Андрей Биверов - Мятеж не может кончиться неудачей Страница 3

Офицеры потребовали разговора с императором. Затем, не сходя с места, потребовали отмены всех принятых за последние два года законов. Хотя с требованиями они сами толком не определились. Большинство офицеров были пьяны и разгорячены разговорами в казармах и не совсем ясно отдавали себе отчет в своих действиях. Очевидно, имело место подстрекательство настоящих заговорщиков. Батальон дворцовой охраны отказался пропустить смутьянов к императору и попросил «приходить на трезвую голову, когда государь проснется». Сразу после этого из толпы раздался выстрел. За ним последовала короткая перестрелка, в ходе которой охрана укрылась во дворце, а напуганные собственной дерзостью и частично протрезвевшие офицеры от него отступили. Однако, быстро осознав, что назад им теперь дороги нет, заводилы заставили умолкнуть самых нерешительных. Отправив гонцов поднимать солдат в казармах, они вновь попытались войти во дворец, но и на второй раз были жестко остановлены ружейным огнем. Обозленные и напуганные, они отступили, оставив перед дворцом пару десятков тел.

Рихтер, предполагая скорую попытку более сильного штурма, бросил все свободные силы на усиление несущего охрану батальона. И просчитался. Как оказалось, первый выстрел был лишь сигналом для пробравшейся во дворец небольшой, в двадцать четыре человека, группы заговорщиков. Разгоряченные вином и разговорами в казармах гвардейские и пехотные офицеры нужны были лишь для отвода глаз. Выждав, пока часть охраны, дежурившая в караулке, была отправлена к главным воротам на усиление, используя холодное оружие и эффект внезапности, заговорщики уничтожили первый пост охраны без каких-либо потерь. Однако уже на следующем посту они встретили достойное сопротивление. Дело в том, что расстановка караулов ночного времени сильно отличалась от дневного. Об этом мало кто знал, и, как следствие, планы бунтовщиков были нарушены. В схватке погибло двое и был серьезно ранен один из пробравшихся во дворец мятежников. Несмотря на понесенные потери, заговорщики не оставили попыток добраться до меня. Продвигаясь вперед, они, потеряв, правда, большую часть своих людей, все же смогли уничтожить расставленные во дворце караулы, состоящие, как правило, всего из двух-четырех солдат. Оставшиеся в живых мятежники вышли к посту «Ноль» перед моей спальней, где и были окончательно остановлены звеном лейтенанта Носова.

— К моему стыду, вам и самим пришлось услышать эту ожесточенную баталию, — виновато склонил голову Рихтер.

— М-да. Плохо. Очень плохо. — Поднявшись из кресла, я стал прогуливаться по комнате, разминая ноги. — Есть пленные?

— Да. В данный момент шестеро оставшихся в живых заговорщиков пленены. Двое из них вряд ли переживут сегодняшнюю ночь, слишком тяжелые у них ранения. Служба безопасности уже забрала их к себе, попытаются вытянуть хоть какие-то сведения. Еще один умер прямо на руках у нашего врача, зато здоровье троих оставшихся не вызывает никаких опасений. Одному прострелили колено, еще один был оглушен чьим-то сильным ударом на самом первом посту. Мы даже приняли его за мертвого поначалу Что-то подобное приключилось и с последним из наших пленных. Считаю нужным отметить, что все задержанные являются поляками. Ведут себя дерзко, постоянно оскорбляя охрану.

— Как ситуация во дворце?

— Порядок во дворце восстановлен. Всем приказано не покидать свои покои до утра. У меня все, — закончил доклад Оттон Борисович.

— Хорошо. Пригласите ко мне Игнатьева, как только отыщете. Можете идти, — отослал главу охраны я.

— Слушаюсь.

И снова медленно потянулись минуты тягучего ожидания. Наконец дверь распахнулась. На пороге появился бледный врач.

— Ваше Величество, жизни вашей супруги, Елизаветы Федоровны, больше ничего не угрожает, — отводя глаза, сказал Шестов.

— Что-то с ребенком? Отвечайте! — встрепенулся я.

— Ваш сын родился слишком рано… в таких случаях медицина бессильна, — развел руками доктор, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— Сын? Можете идти… — сказал я севшим голосом. Врач с ощутимым облегчением, что буря императорского гнева обошла его стороной, быстро удалился.

Я щедрой рукой налил в стакан коньяку, но, немного подумав, отставил стакан в сторону. Не сейчас. Не время. Моему первенцу это уже не поможет.

Глава 2

И МАЯТНИК КАЧНУЛСЯ

— Коленька, сыночек мой! — Мать ворвалась в мой кабинет подобно вихрю. — Ты не ранен! Господи…

Я едва успел встать из-за стола, как к моей груди прижалась перепуганная мать и зарыдала. Я обнял ее, положив руки на плечи, глазами выпроводив деликатно закрывших распахнутые двери охранников из кабинета.

