Владимир Свержин - Личный враг императора Страница 30

Староста на свете немало пожил и всякого повидал, и хорошо знал, что этакий сброд лучше не злить, себе дороже выйдет. А потому у него загодя короб с провизией готовый стоял. Нате, мол, возьмите и ступайте подобру-поздорову. Он тот короб выволок и только было порадовался, что легко отделался от чужаков, вдруг из лесу верховые. Один из них в стременах поднялся да как рявкнул:

– Я князь Трубецкой, бросай оружие!

Французы оружие побросали, каждому, поди, известно, что сопротивляющихся кровавый принц предает лютой смерти. Так-то хоть помрешь без мучений. Да и куда там воевать, с пустым ружьем да на пустой желудок? Староста начал было князю поклоны бить, а тот ему:

– Ты что же, паскуда, врага тут кормишь? Вся Россия кровью исходит, чтобы супостата задавить, а ты ему тут хлеба да окорока подносишь?!

И кулаком ему в лицо. Тот с ног долой, люди зароптали: мол, как же, ваше благородие, он ведь не от щедрости, не по корысти, а токмо ради того, чтоб жизни людские сохранить. Тут-то князь, ну то есть не князь, а главенник тамошний, совсем взлютовал и приказал своим верховым всех как есть кончать, в избах снедь забрать, все ценное в сани грузить, а саму деревеньку-то предать огню.

– Тут-то я к нашему колодцу и бросилась, – всхлипнула отогретая горжелкой девушка. Растирать себя она категорически не давалась, и потому вонючее, обжигающее пойло пришлось заливать ей внутрь. Что дальше – не видела, а только слышала, как тот самый князь, ну, то есть, конечно, не князь, а тот, другой:

– «Бектемиров, этого вздернуть в назидание! А ты ступай к своим». Тут он перешел на чужестранную речь, – сообщила Праскева. – А дальше только староста кричал, умолял жизнь ему сохранить, а потом крикнул так жалостно, и все стихло, только кони умчали и возы по снегу скрипели. А я так продрогла, что и рукой-ногой пошевельнуть не могла. Думала, богу душу отдам в том колодце.

– Понятно, – кивнул я, – Рольф, займись барышней, у нее явное обморожение.

– Слушаюсь, экселенц, но только тут своими силами не обойтись. Надо бы в лазарет.

– Надо бы, – хмыкнул я, – да где ж его взять? Разве только к Богарне в гости, но там и своих хватает.

Я собрался было выйти из закопченной от недавнего, слава богу, остановленного снегопадом, пожара избы и вдруг остановился на пороге.

– Скажи, эта фамилия Бектемиров, ты ее точно запомнила?

– Точно, точно, у нас помещик соседний с той же фамилией. Он в десяти верстах отседа, в Темирове живет.

– Оч-чень интересно, – процедил я, кладя руку на эфес сабли. Но в этот момент дверь распахнулась, и в сени ввалился Доминик Огастини. На этот раз на его лице не было и намека на улыбку, что, прямо сказать, случалось нечасто.

– Гусары! – закричал он.

– Что еще за гусары? – Я недоуменно поглядел на корсиканца.

Как и большинство людей его профессии, он готов был при необходимости лезть в любые самые рискованные передряги и вовсе не был склонен к панике.

– Что еще за гусары? – повторил я.

– Там, за околицей, – он махнул рукой.

Я выскочил на крыльцо, и впрямь, вращая над головами серебристые молнии сабель, на деревеньку в развернутом строю несся полуэскадрон изюмских гусар. Впереди, на буланом коне, мчал ротмистр Чуев. Его ментик, заброшенный за спину, развевался на ветру, как бывало всякий раз в предвкушении лихой рубки. Должно быть, в его мечтах схватка обещала быть жаркой, и потому заботиться о согреве представлялось ему не обязательным.

– Какого черта?! – не слишком любезно процедил я.

Чуев и его молодцы явно видели бойцов моего интернационального отряда и все же, кажется, и не думали останавливаться.

– Всем отступить за заборы! – скомандовал я, прыгнул в седло и направил коня навстречу боевому товарищу. – За заборы! Изготовиться, но без команды не стрелять! – крикнул я, не веря своим словам. Но увиденному, похоже, необходимо было верить. Я перевел коня с шага на рысь. – Алексей Платонович, потрудитесь объяснить, что здесь происходит?!

– Подпоручик Трубецкой, вы разбойник и предатель. Прикажите своим людям бросать оружие, иначе я истреблю вас всех безо всякого сожаления!

Ветер стих, и снег мелкими, серебристыми, искрящимися на морозе снежинками падал на землю, покрывая саваном черные пятна копоти и красные, вернее, уже буреющие кровавые следы. «Замечательная погода, чтобы умереть», – мелькнула в голове непрошеная и в общем-то идиотская мысль. Ротмистр Чуев явно не шутил. Я уже видел его глаза, они были темны от ненависти, и, как мне казалось, он только и ждет, чтобы я отказал ему, чтобы отдал команду к бою, чтобы от всей души рубануть меня и раскроить череп, как перезрелую тыкву.

