Александр Бушков - Поэт и Русалка Страница 3

В следующий миг молодой человек, не обращая внимания на суету вокруг, порывисто направился прямо к Фалькенгаузену, поклонился и спросил, быстро и четко выговаривая слова:

— Вы хозяин здесь, я не ошибаюсь?

Вынув трубочку изо рта, Фалькенгаузен поклонился и спросил без особого удивления:

— Как вы догадались, сударь?

— Такой уж у вас вид… Основательный, я бы выразился.

И он рассмеялся громко, чуточку, казалось, простодушно. У молодого человека, подметил Фалькенгаузен, была интересная особенность: когда он не улыбался, казался угрюмым.

— Вы совершенно правы, — сказал Фалькенгаузен, испытывая нешуточное облегчение оттого, что четвертого приезжего ждать, слава богу, не приходилось. — Я и есть хозяин этого заведения, быть может, не самого лучшего в Праге, но, безусловно, добропорядочного…

— Не остановились ли у вас господа из Вены и Берлина? Тот, что из Вены, выглядит — да и является, полагаю — нешуточным вельможей, а господин из Берлина чрезвычайно курнос?

— Они вас интересуют?

— И весьма.

— Есть некий предмет…

— Ах да, я и запамятовал! — сверкнув белоснежными зубами, сказал со слегка удрученным видом молодой человек.

Он проворно достал из кармана сюртука круглую табакерку и показал ее Фалькенгаузену. На выпуклой крышке, покрытой белоснежной эмалью, чернели три орла в той же композиции: один вверху и два внизу. Фалькенгаузен давным-давно подметил, что все три орла — чуточку разные, два двуглавых и одноглавый. Причем у каждого из трех навязанных ему постояльцев наверху был иной орел, у каждого свой. Не было особой загадки в их геральдическом предназначении: прусский, австрийский и русский.

Однако владелец отеля не строил по этому поводу догадок, не пытался доискаться до каких-то ответов, вообще не забивал себе голову излишними размышлениями по поводу гостей — не хотелось ему этого, и все тут. Хотелось как раз противоположного — чтобы вся эта история, нарушившая его отлаженную жизнь, побыстрее миновала и исчезла в забвении…

— Пойдемте, сударь, — сказал он просто.

Приведя приезжего к двери, все еще остававшейся приоткрытой, Фалькенгаузен поклонился и с превеликим облегчением покинул коридор, опасаясь, что будет вовлечен в дальнейшие загадочные дела. Приезжий после недолгого раздумья вошел. Он был замечен не сразу: курносый молодой человек стоял посреди комнаты и, растопырив руки со скрюченными наподобие когтей пальцами, с несказанным энтузиазмом повествовал:

— …и тут эта скотина поперла прямо на меня, и стало ясно, что речи быть не может про какого-нибудь безумца, возомнившего себя волком, — натуральный оборотень, говорю я вам, пасть смердит, как нечищеный хлев, шерсть длиной в локоть, клычищи щелкают, как калитка в преисподней, а уж глазищи… Расстояния между нами, собственно, не оставалось никакого, оба моих унтера кинулись прочь, верещат, как зайцы, уже издалека… Выхватываю я пистолет и вдруг вспоминаю, что серебряной-то пулей мне зарядили только один, а для второго ее не нашлось, и там обычный свинец. Взвожу это я курок на два щелчка, успеваю подумать: ежели пистолет не тот, то выпадет мне сомнительная и совершенно нежеланная честь закончить своей незадачливой персоною генеалогическое древо… а до чего, признаться, жаль этого древа, очень уж внушительное… Вот попробуйте догадаться, который пистолет у меня оказался в руке?

Его собеседник тонко улыбнулся:

— Ну, поскольку вы стоите здесь целый и невредимый, осмелюсь предположить, что пистолет вы все-таки выхватили надлежащий… Однако у нас гость. А поскольку я вижу у него в руке табакерку с должной эмблемой… Не будете ли вы так любезны притворить за собой дверь поплотнее?

Вошедший тщательно прикрыл дверь и, повинуясь приглашающему жесту, опустился на кресло. Курносый молодой человек, опустив без малейшего смущения воздетые руки, воскликнул:

— Ну, наконец-то! Я уж беспокоиться начал, не случилось ли чего.

