Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями Страница 3

Это было обычное село, какие раньше много раз встречались на пути. Дорога переходила в единственную улицу, по сторонам которой были разбросаны дома, отгороженные заборами; с открытой тыльной стороны виднелись огороды; посреди возвышалась церковь с покосившимся крестом. Улица была пуста, однако из-за оград на подходивший отряд настороженно смотрели множество глаз; женщин и детей на виду не было.

— Что баб и малых прячете? — весело выкрикнул товарищ Итин, шагая впереди отряда — не бойся, мы свои, не белопогонники, не обидим. Айда все наружу — разговор есть!

Отряд остановился. На пустом месте возле церкви — потому что там единственно был простор. Стали собираться крестьяне. Заросшие бородами, все они казались Гелию на одно лицо. Иные были одеты в потрепанные солдатские шинели со старательно споротыми погонами. Женщины в низко повязанных платках держались позади, прижимая к себе детей. Когда все собрались, Итин начал говорить речь, которую Гелий слышал уже не раз — в деревнях, где они были раньше; однако он слушал с восторгом и вниманием — потому что слова эти были столь пламенны и правильны, что не могли оставить равнодушным любого, кто только сам не принадлежал к врагам, эксплуататорам и паразитам. А крестьяне молчали — на лицах их нельзя было прочесть никакого ответа.

— Всем сейчас трудно — завершил речь Итин — но надо делиться. Чтобы все по справедливости было — и горе, и радость чтобы были одни на всех. Не для себя прошу хлеб — для народа трудового. Для тех, кто на фронте за вас бьется, чтобы прежние порядки не вернулись — и для тех, кто оружие делает, по четырнадцать часов в холодных цехах, фунт хлеба лишь в паек получая, а иждивенцы — по полфунта, и то, если хватает муки в пекарнях. Было зимой: клепальщик один, с бронемашинного, на час домой отпущенный, нашел жену свою с двумя детишками три дня уже не евших ничего — свой паек хотел отдать, так жена не взяла, и детям не позволила, чтобы у мужа силы были на революцию работать, чтобы белопогонники проклятые не вернулись. Так и ушел клепальщик с хлебом в кармане, через неделю лишь сумел снова домой — а семью его уже схоронили! И не у него одного — у многих так было: по весне крапиву и лебеду ели, вместо хлеба, но знали, что лучше умереть, чем позволить господам проклятым вернуться и снова на шею нам сесть!

Крестьяне слушали молча. Топорщилась солома на крышах изб. Крестьяне молчали — словно надеясь, что если они не согласятся, то отряд уйдет, оставив их в покое.

— Что молчите, сволочь! — не выдержал матрос — время сейчас такое, что кто не с нами, тот за врага: никому нельзя в стороне! Добром не хотите сдать излишек положенный — так будет по-нашему: сами все возьмем, что найдем! За мной, ребята!

Все было, как в других деревнях. Бойцы осматривали дома, сараи, погреба; зная, где обычно делались тайники, они находили мешки с зерном и мукой, картошкой и репой, несли на свет крынки с молоком, маслом и сметаной, яйца и кур, даже копченые окорока и колбасы. Крестьяне смотрели молча и угрюмо, но никто не смел сопротивляться хорошо вооруженному отряду. Одни лишь дворовые псы пытались вступиться за хозяйское добро — их откидывали в сторону прикладами и сапогами. А самых злобных — пристреливали, или докалывали штыками. По всей деревне слышались одиночные выстрелы и собачий вой.

— Ты прости, комиссар, что я вперед тебя — сказал матрос — я в прошлом еще году за хлебом ходил, и знаю: пока мы им речь, кто-то тишком да тайком по домам, успеть что спрятать получше. Скорее надо, а лучше сразу, с налета — и по амбарам, чтобы опомниться не успели. А кто несогласный — выходи! Сразу того в расход и спишем, как элемент безусловно враждебный!

И матрос удобнее перехватил винтовку.

— Может, так и легче — согласился товарищ Итин — да только не один хлеб нам здесь нужен. Если мы не просто власть, а еще и народная — надо, чтобы мужики эти хлеб давали не силе, а правде нашей подчиняясь. Чтобы — душой всей за нас встали. Силой любой может — и правый, и враг. А правда на свете одна — наша.

Дело было почти закончено; оставалось лишь мобилизовать достаточное число подвод с возчиками и лошадьми, чтобы под охраной доставить собранное на ближнюю станцию железной дороги. Однако уже было время думать о ночлеге. Собранные продукты были тщательно сосчитаны, переписаны и заперты в крепкий амбар, выставлены часовые, которым товарищ Итин сказал:

— За провиант — головой отвечаете. Чтобы ни крошки не пропало. Я захочу если себе что взять — стреляй в меня.

