Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути Страница 31

— Не все академики настроены по отношении Шумахера враждебно. Многие с ним прекрасно ладят. Указанные же вами господа, сами далеко не ангелы…

— Возможно. Мне ведомо не все, что творится в академии. Тут ты прав, Лаврентий Лаврентьевич. Но я знаю одно. Ты либо наведешь в академии порядок, либо ответишь по всей строгости. Не надо набираться храбрости и просить отставки. Не получишь. Сумел все разладить, сумей и собрать в кучу, вначале у тебя прекрасно получалось, пока ты не обленился и не свалил свои обязанности на Шумахера. Дед мой мечтал, чтобы эта академия заняла достойное место в ряду иных европейских. Поверь, так оно и будет, даже если мне придется с тебя семь потов слить и все соки выжать. А теперь иди. О нашем разговоре никому говорить не следует. Всякое решение, которое ты примешь, от тебя исходить и будет. Мало того, я его приму, потому как напрямую в дела академии вмешиваться мне не след. Но спрошу по результатам.

— И как вы будете оценивать нашу деятельность?

— А ты я гляжу хочешь получить прямые указания? Так не будет их. Не знаю пока как я буду все оценивать, но то что это будет, не сомневайся.

Блюментрост должен был признаться самому себе, что Петр его не просто удивил, а даже испугал. Он вполне прилично знал молодого императора, так как будучи лейб–медиком общался с ним в прошлом. Ему была присуща прямолинейность и непосредственность, столь свойственные юному возрасту. Петр был довольно вспыльчивым, но эти вспышки ярости зачастую сменялись искренним раскаянием. Подобное не раз и не два случалось, к примеру, по отношении к тому же Остерману.

Сегодня же он увидел совсем другого человека. В начале разговора он вполне соответствовал своему возрасту, но постепенно становился все более взрослым, рассудительным, а в конце, когда они остались наедине, еще и жестким. Последнее ни в коем случае не имело ничего общего с его прошлой вспыльчивостью или упрямством. Строг и рассудителен, вот пожалуй два слова, которые могли точно описать сложившееся у Блюментроста мнение о государе…

Когда Петр вошел в токарню, то застал там Нартова, который уже успел преобразиться. Предусмотрительный и бережливый, ничего не скажешь. Кафтан и парик повисли на вешалке при входе и обернуты в небеленое полотно, сохраняя от пыли. А Петр‑то все гадал, для чего это потребно. Оказалось все просто и скорее всего так было заведено еще при деде. Прислуга лишь поддерживала здесь все в чистоте, ничего не добавляя и не убавляя. На самом токаре легкая суконная куртка, полотняный фартук, такой что почти всю одежду прикрывает, да нарукавники с тесемками, которыми те к рукам прикрепляются.

Поджидая своего ученика, Нартов не бездельничал, а возился с махинами, приводя тех в надлежащий вид. Смазывал механизмы, прокручивал их, проверяя в каком они состоянии, и если требовалось регулировал, что‑то подкручивая ключами. На какой именно махине остановит свой выбор Андрей Константинович не знал, а потому начал прямо с краю, с той самой махины, на которой Петр работав в вечер их знакомства. С ней он уже закончил, и возился вокруг второй.

— Я вижу, ты Андрей Константинович, без дела сидеть никак не привык, — с искренней и непосредственной улыбкой подростка, произнес Петр.

— Безделье мой враг, ваше величество. Я без работы киснуть сразу начинаю. Спасибо Александру Даниловичу, отослав меня от двора, не оставил без дела и пристроил на монетный двор. Будь иначе, прямо не знаю, как бы жил все это время.

— Ну, без дела всяко разно не остался бы.

— Да. Занимаясь токарным делом, я возможно имел бы куда больший достаток и не бедствовал бы. Да только такое дело мне быстро наскучило бы. Работать, только ради того, чтобы иметь возможность прокормить семью, мне не интересно. Иное дело создавать новые махины и сознавать, что труды твои на пользу отечеству потребны.

— Да, умел дед подбирать себе сподвижников, под стать себе, — вздохнул Петр.

— Так какие ваши годы, ваше величество, будут еще и соратники, и сподвижники. Все приходит со временем и зависит от того, чем ты жаждешь заниматься. Если решит человек предаваться праздности и пороку, потянутся к нему бездельники и дармоеды, возжелает трудиться на пользу отечеству, начнут вокруг собираться те кто готов жизнь свою положить в трудах. После смерти его величества все по перессорились в дым, и всяк на себя одеяло потянул, но при нем, как бы не ругались, в одном тягле были.

