Елена Хаецкая - Вавилонские хроники Страница 3

Вы скажете, что в повседневном быту потребителя мало интересуют тенденции мирового развития. Что рядовой потребитель и слов-то таких не знает, а если знает, то выговаривает спотыкаясь, через два клина на третий.

Во-первых, при помощи хорошо поставленной рекламной кампании мы научили потребителя произносить эти слова. И внушили ему, что прогнозы необходимы.

А во-вторых, они и в самом деле необходимы…

Кое в чем наша небольшая лавочка успешно конкурирует даже с Государственным Оракулом. Оракул слишком полагается на искусственный интеллект, считает Ицхак. Пренебрегает мудростью предков и на том периодически горит. Предки – они ведь тоже не пальцем были деланные. А компьютеров у предков не было. Предки совершали предсказания иначе. И память об этом сохранилась в нашем богатом, выразительном языке.

Ицхак заканчивал кафедру темпоральной лингвистики Гелиопольского университета – за границей учился, подлец, в Египте. Гордясь семитскими корнями, Ицхак неизменно именовал Египет «страной изгнания» и «державой Миср». Наш бухгалтер не любит, когда Ицхак называет Египет «Мисром». Говорит, что это неприлично.

Бухгалтер у нас женщина, Истар-аннини. Аннини училась с нами в одном классе. Была отличницей. Даже, кажется, золотой медалисткой.

Изучая темпоральную лингвистику, Ицхак набрел на простую, дешевую и практически безошибочную методику прогнозирования.

Запатентовался, взял лицензию и начал собирать сотрудников.

Ицхак позвонил мне грустным летним днем. Я лежал на диване и плевал в потолок. Потолки у нас в доме высокие, поэтому я ухитрился заплевать и стены, и самого себя, и диванную подушку, набитую скрипучими опилками.

– Баян? – произнес в телефоне мужской голос.

– Это кто? – мрачно спросил я.

В трубке хихикнули.

– Угадай!

Я уже хотел швырнуть трубку, но на том конце провода вовремя сообразили:

– Это я, Ицхак.

– Сукин сын, – сказал я.

Ицхак обиделся. Сказал, что по семитской традиции голубизна крови передается по материнской линии. И чтобы я поэтому не смел ничего говорить плохого о его происхождении.

– Я знаю, что ты по матери голубой, – сказал я.

Ицхак подумал-подумал и решил больше не обижаться. У него было хорошее настроение. Такое хорошее, что из телефона аж задувало.

– Баян, дело такое… Нет, по телефону нельзя. Я приду.

– Не вздумай, – сказал я.

Но он уже повесил трубку и через час с небольшим нарисовался у меня в квартире.

Мурзик проводил его в мою маленькую комнату. Я сел на диване, отодвинул ногой пыльные пивные бутылки и мутно уставился на Ицхака.

Ицхак был отвратителен. Его длинный, перебитый в двух местах нос – будто вихляющий – свисал почти до губы. Губы оттопыривались, причем верхняя нависала над нижней. Глаза сияли. Они всегда были у него лучистые, странно светлые. Ицхак называл их «золотистыми», а мы, его одноклассники, – «цвета детской неожиданности».

На нем были черные идеально отутюженные брюки со стрелочками, которые все равно мешковато болтались на его тощей заднице. Пиджак малинового цвета с искрой источал запах парикмахерской. Редеющие темные волосы были гладко зализаны и чем-то смазаны.

Он сел на принесенный Мурзиком из кухни табурет, предварительно проверив, не подкосятся ли ножки. Достал из кармана огромные часы, щелкнул крышкой. Часы фальшиво исполнили Национальный Вавилонский Гимн.

– Это еще зачем? – спросил я злобясь. На мне были черные трусы до колен и майка.

– Чтобы ты встал, – добродушно ответствовал Ицхак. – Гимн полагается слушать стоя.

Я действительно встал. Мурзик подал мне халат, полосатый, с дыркой под мышкой. Я всунулся в халат и обернулся теплыми полами. Мурзик сказал шепотом:

– Я чаю поставлю.

– Иди, – раздраженно велел я. – Поставь.

Мурзик вышел. Он боялся меня гневать. Пока гарантийный срок не выйдет, будет как шелковый. А потом, небось, осмелеет, хамить начнет. Сдать раба обратно на биржу по гарантийке – плевое дело, но когда срок заканчивается, никто за мерзавца больше ответственности не несет. Кроме хозяина, конечно. И продавать его снова – занятие откровенно убыточное. Особенно Мурзика. На нем и так клейма негде ставить.

Ицхак смотрел на меня и улыбался. В детстве у него были желтые кривые зубы. Теперь же они дивным образом побелели и выпрямились и скалились на меня, как лейб-гвардейцы на параде: ровные и прямые. Металлокерамику себе поставил, подлец.