Отряд привычно располагался на постой — часть бойцов разместилась в домах побогаче, прочие же заняли стоящий на отшибе большой сарай с сеном, сложив там же отрядное имущество; рядом разожгли костер из разломанного на дрова ближнего забора и сели вокруг. Настало лучшее время в походе — свободное от устава, когда можно заняться личным: поговорить о чем хочется, и просто отдохнуть после маршем прошедшего дня; лишь водка не была дозволена, потому что сознательные бойцы революции — это не трактирная пьянь. Внизу журчала речка, за ней до горизонта уходила степь, с редкими кустами и невысокими холмами вдали. Позади, за домами деревни, огородами и лоскутами пашни, виднелся лес. Солнце стояло уже совсем низко; в небе зажглась первая вечерняя звезда.

— Места здесь красивые — сказал боец с перевязанной рукой — как война кончится, может быть приеду рыбки половить. С обрыва того, среди цветочков сидя. Скоро уже победа — и по домам. Первым делом, по улице героем пройдусь — звезда на фуражке горит, ремни скрипят, сапоги сверкают. Затем хозяйство поправлю, корову куплю, хату обновлю. Хороши конечно электрические фермы и трактора, как у Гонгури — но покамест и корова в хозяйстве очень полезна.

— О чем мечтаешь, деревня! — презрительно отозвался матрос — как война кончится, так будет вместо фронта трудфронт: строить, себя не жалея, и за планов выполнение биться, за тонны металла и угля, за урожай, за науку всякую передовую. Сказал Вождь: чтобы коммунизм победил, каждый должен способствовать, любым делом своим, словом и мыслью — каждую минуту. А ты — цветочки, корова, еще смородину у плетня вспомни! О своем мечтаешь, не об общем — значит, не в полную силу тянешь, и объективно, трудовому народу ты враг! А знаешь, что с врагом народа трудового делать положено?

— А ты не пугай, флотский! — сказал перевязанный, пытаясь свернуть цигарку — уж я в такую силу тянул, что врагу не пожелаешь, с мое пережить! За революцию я с самого первого дня, потому как происхождения самого бедняцкого: сперва батрачил, после солдатчина, раз-два в морду, как стоишь перед их благородием, скотина. А тут война — и шесть лет в окопах, где холодная вода по колено, а вшей с себя горстями собираешь — три года на фронте за народ трудовой, как до того еще три за отечество. На войне о завтрашнем вовсе не думаешь — там каждый день живым тебе, как подарок от бога, то ли будет, то ли нет, так что первый раз сегодня, помечтать право имею. А если сам ты такой сознательный, и за народ — так баб тех сегодня зачем прикладом?

— А нечего хлеб прятать! — зло бросил матрос — чтоб на базаре продать с прибылью, когда нам в паек одни сухари несвежие! Знаешь, что с клепальщиком тем стало — это ж я товарищу Итину про него рассказал? Через неделю, пришел он домой второй раз — жена с малыми в могиле, а в комнате пусто: все на рынок снесли, за еду. Умерли от голода — когда там мешочники поганые хлебом торговали, взял тогда клепальщик гранату — и на базаре том прямо в ряды! Патруль тут же — и в чрезвычайку его, ко мне. Законов мудреных я не знал, и судил по справедливости: наш провинился — на фронт, контра — сразу к стенке. А что тут судить — потому как сам так же бы сделал, отпустить хотел, и говорю — иди, но если еще раз, то на фронт тебя, без жалости. А он в ответ: сам желаю, чтобы на фронт, потому как жить мне теперь незачем! Уважил — а после пошел сам с хлопцами на тот базар, и всех, кого с хлебом поймали — в расход на месте! Гадье спекулянтское — всегда давил и давить их буду, как клопов! Ты не о них думай — о наших, кто сейчас без хлеба! Или забыл, как в городах весной — суп из крапивы ели?

— Зимой и крапивы не было! — сказал кто-то из бойцов — пайки лишь тем, кто в цехах, заставляли под надзором есть, чтобы семьям отдавать не смели — чтобы силы были у станка стоять! А иждивенцы — как могут! Приходила соседка к соседке, с дворовым комитетом: у тебя, Матрена, трое детей, и все живы еще, значит запасы какие-то втайне имеешь, показывай давай! На смену идешь — а навстречу тела мертвые на саночках везут. Не приведи господь — еще раз пережить такое!

— Нам все ж паек казенный положен — миролюбиво сказал перевязанный — хоть и сухари, а все еда. А этим как теперь быть, с их детьми малыми? Мир завтра будет, придешь ты домой — а там другой такой как ты постарался, и что тогда? В кого тогда — гранату? Если твою семью сейчас — тоже вот так?