— А ты дерзок, Андрей Константинович. Но мне нравится, что не страшишься говорить прямо в лицо. Кстати, а как ты к деду моему обращался?

— Петр Алексеевич или государь, на то личное позволение имел.

— Вот и ко мне так же обращайся.

— Как прикажешь, государь.

— А вот так и прикажу.

— С чего начнем? — Указав в сторону махин, поинтересовался Нартов.

— Я так понимаю, махины в полном запустении и требуют по первости тщательного ухода.

— Так, государь. Годы простоя без дела сказались не лучшим образом. Страшного ничего не случилось и не случится еще долгое время, но коли на них работать, то стоит привести в порядок.

— Ну так, с того и начнем. Давай Андрей Константинович, ты за главного, а я за твоего подмастерья. Только с условием. Пока работаем с одной махиной ты мне о ней все обсказываешь. За одно и урок получится.

— Петр Алексеевич, боюсь, что у вас может случиться путаница. Та махина чрезвычайно проста в пользовании и по устройству. Остальные гораздо сложнее.

— А чем же тогда ты хотел меня сегодня занимать?

— Хотел показать возможности махин, что и какой можно делать. Начинать изучать механику потребно с другого. Так, с наскоку, ничего не получится.

— А ты не переживай, Андрей Константинович. Я способный. Это раньше к обучению имел предубеждение, а как распробовал, так учителя диву даются. И до этого куда как больше успел постигнуть, чем им думалось. Я уж по университетской программе обучаюсь и учителя сказывают, если меня в один ряд со студентами поставить, то в числе лучших окажусь. Врут наверное. Но уж не из последних буду, в том уверен.

Врут? Да нет, пожалуй не врут. В этом токарь убедился за время трехчасового общения с юным императором. Нартов испытывал по настоящему большое удовольствие от наличия такого ученика. В Петре чувствовался по настоящему талантливый молодой человек. Он без труда улавливал все, что ему рассказывал новоявленный наставник. Мало того, при обслуживании последней махины, Петр попросил Нартова помолчать и САМ разобрался как в устройстве махины, так и в принципе ее работы. Сам же сумел ту махину и обслужить, тут правда не обошлось без подсказок мастера, как и без его вмешательства. Все же, каждый механизм имеет свои тонкости и капризы.

— Фу–ух, управились, — выгибаясь и расправляя затекшие члены, довольно произнес Петр.

— Да Петр Алексеевич, теперь махины готовы к употреблению.

— Тогда сделаем так. Чтобы и тебя не отвлекать слишком часто от работы и мне не сводить все к одной только токарне, будем заниматься с тобой один раз в неделю, два часа. Скажем по вторникам, с семи до девяти вечера. Для начала думаю достаточно, а далее будет зависеть от того насколько в охотку войду. Но только не одно лишь токарное дело будем постигать, но механику вообще.

— Государь, у тебя и без того, все дни учебой расписаны. До семи вечера в учебе пребываешь. А тут еще два часа дополнительно. Может порядок обучения пересмотреть, коли уж механика не была учтена сразу?

— Нет. Ничего пересматривать не стану. Ты не переживай, Андрей Константинович, мое усердие от того не пострадает. Академиком мне не быть, да признаться к тому и стремления не имею, а образованным быть надлежит. Чтобы представление иметь. Для более глубоких познаний в науках есть академия, ученые мужи и их ученики, по их стопам идти вознамерившиеся.

— Как прикажешь, государь.

— Андрей Константинович, я о чем с тобой поговорить хотел. Объезжая мануфактуры и заводы, я отметил для себя, что те производства где во множестве используются махины, способны выделать куда больше, чем те где преобладает ручной труд. Взять сестрорецкие заводы, там всяких махин в избытке, которые позволяют, к примеру, разом обрабатывать по две дюжины ружейных стволов. Как мне объяснили, при таком же количестве мастеров, в ручную, оружейники способны выделать куда как меньше, раз в десять.

— То общеизвестно, Петр Алексеевич. Кстати, я знаю того, кто те махины придумал. Это сержант понтонной роты, Яков Батищев. Талант, светлая голова.

Петр, отерев руки тряпицей, вооружился своей книжицей, пером и сделал какую‑то запись. Нартов сразу приметил эту привычку молодого императора. Как отметил для себя и то, что записи велись не скопом. Чтобы сделать ту или иную пометку, Петр каждый раз открывал нужную страницу, при помощи закладок из тесьмы. Получается, свои мысли молодой человек фиксировал не беспорядочно, а четко разделял, дабы не иметь путаницы.