Сергей Шкенёв - Заградотряд Его Величества. «Развалинами Лондона удовлетворен!» Страница 31

– Говорить будем, юноша?

– О чем? – вздрогнул энсин.

– О военных тайнах, разумеется.

Генри печально вздохнул. Чтоб остаться живым, он бы с превеликим удовольствием выдал любую тайну, вот только никто ему их пока не доверил по причине молодости и невеликого чина. Разве что поведать о пристрастии полковника Уотсона к курению опиума? Но вряд ли это вызовет интерес, тем более сэр Сэмюель секрета из своей привычки не делал и под хорошее настроение угощал офицеров полка. Да и не только офицеров – перед наступлением на русские позиции полковник распорядился дать солдатам эликсир собственного изобретения, убирающий страх, придающий силы и притупляющий боль от ран. Правда, противный на вкус до такой степени, что самого Генри, решившего попробовать зелье, долго и мучительно тошнило. Нет, это вряд ли интересно. Может быть, хоть намек какой дадут?

– Спрашивайте, сэр!

– Обращайся ко мне – господин сержант.

– Так точно, сэр!

– Тьфу ты…

Готовность англичанина к разговору сержанта Черкасского радовала. Сейчас, когда противник наконец-то остановил свою самоубийственную атаку, появилось время для задушевной беседы, и не хотелось портить его банальным ускоренным допросом. А кого еще сподручнее взять за душу и встряхнуть ее хорошенько, как не предрасположенного к ответам пленного?

– Так что ты говорил насчет секретных пушек, дружок?

Энсин опасливо покосился на сидевшего чуть в стороне человека, по виду явного командира этих страшных русских. Именно своей молчаливостью и полным равнодушием офицер внушал страх – вроде не произнес ни одного слова, только смотрит брезгливо и отстраненно, а нарастающая паника сама помогает выталкивать из пересохшей глотки торопливые фразы:

– Да, господин сержант, я видел эти пушки.

Через полчаса лейтенант Самохин собрал младших командиров в своей палатке, изрядно пострадавшей, но еще пригодной для совещания. Полотняная крыша в нескольких местах посечена осколками, но так даже лучше – больше света, и не нужно зажигать лампу.

– Итак, господа, какие будут предложения?

Собственно, командиров немного – два сержанта от егерей да один казачий урядник. Все, на этом список начальствующего состава заградительного отряда исчерпан. Государь император Павел Петрович вообще старается избавиться от порочной практики прошлых царствований, когда на трех солдат приходилось два офицера и четыре генерала. Причем большая часть и тех и других предпочитала нести службу как можно дальше от линии непосредственного соприкосновения с неприятельскими войсками.

Экономия, опять же. Жалованье младшего командира куда как меньше офицерского, и при значительном сокращении казенных расходов государство оставило мощнейший стимул к карьерному росту. Не у всех кошелек регулярно пополняется арендной платой с наследственных земель, как вот у князя Черкасского… Кстати, именно он и пожелал высказаться первым.

– Пожалуйста, Матвей Дмитриевич.

– Спасибо, Федор Саввич. – Сержант встал, хотя новый Устав позволял не делать этого в боевой обстановке. – Господа, опрос пленных показал, что нам противостоят части, больше похожие не на армию, а на шайку скоморохов. Ряженые комедианты, опоенные дурманом и идущие на убой с покорностью баранов. И вообще я считаю, что, посылая против нас переодетых в мундиры баб, англичане нанесли тем самым тяжкое оскорбление и выказали пренебрежение нашему мужеству.

– Это все так, – согласился Самохин. – Но я просил выводы, а не простое перечисление фактов. Они у вас есть?

– Есть, – с готовностью подтвердил Черкасский. – По нашему отряду, то есть по Бобруйскому полку французской армии, нанесен отвлекающий удар. Противник надеется, что генерал-майор Тучков пойдет на выручку, и тогда они атакуют растянутые по дороге колонны на марше. Мне, во всяком случае, так кажется.

– Пленный энсин ничего такого не говорил.

– Да, не говорил. Зато рассказал, как полковник Уотсон планировал отпраздновать свои именины и рассылал курьеров с приглашениями. Я отметил на карте расположение адресатов посланий полковника, и…

Лейтенант покачал головой. Действительно, значки на карте сержанта Черкасского явно указывали не только размещение английских частей, но и направление их будущего наступления. Слишком все характерно и узнаваемо, в полном соответствии с канонами традиционной военной науки.