— Не беспокойтесь, матушка. Со мной не случилось ничего страшного, — поглаживая ее плечи, успокаивающим тоном раз за разом повторял я, а дыхание перехватывала мысль о бедняжке Лизе. — Со мной не случилось ничего страшного. Совершенно ничего…

Наконец рыдания прекратились. Я нежно оторвал от себя заплаканную матушку и, придерживая под локоть, опустил в кресло, в котором сам недавно сидел. После чего слегка подрагивающей рукой подал ей холодной воды из графина. Звук стучащих о края стакана зубов показался мне оглушительно громким в звенящей тишине кабинета. Я обошел стол и присел у камина, давая матери время прийти в себя.

Огонь в камине уже совсем потух, но угли еще едва заметно мерцали красным. Разгорится, если просто кинуть дров поверх углей, или нет? Не решившись экспериментировать, я отодрал несколько кусков бересты, дунул на угли и положил в то место, где угли показались мне ярче. Затем, выбрав три самых тонких колотых полешка, я положил их на тонкие полосы бересты, прижав ее к углям, и снова подул. Нагретая в камине березовая кора тут же вспыхнула и затрещала, разрывая гнетущую тишину кабинета и наполняя комнату веселым треском.

Едва заметно повернув голову, я покосился на мать. Она сидела прямая как стрела, не касаясь спиной кресла, и смотрела мимо меня на пляшущие в камине язычки пламени.

— Со мной все хорошо, матушка, — снова повторил я, встав от камина. — А как вы? Как сестры, братья?

Мои слова вывели мать из легкого ступора, и она посмотрела на меня, грустно улыбнувшись.

— Мы в порядке. В наше крыло они не пошли, — сказала она, имея в виду прорвавшихся во дворец заговорщиков, — в тебя целили.

— Если бы только в меня… Лиза, она… — всхлипнул я, вспомнив о жене.

— Бедная девочка, что с ней? — тут же встревожилась мать.

— Ей уже лучше. Врач сказал, что она скоро поправится, — подавив слезы, сумел выдавить из себя я. Сказать матери правду я сейчас не мог, просто не мог.

— Сынок, с тобой все в хорошо? — встревожилась мать.

— Да, матушка. Прости, на меня сейчас столько навалилось. Мне нужно заняться делами, — ушел от тяжелого разговора я.

— Конечно, Коленька, только обещай мне, что непременно зайдешь к братьям и сестрам и успокоишь их.

Получив от меня согласие, она с легкостью покинула кресло и приблизилась к висевшему на стене зеркалу, тут же замахав на красные глаза, чтобы высушить еще стоящие в них слезы.

— Все, сын, — повернувшись ко мне, величественно ответила мне императрица, — я готова.

Со всех сторон окруженные охраной, всю дорогу к опочивальне моей матушки мы проделали молча. Лишь только у самых своих дверей мать снова обняла меня и прошептала:

— Не спеши. Ты молод и горяч. Ты все успеешь, если не будешь торопиться. Помни о судьбе своего несчастного прадеда Павла.[2]

Оставшись один, я в глубокой задумчивости отправился показаться братьям и сестрам.

Игнатьев пришел в мой кабинет уже утром. Я ждал его, откинувшись на спинку кресла, невидяще уставившись в медленно гаснущее пламя камина. Разговор с матушкой и успокоение родни, наложившись на события злосчастной ночи, окончательно вымотали меня. Забытая трубка, которую я не выпускал из рук вот уже несколько часов, давно потухла.

— Ваше Величество, я искренне сочувствую вашему горю, — покосившись на открытую бутылку коньяка, начал начальник разведки. — Быть может, стоит отложить разговор на более подходящее время? — осторожно прибавил он, видя мое подавленное состояние и полупустой стакан.

— Я не пил, — резко ответил я, стряхивая с себя оцепенение, и посмотрел Игнатьеву прямо в глаза. — Рассказывайте, Николай Павлович, — подался вперед я, положив руки на стол, и требовательно прибавил: — Что удалось выяснить?

— Покушение было организовано и спланировано князем Павлом Павловичем Гагариным, — с готовностью начал доклад Игнатьев.

Как-то само собой сложилось, что во время таких разговоров наедине мой ближний круг незаметно перешел на стиль общения, больше присущий веку двадцать первому, чем девятнадцатому. Предоставляемые им научные статьи, да и сама моя манера общения, не могли не оставить на них своего отпечатка. Более того, в своем подражании высокому начальству многие чиновники стали копировать привычную мне манеру общения, время от времени козыряя друг перед другом позаимствованными у меня словечками и оборотами.