Rein Oberst - Чужой для всех Страница 30

Уже не контролируя себя в эту минуту, он как перышко подхватил свою фрейлейн и уложил на природную одурманивающую супружескую постель.

Вера всем телом, каждым нейроном почувствовала ярко выраженную мужскую силу и мощь своего избранника. Она хотела слиться с ним и вместе с тем боялась этого слияния. Подобные чувства и желание возникали и у Франца. Он не хотел обидеть Веру своей грубостью и невежеством.

— Верошка, моя ромашишечка, я тебя люблю, — прошептали его губы тихо и нежно. — Я в твоей власти. Вера улыбалась от счастья.

— Ромашечка, мой любимый. Ромашечка, а не ромашишечка.

— Мой ты василечек и ромашечка. Сейчас правильно, любимая.

— Почти… Мне очень хорошо с тобой. Целуй меня и говори, говори, говори…

От Вериных признаний душа Франца просто летала. Он понял в этих словах разрешение своей девушки быть смелее. В нежном и трепетном порыве, лаская ее девственную, упругую грудь, ее гибкое и стройное тело, его пальцы пошли дальше и неожиданно легко коснулись редких, пушистых волосиков на лобке и застыли завороженно на месте.

Вера вздрогнула. Ей вдруг страстно захотелось ощутить прикосновение этих мягких, нежных пальцев к своим половым органам, которые уже сочились влагой. Ноги ее непроизвольно раздвинулись, помогая проникновению к самому сокровенному и неприкасаемому. Рука Франца скользнула ниже между ног, и впервые в жизни стала трогать и возбуждать нежные от внутреннего сока, большие и малые губы девушки. Томное желание разлилось по всему ее телу, она отключилась от всего и целиком отдалась его ласкам. Вдруг Веру как будто парализовало током. Тело ее выгнулось, из груди вырвался глубокий стон:

— Да, любимый! Да.

Франц был на пределе своих возможностей. Больше сдерживать себя он не мог. Он застонал как зверь, не слыша своего стона, но прекрасно понимая вожделенное желание своей подруги. Это было превыше его сил. Он дрожащими пальцами быстро расстегнул свои бриджи и как можно осторожнее, и легче дотронулся своей ярко выраженной мужской индивидуальностью, до ее потаенных губ.

— Я боюсь, Францик. Я боюсь.

— Верошка, жена моя, я не могу себя сдержать. Не бойся, любимая. Я буду осторожен и не причиню тебе боли. И он чуть-чуть придвинулся к ней, проскользнув между малых губ, углубившись во влагалище.

— Я чувствую тебя, ты не поверишь. Я чувствую тебя, любимая. Я люблю тебя. Мы не можем друг без друга и без этого не может быть любви.

— Да, мой ангел! Да, мой Ромео! Иди ко мне, иди, — Вера сжала руками сильную спину Франца, приподняв и раздвинув свои бедра. Франц напряг ягодицы и решительным движением вошел в нее до предела.

— А-а-а, — вскрикнула, как миллионы женщин, Вера. И только сильнее сжала Франца.

Тот, понял, что его подбадривают начал делать медленные глубокие движения. Затем движения его участились, он задрожал. Вдруг тело его прогнулось, мышцы охватила сладкая судорога, томительно разливаясь по всему телу, и одновременно с его диким рычанием пошли упругие мощные, жизненные толчки. Их было много, очень много.

Франц провалился в невесомость. В глазах засверкал салют из тысячи ярких огней. Вера благодарно принимала его пульсирующие горячие струи новой жизни. — Я чувствую тебя, Францик. Я чувствую твою любовь и силу.

Франц молчал. Его сердце учащенно билось. После короткой передышки он улыбнулся и прошептал ей на ушко.

— Любимая моя, у нас будет девочка. Я хочу, чтобы она была похоже на тебя, на золотую славянскую фею Златовласку.

— Глупенький, я рожу тебе мальчика. Он будет твоя копия, такой же сильный, рослый и красивый, — Вера сильно и страстно стала целовать Франца. Тот не выходя из нее принимая и отвечая взаимными ласками, налился вновь. И уже смелее без разрешения Веры отдавал свою силу и любовь с удвоенным усердием. В какой-то момент, делая победное движение, он почувствовал, как Вера задрожала сильнее прежнего, и до крови вцепившись в его спину, закричала:

— Люблю… Люблю… Люблю… и зарыдала…

…

Франц проснулся от того, что ему что-то мешало спать. Он приоткрыл глаза и быстро зажмурился. Теплые, ласковые лучи утрешнего солнца, пробившись через щели, в отдельных местах старой соломенной крыши, играли на его лице. Немного опухшие от поцелуев губы раскрылись в улыбке.

— Das ist fantastisch «сеновал», — и Франц, скрипя мышцами, сладко потянулся. — Верошка, где ты? — но ему никто не ответил.