– Сдавайтесь, и я обещаю до суда сохранить вам жизнь!

Ох, не зря Дед учил, что самые большие неприятности возникают из-за банального недопонимания. А что, вполне логичная картина: знаменитый душегуб принц Трубецкой, о котором французы скоро будут детям рассказывать сказки примерно как о графе Дракуле или Синей Бороде, заехал в деревеньку, жители которой по неразумию решили откупиться от французов какой-никакой снедью. Вот и решил этот упырь всех без разбору порешить и тем всех прочих отучить с врагами иметь дело. Вот и милейший Алексей Платонович наверняка себе в голове нечто подобное навоображал. Только какой же он сейчас милейший – ишь, как глазами блестит, чуть помедли – рубанет от виска до соска, и все, «прощай, немытая Россия». Но тут уж рассуждать времени нет, пора действовать.

– Алексей Платонович, – я демонстративно закладываю руки за спину и стараюсь говорить как можно спокойней и убедительней, – вы бы так на морозе-то не кричали, не ровен час – простудитесь, а нам с вами еще в Париж входить, у нас там в 14-м-то году на Монмартре встреча назначена.

Ротмистр Чуев удивленно осаживает коня прямо рядом со мной, продолжая держать саблю на отлете, будто пытаясь рубануть.

– Чтобы я, да с таким мерзавцем?! – уже без прежнего запала говорит он.

– Ай-ай-ай, Алексей Платоныч, к чему все эти словеса? Ежели вы кого-то всерьез решили убить, что мешает вам быть с ним вежливым? Прозвание «мерзавец» небось для супостата, разорившего эту деревеньку, припасли?

Ротмистр Чуев наконец опускает руку с саблей. Я натужно улыбаюсь, стараясь не подать виду. Сердце колотится как бешеное. Мне ли не знать, сколь горяча голова моего боевого товарища? Но, слава богу, не рубанул. Значит, все же до конца не уверен, где-то в глубине души таится надежда, что все же не я это злодейство учинил. Гусары, ожидавшие противодействия или же бегства, но никак не столь будничного приема, тоже уняли ход коней и теперь гарцевали на заметенной улице, растерянно оглядываясь, стараясь уложить в голове увиденное.

– Вы бы спешились, Алексей Платоныч. Раз уж вы карать приехали, то давайте уж вместе, как в былое время. Я тут как раз следствие веду, что за ублюдки под моим именем тут лютовать вздумали. Пожалуйте в дом. Какие ни есть, а стены и крыша над головой.

– В дом, – опасливо глядя на меня, буркнул лихой гусар. – Знаю я, какие фокусы у вас в доме бывают припасены.

– Ну что вы, честное слово, фокусы я и прямо тут показывать могу. – Я пожимаю плечами, разворачиваюсь, короткий взмах рукой – остро отточенный нож вонзается в дверной косяк. – Там наш единственный свидетель сейчас отогревается. Вернее, свидетельница, продрогла бедная. Еще б немного, и совсем бы окоченела. Благо, мы вовремя подоспели.

– Не единственная, – спешиваясь, бросил Чуев. – Мой разъезд видел, как тут лютовали. Издаля, вон с той опушки, а все же видел.

– И что ж, меня кто-то из людей твоих тут наблюдал?

– О том не говорили, – мотнул головой ротмистр. – Сказали, люд тут был в форме, кто в какой, и в крестьянских армяках тоже были.

– Ну, крестьян-то, сам знаешь, я от себя отослал, а вот с людьми в форме – тут вопрос поинтересней. Заходи в дом, есть о чем потолковать.

Село Темирово насчитывало сотни три домов, обращенных к улице узкими, как бойница, оконцами. Высокие заборы с крепкими воротами превращали главную улицу и примыкавшие к ней проулки в импровизированную крепость. Вал, явно недавно подсыпанный и укрепленный частоколом, довершал сходство населенного пункта с долговременным укреплением. Кроме обычной в селе церкви, восточнее, близ господского дома, тянул к нему указательный палец минарет старой мечети. Впрочем, даже если бы его не было, по самому названию можно было предполагать, что некогда на этой земле великие князья литовские, в том числе и мои предки, селили липиков, пришедших к ним на службу татар. Неведомо, пользовались ли мечетью по прямому назначению. Однако, как разглядел остроглазый Дунке, под куполом с полумесяцем, поблескивая время от времени окуляром подзорной трубы, прятался наблюдатель.

– Вот такие вот дела.

Ротмистр Чуев оглядел укрепления, будто среди русских снегов пред ним предстал оазис с пальмами и верблюдами.