Мысль позабавила. В русской армии за слепое следование таким традициям легко можно загреметь под трибунал. Военное искусство не стоит на месте, и то, что сто лет назад казалось верхом совершенства и верным шагом к победе, сейчас вполне приведет к сокрушительному поражению. Да что далеко ходить, взять хотя бы сегодняшнюю английскую атаку! По плотному строю трудно промахнуться даже слепому и пьяному. Правда, с английскими ружьями иначе воевать и не получится. И слава богу!

Меж тем Черкасский продолжил:

– Меня больше беспокоят пушки.

– Гаубицы.

– Ага, пушки, именуемые гаубицами…

Сержант Салихов кивнул и поддакнул:

– Матвей дело говорит.

– Дело? – ненатурально удивился Самохин. – Я пока слышу только обеспокоенность, но не предложения.

– Да какие тут могут быть предложения? – а вот Черкасский удивился на полном серьезе. – Заберем пушки себе, да как е… в смысле… хм… сами стрелять будем.

– По кому?

– По всем! Кто не спрятался, я не виноват!

– Похвальная жизненная позиция.

С высоты своих лет Самохин мог иронизировать по поводу энтузиазма едва разменявшего третий десяток сержанта. Мог, но не стал, потому что предложение сержанта полностью соответствовало характеру самого Федора Саввича. Забрать у противника пушки? Да, это вполне по-крестьянски, рачительно и хозяйственно. А что до возможного риска… так от судьбы не уйдешь, даже став «его благородием». Офицеру, кстати, сам бог велел рисковать. Или, во всяком случае, временно замещающий обязанности Господа Бога Устав. Благородное это дело…

Казачий урядник сразу прочитал отразившиеся на лице командира заградительного отряда мысли и попросил:

– Дозволите нам исполнить захват, Федор Саввич?

– Я сам поведу охотников, – отмахнулся Самохин. – Твои орлы, Василь Прокопьич, в артиллерии ни ухом ни рылом.

– Как будто остальные в ней хоть чего-нибудь понимают.

Недовольство урядника понять легко – казна за сданные трофеи платит хоть и немного, но исправно, а если английские гаубицы на самом деле такие секретные, то за них, кроме денег, орден какой перепасть может. А это тоже доход в виде небольшого пожизненного пенсиона. Мелочь, а приятно! Только достанется та мелочь исключительно непосредственным участникам захвата. И командиру отряда, разумеется.

Князь Черкасский тоже возмущался, но не командирским словам, а сомнениям Василия Прокопьевича. Для того ли егеря по восемь месяцев в году уродуются на учениях и маневрах, чтобы какой-то старый хрыч упрекал их в незнании чего-либо? Настоящий егерь умеет все и невозможное делает сразу! Чудо же требует некоторой подготовки.

Но вслух он сказал совсем другое:

– Вам, Федор Саввич, общее руководство полком оставлять никак нельзя. Где это видано, чтобы старшие командиры самолично в вылазках участвовали? Непорядок… на такое только красногвардейцы из дивизии генерала Тучкова способны.

Сказал и спохватился. Красная Гвардия являлась для всей армии не только примером для подражания, но и объектом негласного состязания. Такого состязания, в коем никто и никогда не признается, но которое существует, ширится и процветает. Теперь Федора Саввича на месте не удержать.

– Вы, Матвей Дмитриевич, не преувеличивайте. Во-первых, я вовсе не старший командир, а во-вторых, от всего Бобруйского полка осталось тридцать четыре человека, так что с командованием справится простой сержант. А если тот сержант с княжеским титулом, то тем более.

– При чем здесь титул? – обиделся Черкасский. – Его Императорское Величество Павел Петрович всегда говорит, что происхождение лишь обязывает служить, но не дает в службе никаких преимуществ. Ваши намеки на мое привилегированное положение оскорбительны, Федор Саввич. Я обучался в Рязанском егерском училище на общих основаниях, следуя велению души, и моя семья не позволяла себе вмешиваться ни в сам процесс обучения, ни в распределение в полк после него.

– Не хотел вас обидеть, Матвей Дмитриевич, – заметил Самохин, но, увидев, что князь продолжает обижаться, добавил в голос теплые интонации. – Твою мать, Матвей… прекращай мне тут рожи корчить, и без этого тошно!

– Так я же для пользы дела возражаю, – пошел на попятную Черкасский. – Вы, Федор Саввич, с больной ногой можете не в полной мере… ну и прочее. Там же будут нужны быстрота и натиск, а у вас…

– Не больная, а раненая. – Лейтенант не любил, когда ему указывали на полученное в прошлой войне ранение, лишь стараниями хирургов не приведшее к увечью. – Но ход ваших мыслей мне понятен. Только вот с казаками все же придется поделиться малой толикой славы. Мы в армии, а не в партизанском отряде.