— Обычные дорожные затруднения, — сказал вошедший последним. — Неполадки с коляской, пьянство почтальона, которого приходилось всем вместе извлекать из каждой корчмы…

— Не перейти ли нам к делу, господа? — предложил тот, кого владелец отеля именовал его светлостью. — Вы позволите мне взять инициативу? Как по праву старшего годами, так и по праву хозяина? Прекрасно… Итак, разрешите представиться: граф Эдвард фон Тарловски, заместитель начальника «серого кабинета» — департамента тайной полиции, коего, как легко догадаться, формально и не существует вовсе, словно и не бывало никогда…

— Ничего необычного, — сказал молодой человек с бакенбардами, вновь мгновенно став из угрюмого веселым. — У нас имеет честь быть в точности то же самое… Александр Пушкин, из Особой экспедиции Третьего отделения собственной Его Величества канцелярии. Нас, господа, если судить формально, тоже словно бы не существует…

— Призраки, одним словом, а? — весело сказал курносый. — Ля ревенантс, как выражаются французы. Что до меня, господа, то у нас в Пруссии и в самом деле ничего такого не существует — что формально, что фактически. У нас, знаете ли, свои порядки. Даже тайной полиции нет. У нас, надобно вам знать, испокон веков считается, что с любым деликатным поручением справятся гвардейские офицеры… Вот мне, соответственно, и поручено представлять Прусское королевство в «Трех черных орлах». Можете не беспокоиться, некоторый опыт имеется: оборотня взять хотя бы, я как раз про него рассказывал господину графу… Короче говоря, я в этих играх не посторонний. Видывали виды, а как же… Вот взять хотя бы ту историю в…

— Когда-нибудь мы ее обязательно послушаем, — мягко сказал граф фон Тарловски. — Но сейчас, увы, нет времени. Значит, вы — офицер гвардии…

— А как же! — молодой человек с неожиданной сноровкой звонко пристукнул каблуками. — Лейтенант гусарского полка фон Циттена. Барон Алоизиус фон Шталенгессе унд цу Штральбах фон Кольбиц. Скажу вам по совести, господа: Шталенгессе пришел в совершеннейшее запустение и был заброшен еще в середине пятнадцатого века, поскольку, так уж сложилось, представлял собою не более чем небольшой замок на вершине горы в крайне труднодоступном месте. Там неподалеку, знаете ли, пролегала большая дорога, вот мои пращуры поблизости замок Шталенгессе и построили по причинам удобства для… некоторых насущных надобностей, связанных как раз с сей дорогой. Вот, а потом ярмарку перенесли, дорога пришла в запустение, и пришлось перебираться в другое место. Штральбах, опять-таки размерами не блиставший, пострадал от землетрясения шестьсот тридцать четвертого года, когда обломки рухнувшей скалы покрыли его совершенно — хорошо еще, что тогдашний его владелец пребывал на значительном отдалении и остался жив, за что он потом искренне благодарил тюремное начальство… я хотел сказать, промысел Божий. Кольбиц, к моей искренней радости, решительно переломил эту печальную фамильную традицию и находится сейчас в относительно процветающем состоянии, хотя, скажу честно, похвастать протяженностью он не может, и потому, в частности, мне никак не удается попрактиковаться там в стрельбе из пистолета — в какую сторону ни целься, пуля все равно залетает к ближайшим соседям, и эти тупые бюргеры начинают таскаться по властям… Но, обращаю ваше внимание, с точки зрения Геральдической коллегии, все три поместья по-прежнему считаются владетельными, дающими право именоваться по их названию… Ох, простите, я, кажется, заговорился! Знаю за собой этот грешок, но ничего не могу поделать, встретившись с приятными собеседниками, особенно если они принадлежат к тому же славному сообществу охотников за нечистой силой…

— Мы у себя в Вене не употребляем столь пышные названия, — сказал граф с величайшим терпением. — Но суть, думается мне, именно такова.

— Да, пожалуй, — сказал Пушкин.

Граф повернулся к нему:

— Справедливо будет предоставить слово вам, мне думается… Ведь это Петербург был инициатором встречи. У вас случилось… нечто, требующее соединенных усилий?

— Да, именно, — сказал Пушкин, больше уже не улыбавшийся. — Рассказ выйдет долгим, но тут уж ничего не поделаешь… Жил-был до недавнего времени в Петербурге один человек по имени Степан Николаевич Ключарев — происхождения самого благородного, хотя и не титулован, принят в лучших домах, обладатель немалого состояния, благодаря чему не вступал ни в военную, ни в статскую службу. Репутация незапятнанная, не картежник, не мот… Правда, имел в свое время некоторое прикосновение к печальным событиям четырнадцатого декабря, но, во-первых, доказать ничего не удалось, а во-вторых, очень уж многих можно назвать прикосновенными… — На его лицо набежала тень, но продолжалось это один миг. — Безупречный человек, одним словом, душа общества, завидный жених… Но случилось так, что два месяца назад насильственной смертью скончался его дядюшка, единственным наследником коего был господин Ключарев. Дело для городской полиции казалось ясным: камердинер покойного, то ли из алчности, то ли из иных причин ночью нанес смертельную рану своему барину чем-то вроде тонкого стилета. В свое оправдание изобличенный злодей рассказал вовсе уж невероятную историю, якобы на его глазах ночью удар в сердце барину нанесла бронзовая статуэтка, изображавшая античного воина с мечом в руке, стоявшая у изголовья дивана. Тонкой работы статуэтка, высотой примерно в аршин…