Живи и ошибайся 2 - Дмитрий Соловей Страница 3

Пурпур был единственным цветом, который Лёшка согласился «подарить» в качестве соавторства Куроедову. И только по той причине, что помещик невольно напомнил об этом открытии, закупив для своего драгоценного здоровья несколько фунтов хинина (вдруг малярией заболеет, а лечится нечем). Подцепить малярию в нашем регионе весьма проблематично, но возражать Куроедову никто не стал. И Алексей удачно припомнил об открытии английского химика Уильяма Перкина, который хотел синтезировать хинин, а в ходе экспериментов с анилином и спиртом получил пурпурную краску.

Шёлковую рубашку для соседа выкрасили в первый экспериментальный вариант синтетического пурпура. Это Лёшка не стеснялся позировать обнажённым по пояс, демонстрируя свои шикарные телеса, а Куроедов предпочёл яркую одёжку. Тыранов потом ещё парочку платков попросил покрасить. Нацепил их на второстепенных персонажей картины для того, чтобы «цвета перекликались».

Пусть я несильно разбирался в художественном процессе, но тоже оценил эти так называемые «пятна». Куроедов был на седьмом небе от счастья и тут же заложил у себя на землях химический заводик. Не только для производства анилина и пурпурной краски. Кадмий красный тоже будут у Куроедова производить. Этот пигмент уже открыт, но художники его не используют по причине отсутствия в продаже этой краски. К слову, очень ядовитой на стадии изготовления.

Безусловно, я рассказал, что это всё дело вредное. Но сосед не собирался сам лично заниматься ядовитыми веществами, у него крепостных крестьян хватало. И снова я как мог расписал Куроедову, что обучать толковых работников долго и хлопотно, и лучше бы их поберечь, соблюдая меры безопасности, используя вытяжки. Надеюсь, что крестьянам немного повезет и не вымрут сразу.

На самом деле того пигмента кадмия красного мы получили от силы килограмма полтора. Массово отравиться крестьяне просто не успели. Лёшка ещё сделал через купцов заказ на один из заводов Демидовых. Расписал, что хочет приобрести побочный продукт разработки цинковых руд, чтобы извлекать из него нужный нам кадмий.

Зато все так называемые «марсы» мы подарили Тыранову. Алексей не то решил сэкономить, не то приободрить художника. Брюллову за его «Помпею» заказчик заплатил шесть тысяч. По понятным причинам мы себе такие траты позволить не могли. Договорились в итоге на тысячу, плюс питание, проживание и материалы. А после мой друг широким жестом подключил Тыранова к созданию новых красок.

Правда изготавливал я их сам из окислов железа и прочих компонентов. К примеру, для получения желтого марса требовался железный купорос, кальцинированная сода, алюмокалиевые квасцы и бертолетова соль. Тыранов помогал подбирать сочетания, делая пробы уже в виде пигмента. Но даже при наличии рецепта и состава по процентному содержанию каждого элемента получить в итоге краситель не так-то просто. Даже элементарно собрать все ингредиенты в это время уже серьёзная проблема.

Мысленно я преклонялся перед теми химиками, у которых мы своровали рецептуру. Это же сколько опытов нужно было провести, чтобы получить в результате необходимый пигмент!

Всю зиму и лето 1834 года я посвятил химии. Тыранов вообще офигевал, когда ему выдавали тот или иной краситель, причём с пояснениями, что ранее этой краски ни у кого не было. Об этом он не преминул похвастаться в среде художников и пригласить их к нам.

Первым на его письмо отозвался родной брат. Тот, который иконописец. С нашим отцом Нестором мужчина быстро нашёл общий язык и взялся писать иконы. Зачем Михаил Тыранов приехал к брату, я так и не понял. Он, собственно, и не мешал. Поселился в доме у батюшки, что-то там изображал, правда, красками (предварительно освящёнными) нашими пользовался.

Следующим по приглашению Тыранова приехал живописец Евграф Крендовский. Да не один, а с молодой женой.

— «В связи с домашними обстоятельствами вынужден был оставить столицу», — передразнил Лёшка художника.

— Да понятно, что парень женился без разрешения родителей, — усмехнулся я и напомнил: — Вообще-то это твои подопечные, тебе их и расселять.

— Я бы кого-нибудь более знаменитого пригласил. Да кто к нам поедет? — вздохнул Алексей. — Ничего. Вот станем известными, тогда и на мэтров замахнёмся… Хотя нужны ли они нам?

О консервативных взглядах в живописи этого времени я уже упоминал. Лёшка предполагал, что мы столкнёмся с большим общественным противостоянием. Чего далеко ходить. Даже наш немец Йохан и то не понимал такого новаторства в изображении людей и пейзажей, хотя и одобрил изображение помещиков. Вдруг мы таким образом и вправду прославимся?

С Алексеем нас запечатлели на полотне «Флибустьеры» в обязательном порядке, ещё и в сложных таких ракурсах. Я висел, ухватившись за канат, создавая ту самую динамичность. Ухайдакался, позируя таким странным образом. Лёшка, в отличие от меня, предпочёл демонстрировать свои телеса. За зиму он основательно подкачался, доведя свою фигуру до совершенства. Конечно, Тыранов немного польстил, согласившись на пояснения друга, как нужно художественно «подсушить» мышцы, но они действительно у бывшего стриптизёра имелись в наличии. В руках Алексей держал две сабли и смотрелся потрясающе. А то, что лица почти не видно, так это даже хорошо.

Своих лучших работников Ваньку и Кузьму я тоже задействовал. Эти «юнги» с левого края полотна фигурировали в виде помощников, разворачивающих пушку к ближнему бою.

Где мы пушку взяли? Её тоже Куроедов притащил. Она фасад его особняка украшала. Говорил, что от отца, участника войны с Наполеоном, осталась. Приврал соседушка, скорее всего. Помню, что его отец выезды с роялями и мадамами горазд был устраивать. А пушку Куроедов наверняка сам где-то купил или умыкнул, чтобы похвастаться. Ну и нам на время выделил «для создания драматизма и настроения».

Вообще на полотне всё смотрелось очень достоверно: и рваные паруса, развевающиеся на ветру, и слепящая морская гладь, и дым от оружия, и сама динамика картины. Всего шестнадцать человек были изображены в виде флибустьеров и их противников.

Про динамику и передачу движения отдельная история. Алексей нашего художника чуть до инфаркта не довёл своими придирками. Хорошо, что мы Тыранова увезли из Петербурга и он не видел картину Брюллова «Последний день Помпеи». Иначе бы расстроился, что у него вместо чётко выверенных жестов и красивых поз, всё та же сплошная «динамичность», перекошенные злобой лица, азарт и блеск стали.

По местным реалиям это очень и очень смело. Никто так не пишет живописные полотна. Тем более большого размера и с такой оригинальной темой.

Почти два года совместными усилиями создавали сей шедевр, и результатом я был доволен.

— Барин наш как живой, как живой! — восторгалась крестьяне знакомому лицу на