Молодой человек отбросил с себя старый тулуп, прикрывавший их ночью и, приподнявшись на сенном супружеском ложе, осмотрелся кругом. Веры рядом не было.

— Верошка, где ты? — обеспокоенно позвал вновь он ее. В ответ обнадеживающе и горласто прокричал деревенский петух: — Ку-ка-ре-ку…!

Он глянул на водонепроницаемые, с фосфорным напылением циферблата часы, обязательный атрибут всех немецких офицеров и удивился. Было около семи утра. Это почти на час позже его официального подъема. Недовольный этим, он быстро надел бриджи и сапоги и, взяв в руку остальное обмундирование, слез по лестнице вниз. Удивленно отметив, что вся его форма была тщательно вычищена, выглажена и даже подшит свежий подворотничок.

Не успел Франц восхитится заботливостью Веры, как открылась сенная дверь и оттуда вышла она сама: умытая, свежая, причесанная, улыбающаяся с радостными приветливыми глазами.

— Guten morgen, Franz!

— Добрый день, Верошка! Ты очень выглядишь корошо, как это солнышко.

— Спасибо, милый, — Вера подбежала к нему и чмокнула в щеку. — Давай, будем умываться.

Франц обнял ее и начал осыпать поцелуями. — Потом, потом дорогой, завтрак стынет на столе, — и Вера мягко отстранившись, сняла с его волос несколько травинок.

— Корошо, распорядок превыше всего, — однако не успел Ольбрихт как следует насладиться утренним моционом, как к ним во двор заскочил водитель.

— Господин обер-лейтенант! Хорошо, что вы проснулись. Приезжал посыльный. Вас к девяти вызывают в штаб корпуса.

— Что? — Франц побледнел. Он уже вчера знал, что в связи с активным сопротивлением русской 151-й стрелковой дивизии у д. Искань и концентрации там части сил 50-й танковой дивизии, принято решение не перемещать штаб 24-го моторизованного корпуса в ранее намеченный поселок Поляниновичи, а подобрать место в другом направлении. Слишком близки были русские и слишком упорно дрались их стрелки. Трое суток шли кровопролитные бои, а выбить русских из этой деревни доблестные войска пока не смогли. Но он не думал, что его так быстро отзовут. Он надеялся побыть здесь, хотя бы еще один день, с любимой и такой уже родной Верой.

— Хорошо, Ганс, готовьте машину. Возьмите лишнюю канистру бензина. Через двадцать минут отъезд, — скрипя зубами, нахмурившись, отдал команду Ольбрихт, быстро надевая китель. Вера стояла и не проронила ни одного слова. Она просто онемела, лишилась дара речи на мгновение. Лицо молодой, совсем юной женщины было серым, губы дрожали не находя слов. Большие небесного цвета глаза заволоклись туманом. Как только Ганс, ушел ее прорвало. Она заревела, превращаясь в плачущего ребенка.

— Как же так, Франц? Как же так? — ее слезы текли ручьем. — Милый, любимый мой, не уезжай. Останься со мной. Мне столько еще надо тебе сказать хороших и нежных слов, — она причитала и дергала его за китель. — Я согласна, Франц. Я буду твоей женой преданной, нежной, заботливой. Только останься еще немного. Не уезжай.

Ольбрихт с тяжелым сердцем отнял ее руки от себя. — Любимая Верошка, мне также тяжело расставаться с тобой, но я приеду, обязательно приеду.

— А когда, Францик? — Вера вытерла слезы рукой. Она верила каждому его слову, что бы он ни сказал в эту минуту.

— Сегодня 21 июля. Я приеду через две недели за тобой. И мы поедем в Берлин и там поженимся. Мои родители пришлют свое согласие. Оно необходимо, чтобы меня отпустили в отпуск. Только дождись меня, Верочка. Хорошо? — он обнял Веру за поникшие плечи и целовал, целовал, целовал ее опухшие, покрасневшие, заплаканные глаза. — Все будет хорошо, моя любимая, все будет хорошо. Ничего не бойся. Местная администрация вас не тронет, я подготовлю документ. Ведь ты теперь жена офицера Вермахта.

— Хорошо, любимый, — тихо проронила Вера, положив свою голову ему на грудь. — Мы будем тебя ждать. Я и наш мальчик. Только береги себя. Только береги себя для нас.

— Ты родишь не мальчика, а девочку, — нежно гладя Веру, убеждал ее Ольбрихт. — Девочку Златовласку.

— Хорошо, хорошо, — глубоко вздохнула она, — пусть будет девочка, как ты хочешь. Они не замечали, что на них смотрят старческие, слезливые, но умудренные большим жизненным опытом, глаза бабки Хадоры. В них было много печали и грусти. Видимо сердцем бабка чувствовала скорую развязку трагедии этих молодых красивых людей. В руках она держала кувшин с парным молоком. Когда Франц окончательно простился с Верой, и хотел было уходить, она прервала свое молчание: