Алексей Волков - Штык и вера Страница 30

Или, быть может, все-таки опомнятся, займутся делом? Понятно, не из любви к Отечеству, ее у русской либеральной, тем паче – у революционной интеллигенции никогда не было, но хотя бы для того, чтобы удержаться у власти?

Рассуждая так, Орловский оделся в привычную солдатскую форму, машинально проверил кольт и даже зачем-то вогнал патрон в ствол.

Часов при себе не было, но, судя по положению солнца за окном и по внутренним ощущениям, время приближалось к полудню.

Надо было вернуться к Степану Петровичу, посмотреть, что там и как. Взорвавшиеся склады были совсем в другой стороне, и пострадать бывший солдат не должен, да только не одни катастрофы представляют сейчас опасность.

Да и не хотелось Орловскому встречаться сейчас со своим старым приятелем. Сначала требовалось все получше обдумать, побольше узнать и уж потом решать, принимать или нет предложение Якова. Вернее – будет ли из этого со временем хоть какой-нибудь толк?

Размышляя так, Орловский повернул ключ и распахнул дверь.

Да… Уйти, не прощаясь, не удалось.

В коридоре, как раз напротив двери, стоял юношеский приятель Яшка Шнайдер, а с ним какой-то мрачноватого вида крепкий мужчина в кожаной куртке, в каких до революции ходили солдаты и офицеры бронеавтомобильных рот. На боку у мужчины воинственно болталась деревянная кобура с маузером.

– А мы как раз к тебе, – объявил Яшка и несколько утомленно улыбнулся.

Было такое впечатление, что в отличие от своего гостя он вообще не ложился сегодня спать.

То же самое можно было сказать и о его спутнике. Лицо мужчины в кожанке, жесткое и суровое, выглядело усталым, хотя выражение глаз было цепким, словно он сразу пытался решить, что из себя представляет Яшкин знакомый.

– Трофим Муруленко. Наш гражданин по обороне. Большевик. А это – мой старый товарищ по партии Георгий Орловский. Как видишь, ему пришлось на своей шкуре испытать все прелести царской муштры. Но нет худа без добра. Хоть в офицеры вышел, опыта поднабрался.

Орловский чуть усмехнулся Яшкиному всезнайству. Если уж и говорить об испытанных прелестях, то это были прелести внезапно нагрянувшей свободы. Но не объяснять же это профессиональному революционеру! Все равно не поймет, в крайнем случае спишет на неизбежные издержки всеобщего энтузиазма и последствия рухнувшего режима.

– Говоришь, офицер? – Трофим недоверчиво посмотрел на видавшую виды солдатскую шинель Орловского.

– Не обращай на это внимания. – понял его взгляд Яшка. – Далеко бы он уехал в своем мундире да при погонах!

– Угу, – буркнул, соглашаясь, Трофим.

По коридору, как и вчера, сновало масса всевозможного люда. Кое-кто попытался остановиться, послушать, о чем говорят два члена правительства с каким-то солдатом.

– Пошли в комнату, – покосился на остановившихся Шнайдер и первым подал пример.

Он аккуратно закрыл дверь на ключ, отсекая нежелательных свидетелей, а затем прошел дальше и по-хозяйски уселся на один из двух стоявших здесь стульев.

– Воевал? – Муруленко последовал его примеру и в третий раз внимательно посмотрел на оставшегося стоять Орловского.

– Доводилось.

Стоять под чьим-то взглядом было неприятно, тем более никакого начальника в Трофиме Орловский не видел. Третьего стула в комнате не было, и потому Георгий сел прямо на свою недавнюю постель.

Трофим ему не понравился. Чувствовалась в «гражданине по обороне» какая-то излишняя жестокость, соединенная с умственной ограниченностью. Словно сам для себя Муруленко давно все решил и воспринимать что-нибудь новое не находил нужным.

– И командовал?

– Не без этого.

– Кем?

В постановке последнего вопроса чувствовался человек штатский, никогда не имевший с армией ничего общего и тем не менее бравшийся оценивать гораздо более опытных людей.

– Людьми, – уточнять Орловский сознательно не хотел.

– Да что ты пристал к человеку? – пришел на помощь Яков. – Словно ты разбираешься в этих… как их там? Ну, в организациях. Нет, в подразделениях.

– Представь себе – разбираюсь, – все так же коротко и угрюмо отозвался Муруленко.

У Орловского такого впечатления не возникло. Но если хочет человек показаться перед собой и другими знатоком, то черт с ним. Пусть показывается. Реальная жизнь все равно поставит на свое место.

– Вот, смотри… – Яшка извлек из кармана небольшой сверток, развернул его и вытащил оттуда пару погон. – Капитанские!

Орловский взглянул на четыре звездочки и, не сдержавшись, уточнил:

– Штабс-капитанские.