– Ну, – сказал я после долгого молчания.

Ицхак заговорил:

– Слышь, Баян… Дело такое. Я открываю свою фирму.

– Профиль? – спросил я.

– Прогнозы.

– Слушай, Ицхак, ты хоть и семит, а полный болван. Прогоришь. Здесь же все схвачено. Прогнозами сейчас только ленивый не занимается… Эти лавочки горят только так.

– Моя не прогорит, – сказал Ицхак уверенно. И я понял, что он что-то знает. На жилу какую-то золотую набрел.

Он и в детстве таким был. Однажды в третьем классе мы нашли запрятанную кем-то из старшеклассников картинку «Пляжная девочка». Мы подрались и случайно порвали ее. Даже тогда мне досталась тупая морда этой бабы, а Ицхаку – все интересное.

Ицхак уперся кулаками в табурет и подался вперед. От него так разило одеколоном, что я закашлялся.

– Прогноз, Баян, – дело тонкое. Знаешь, на чем горят другие?

– На вранье.

– На неправильной технологии. Только Оракул держится. Но Оракул, во-первых, находится на государственной дотации и обслуживает интересы государства… Там кое-какие грязные делишки, не хочу сейчас вдаваться. – Он дал мне понять, что ему ведомо очень и очень многое.

Со своей стороны, я очень удачно выказал полное безразличие к его осведомленности.

Тут вошел Мурзик и подал чай.

Я приучил Мурзика сервировать столик на колесиках. Поначалу Мурзик думал, что это забавка такая. Даже кататься пытался, взгромоздив зад на хрупкую мебель. Был вразумлен.

Ицхак схватил чашку, пролил себе на брюки, но даже не заметил этого.

– Баян, – проговорил он многозначительно, – слушай… Темпоральная лингвистика…

Некоторое время Ицхак объяснял мне, что это такое. Я почти не слушал. Так, цеплял краем уха некоторые слова.

– Память языка прочнее памяти текста… Национальное достояние… Кладезь технических решений древности…

Наконец он заговорил о деле.

– Знаешь такую поговорку – «жопой чую»? – спросил он, блестя глазами. Вспомнил о чае, выпил. Чай уже остыл.

Я сказал, что знаю много поговорок родного языка. И что большинство этих поговорок – дурацкие. И что только сумасшедший семит может видеть в них кладезь технических решений древности. У предков в древности не было никаких технических решений. У них ничего не было, кроме зиккуратов, которые они возводили по темноте, невежеству и неверию в прогресс.

– Прогнозы являются неточными, потому что базируются на ошибочной технологии, – сказал Ицхак. – Откуда это безграничное доверие к бездушной технике? Откуда недооценка естественных возможностей человека – кстати, никем до конца не изученных? Известно, что мы используем наше тело всего на восемнадцать и одну шестую процента, а мозг – вообще на сотую долю…

Суть идеи Ицхака заключалась в том, что жопа вавилонянина, получившего высшее техническое образование в лучшем вузе столицы, при надлежащей тренировке, уходе и квалификации может предсказывать грядущее значительно точнее, чем это дано искусственному интеллекту.

– Ну ты даешь!.. – сказал я. – Правду говорят про семитов, что они все того…

– Учти, Баян, проект секретный, – предупредил Ицхак. – Золотая жила… Кавияр столовыми ложками жрать будем, рояль купим, шампанского туда нальем, метресок нагоним – хоть в два ряда на койку клади…

Я подумал немного.

– Так ты что… ты что это, мне жопу тренировать предлагаешь?

– Ну! – сказал Ицхак. – Сам подумай, Баян. Не хочу в это дело посторонних мешать, а ты все-таки одноклассник… Я вообще не хочу развозить большой штат сотрудников. Мы с тобой, менеджер – чтоб на машинке было кому печатать, а в бухгалтеры Аньку позовем.

– Кого?

– Аннини. Помнишь, мы у нее списывали…

Я вспомнил не без труда. Толстая девочка с тугими косичками. От нее всегда пахло потом.

– Но – все в тайне, – повторил Ицхак. – Идея на поверхности лежит, удивляюсь, как никто еще за нее не уцепился. Эх…

Он обернулся и посмотрел на Мурзика. Мурзик пялился на него, явно ничего не понимая из того, что говорилось. Даже рот приоткрыл.

– Слушай, Баян, а это кто? – спросил вдруг Ицхак.

– Мой раб, – нехотя ответил я. – Мама на день рождения прислала… прямо с биржи.

Ицхак еще раз пристально оглядел Мурзика и вдруг сказал:

– Слышь, Баян, давай его убьем. Разгласит, паскуда… Вон, какая у него морда неправдивая…

– Еще чего, – сказал я. – Это мой Мурзик. Мне его мамочка подарила.

– Он все слышал, – упрямо сказал Ицхак и пожевал губами. – Разгласит.