Лион де Камп - Аристотель и оружие Страница 3

Я свободно читал по-древнегречески и попытался усовершенствоваться в разговорной речи, прослушав записи на говорящей машине. Я знал, что буду говорить с акцентом, но мы не могли узнать, как в точности звучал аттический диалект. Поэтому я решил выдать себя за индийского путешественника. Никто бы не поверил, что я эллин. Если бы я сказал, что прибыл с севера или с запада, ни один эллин не стал бы со мной разговаривать, потому что европейцев считали воинственными, но придурковатыми дикарями. Если бы я сказал, что приехал из Карфагена, Египта, Вавилонии, Персии или другой всем известной цивилизованной страны, существовала бы опасность, что я могу встретить кого-нибудь, знакомого с этими странами, и тогда мой обман был бы раскрыт. Сказать, откуда я прибыл на самом деле, было бы неблагоразумно, и я сделал бы это лишь в крайнем случае. Это привело бы к тому, что меня сочли бы лгуном или сумасшедшим, в чем, осмелюсь предположить, не единожды подозревали меня и Вы, Ваша милость.

Индийцем, однако, вполне можно было назваться. В те времена эллины ничего не знали об этой стране, кроме нелепых слухов и того, что писал в своей книге Ктезий из Книда, пересказавший легенды об Индии, услышанные им при персидском дворе. Эллины знали, что Индия – страна философов. Поэтому мыслящие греки могли бы счесть индийца почти равным себе.

Какое имя придумать себе? Я решил назваться Зандрой, переделав на эллинских лад распространенное индийское имя Чандра. Я знал, что эллины все равно бы это сделали, так как у них не было звука «ч», и они добавляли греческие падежные окончания ко всем иностранным именам. Я не собирался называть себя своим настоящим именем, так как оно даже отдаленно не напоминало греческое или индийское. (Когда-нибудь я должен буду объяснить Вам, какое недоразумение привело к тому, что в моем мире гесперидов называли индейцами.) Меня очень беспокоило то, что мой костюм был совершенно новым и чистым. Он совсем не был поношен, а я едва ли мог обновить его в Брукхейвине, не привлекая внимания. Я решил, что, если это вызовет расспросы, я отвечу: да, я купил его, приехав в Грецию, потому что не хотел, чтобы мой национальный костюм вызывал подозрение.

Днем, если я не рыскал по Нью-Йорку в поисках нужных мне вещей, то запирался в комнате, где стояла машина. Мои коллеги думали, что я или готовлю отчет, или разбираю машину, а я в это время готовился к путешествию.

Так прошло две недели. Однажды мой шеф прислал записку, в которой спрашивал, как обстоят дела с отчетом. Я сообщил в ответном письме: «Почти готов».

Ночью я вернулся в лабораторию. Я часто это делал, и охрана не обратила на меня внимания. Я прошел в помещение, где стояла машина времени, запер дверь изнутри и достал костюм и снаряжение.

Я настроил машину так, чтобы оказаться недалеко от Пеллы, столицы Македонии, весной 340 года до Рождества Христова по нашей системе летоисчисления (976 год по алгонкинскому календарю). Я включил машину, забрался в нее и закрыл дверь.

Невозможно описать, что ощущаешь, путешествуя во времени. Чувствуешь острую, мучительную боль, но так недолго, что не успеваешь вскрикнуть. В то же время испытываешь чудовищные перегрузки, летишь, будто снаряд из пушки, но неизвестно куда.

Сиденье выскользнуло из-под меня. Раздался треск, и со всех сторон в меня впились острые сучья. Я свалился прямо на вершину дерева.

Я схватился за ветки, чтобы не упасть. Устройство, которое перенесло меня в Македонию, обнаружило твердое тело в том месте, где я должен был материализоваться, подняло меня над вершинами деревьев и отпустило. Я упал на старый дуб, зазеленевший по весне.

Схватившись за ветки, я выронил посох, который упал и тяжело ударился о землю. Во всяком случае, ударился обо что-то. Раздался испуганный вопль. Одежда древних греков не приспособлена для лазанья по деревьям. Ветки то цеплялись за мою шляпу, то рвали плащ, то впивались в нежные незащищенные брюками места. В конце спуска я сорвался вниз с высоты в несколько футов и упал в грязь.

Подняв глаза, я увидел, что надо мной наклонился, сжимая в руке нож, чернобородый мужчина в грязной тунике. Недалеко стояла пара волов, впряженная в деревянный плуг. У ног мужчины был кувшин с водой.

Пахарь, очевидно, закончил борозду и прилег, чтобы дать отдых себе и волам, и тут на него свалились сначала мой посох, а затем и я собственной персоной.

