемории оно не попало. Был я в ту пору столь же молод годами, как ты. Только-только прапорщика получил…

— Успешно выполнили сие поручение? — не стерпев, перебил отца Иван.

Егорий Савелич остановился, сухо сказал:

— Не сомневайся. В полной мере выполнили.

И снова быстро и как-то сутуло склонив спину, пошёл, отчего Ивану было просветление — непростую задачку задал тогда покойный император отцу с Ушаковым. Не из тех поручение, коими хочется гордиться всю жизнь.

За спиной кто-то весёлым голосом завопил: «Па-а-ди, па-а-ди!». Раздался страшный грохот.

Елисеевы едва успели отскочить в сторону.

По улице, звеня колокольчиками, пронеслась карета со скачущим впереди мальчишкой-форейтором (он и кричал), толстым усатым кучером и двумя лакеями в шёлковых ливреях на запятках. Сопровождали экипаж четверо гайдуков верхами.

Вид гайдуки имели самый залихватский. В руке пика, за поясом пистолеты, сбоку сабля. Красота!

На дверях кареты был изображён герб, но Иван в геральдике разбирался слабо, и владельца роскошного выезда опознать не мог. Зато Елисееву-старшему хватило одного взгляда:

— Трубецких[1] экипаж. Уж им-то указ не писан.[2]

Больше происшествий по пути к дому Ушакова не случилось.

В Петербурге Иван был впервые, и тут ему не нравилось. Сыро, холодно, неуютно.