– Может быть. Я в этом не разбираюсь, – не смутился Яшка. – И вот еще ордена.

Он протянул Георгию Анну и Станислава третьей степени без мечей и медаль в честь трехсотлетия Романовых.

– И что? – Брать чужие награды Орловский не собирался.

– Как – что?! Нацепишь, будут твои. Договаривались же вчера. Правда, после ночного взрыва ходить с погонами по улицам небезопасно, люди считают, что диверсию устроило офицерье и запросто могут напасть, но это так, чтобы только один раз показаться войскам. Мол, не штатский человек, а настоящий военный. Все знает, все умеет. Потом снимешь. Ни к чему нам, чтобы по городу офицеры в погонах шастали, словно при царском режиме.

– Не надо, – отверг принесенное Орловский.

– Я тебя понимаю, сам на эти сатраповские цацки смотреть не могу, но впечатление-то создать надо. Потом все это прилюдно сорвешь, мол, назад ходу нет, все на защиту революции, а кто так не сделает – тот тайный враг, который спит и видит, как всех вновь попрать своим сапогом.

– Попрать сапогом – это сильно, – с чувством прокомментировал Орловский. – Но ты мне лучше скажи: с чего вы взяли, будто взрыв устроили офицеры? Только не надо ничего про глас Божий и прочие абстрактные материи.

– Соображаешь! – Шнайдер коротко хохотнул и с некоторым торжеством посмотрел на Трофима. А потом с показным вздохом добавил: – Но не до конца. Посуди сам, в городе сотен пять золотопогонников, если не больше. Это не считая школы прапорщиков, которая упорно не желает распыляться. Да эти царские прихвостни нам могут такую Вандею устроить, что все наши усилия пойдут псу под хвост! Им же наша свобода – как нож к горлу. Они только и умеют, что командовать да народ тиранить. А наши силы – это отряды защиты революции плюс сознательные рабочие да запасные. Но у последних семь пятниц на неделе. Сегодня они хотят одного, завтра – другого. Ладно, хоть не разбегаются по большей части. А так люди сами всякую сволочь проредят. И правительство как бы ни при чем будет. Но на всякий случай надо нам о юнкерах позаботиться. Окружить вечерком казармы да разогнать их всех к чертовой матери, раз повод представился.

Трофим согласно кивал каждой фразе своего коллеги по власти да время от времени трогал кончики своих черных усов. Глаза же его при этом были холодными и безжалостными. Было видно по всему: будь в распоряжении «гражданина по обороне» реальные силы – самолично возглавил бы расправу. Но надежных войск не было, вот и приходилось действовать исподтишка.

– Короче, к тебе такое дело. Надо убедить хотя бы часть солдат, добавить к ним отряды специального назначения, милицию и разоружить юнкеров. Сделать это лучше поздно вечером или ночью. Да так сделать, чтобы у них никакой охоты сопротивляться не было. Сделаешь? – Шнайдер спросил об этом, как о деле в общем-то решенном, разве что нуждающемся в мелком уточнении деталей.

– По-моему, все это преждевременно, – стараясь говорить убедительно, произнес Георгий. – Я же тебе вчера говорил о банде в Рудне. А до Рудни, между прочим, всего ничего. Надоест им там промышлять, нагрянут без предупреждения – и что тогда будете делать? Раз юнкера – единственная организованная часть, так и надо их использовать для наведения порядка в… республике.

Хотелось сказать: «В губернии», да вовремя вспомнил о новом государственном образовании.

Трофим дернулся, словно мысль использовать юнкеров в таком качестве сама по себе была преступлением. Его рука непроизвольно потянулась к кобуре, потом застыла, да так и осталась неподалеку.

Орловский отметил, что сноровки у главнокомандующего без армии явно маловато, но мысленно поздравил себя с тем, что лежащий в кармане кольт готов к стрельбе.

– Успокойся, товарищ Трофим. – Шнайдер тоже заметил реакцию своего компаньона. – Георгий просто не до конца понимает требования текущего момента. Я же еще вчера объяснял, почему использовать юнкеров политически нецелесообразно. Это же недобитки предыдущего режима. На таких, как они, вся реакция опиралась, а ты предлагаешь их против банд использовать. То есть против чересчур увлекшихся товарищей, которые и сами скоро поймут свою неправоту и будут вместе с нами строить новую жизнь. А вот юнкера ничего строить не захотят. Это же псы самодержавия. Одно слово – каста. Давить свободу они умеют, защищать же ее… Помяни мое слово: стоит их отправить против банд, так они, вернувшись, решат и в городе власть захватить. А ихний начальник Мандрыка еще и на Наполеона потянет. Без того ни одно наше решение не одобряет. Того и гляди, сам власть взять захочет. За это ли мы кровь проливали? Уже молчу о том, какие слухи про наше правительство пойдут. Банда бандой, но скажут, что это мы чужую свободу давим.