Вокруг меня простирались широкая Эмафианская равнина, окруженная рядами каменистых холмов и крутыми горами. Небо было затянуто тучами, а на компас я не осмеливался взглянуть, поэтому я не только не мог сориентироваться на местности, но и понять, сколько времени. Я решил, что гора, возвышавшаяся над остальными, – Бермион, следовательно, запад в той стороне. На севере виднелась полоска воды. Должно быть, это было Лудийское озеро. За озером поднималась гряда пологих холмов. Светлое пятно на ближайшем склоне могло быть городом, но я видел недостаточно хорошо, чтобы различить детали, поскольку был вынужден обходиться без очков. Холмистая равнина была разбита на поля и пастбища, кое-где росли деревья и виднелись заболоченные участки. Ветер качал бурую прошлогоднюю траву.

Мне было достаточно одного мгновения, чтобы оглядеться. Затем мое внимание вновь привлек пахарь. Он что-то говорил, но я не понял ни слова. Правда, он мог говорить по-македонски. Хотя этот язык и можно считать диалектом греческого, но он отличался от аттического диалекта настолько, что понять что-либо было невозможно. Безо всякого сомнения пахарь хотел знать, что я делаю на его дереве. Я изобразил приветливую улыбку и, запинаясь, медленно произнес по-гречески: «Радуйся! Я заблудился и залез на дерево, чтобы найти дорогу». Он снова заговорил, я не ответил, и он повторил то же самое громче, размахивая при этом ножом.

Мы пытались объясниться словами и жестами, но было ясно, что мы совершенно не понимаем друг друга. Пахарь начал кричать, как делают все невежественные люди, столкнувшись с языковым барьером.

В конце концов я указал на отдаленный холм, возвышавшийся над озером, где заметил пятно, которое могло быть городом. Медленно и осторожно я спросил: «Это Пелла?»

«Най, Пелла!» – выражение его лица стало менее угрожающим.

«Я иду в Пеллу. Как мне найти философа Аристотеля?» Я повторил имя еще раз, но по выражению его лица я понял, что ни о каком Аристотеле он и слыхом не слыхивал. Поэтому я поднял шляпу и палку, нащупал под туникой свое снаряжение, чтобы проверить, все ли на месте, бросил землепашцу «Хайре» на прощание и пустился в путь.

Когда я пересек раскисшее поле и вышел на проселочную дорогу, передо мной уже не стояла проблема, что сделать, чтобы выглядеть закаленным путешественником. После спуска с дерева моя одежда была покрыта зелеными и коричневыми пятнами, плащ был порван, ветви исцарапали мне лицо и тело, ноги до колена были покрыты грязью. Вдобавок я понял, что для того, кто прожил всю жизнь, должным образом укутывая чресла в брюки и нижнее белье, античный костюм представляется несколько неполным.

Оглянувшись, я увидел, что пахарь все еще стоит, держась за плуг, и озадаченно смотрит мне вслед. Бедняга так никогда и не понял, кто я такой и откуда взялся. Я шел по разбитой проселочной дороге, на которой между двумя глубокими колеями чередовались камни, грязь и высокая трава.

Я направился в сторону озера и встретил несколько прохожих. Тому, кто привык к оживленному движению в моем мире, Македония показалась бы пустынной и вымершей. Я пытался заговорить с путниками, но столкнулся с теми же трудностями, что и при разговоре с пахарем.

Наконец мимо проехала колесница, запряженная парой лошадей, которой правил плотный мужчина в головной повязке, подобие шотландского кильта, в высоких башмаках на шнуровке. Услышав мой окрик, он притормозил.

– В чем дело? – На аттическом диалекте он говорил не лучше меня.

– Я ищу философа Аристотеля из Стагира. Где я могу найти его?

– Он живет в Мизе.

– Где это?

Он показал.

– Ты не туда идешь. Иди обратно по этой дороге. У переправы через Ботий сверни направо, и эта дорога приведет тебя в Мизу и Китион. Ты понял?

– Кажется, да, – ответил я. – Это далеко?

– Около двухсот стадий.

Я пал духом. Двести стадий – это пять парасангов, или два дня пути. Я подумал, не попытаться ли мне купить коня или колесницу, но я не умел ездить верхом и править лошадьми и не представлял себе, как я этому научусь за короткий срок. Я читал, что в Македонии Аристотель жил в Мизе, но, так как это место не было обозначено на тех картах, которые у меня были, я решил, что это пригород Пеллы.

Я поблагодарил возничего, тот пустил лошадей трусцой, а я отправился в путь. Не буду утомлять Вас подробным описанием моего путешествия. Я не знал, где расположены деревни, и ночь застала меня в чистом поле, я отбивался от собак, меня заживо ели москиты и одолевали другие твари, пока я не нашел пристанища на вторую ночь. Дорога шла вдоль огромных болот, простиравшихся по Эмафианской равнине к западу от Лудийского озера. Несколько мелких речушек стекали с Бермиона и терялись в болотах.