Владимир Свержин - Заря цвета пепла Страница 31

Остановившись возле одного из торгашей, я сделал вид, что рассматриваю птицу, и, кивая в такт уверениям, что лишь такой знаток, как я, мог отобрать самый превосходный экземпляр не только на этой набережной, но и на всем побережье Сены, вглядывался в лица тех, кто до этого двигался позади меня. Один из фланировавших по набережной мужчин, по виду голодранец, заметив мой интерес, вдруг как-то суетливо свернул в подворотню, точно внезапно припомнив, куда идет.

Ба, да за мной следят! Причем неумело. Забавная новость! Неужели обещанные Лантенаком «глаза»? Я активировал связь.

— Лис, за мною хвост.

— А передо мною четыре.

— В каком смысле?

— Ну, я в карете еду.

— Ты можешь не дурачиться?

— А шо мне с этого будет?

— Послушай, тут какая-то несусветица, которой я не могу найти внятного объяснения.

— Ни фига себе раскладец! А шо, такое бывает? Ты мне скажи, из волн Сены всплыла Атлантида?

— Нет, я был в «Шишке», там хозяйничает девушка, страшно похожая на толстуху Жози.

— Тоже мне невидаль. Может, она ее пра-пра-пра, уж не знаю, в какой степени, внучка?

— Может быть. Скорее всего, так оно и есть. Странно другое. Она, как мне показалось, знает господина де Батца.

— Д’Артаньяна? Нашего? Или того, что у Дюма?

— Да я-то почем знаю! И тот и другой давным-давно умерли, а насчет нынешнего хозяйка «Шишки» что-то скрывает. Не исключено, что это она хвост ко мне приставила. Может, конечно, и Лантенак, но почему от «Шишки»?

— А может, ты ей приглянулся. Она как собой-то?

— Скорее, в твоем вкусе.

— О, это интересно, стоит посетить, — оживился Лис. — Ты, как освободишься, притяни хвоста куда-нибудь в укромное место, я его приму, обсудим ситуацию, поговорим за жизнь мотузяную. А пока не мешай нам лясы точить. Кстати, тебя это тоже касается…

— Итак, месье, не ошибусь, если скажу, что вы дворянин и в прошлом, вероятно, офицер.

— Чистейшая правда, мой генерал. Лейтенант пикардийских шевальжеров.

— Сражались против Республики?

— Нет. Мне чертовски не нравятся войны, в которых французы воюют с французами.

— Стало быть, эмигрант.

— Скажем так: мы с другом — командиром моего эскадрона — посвятили свободное время странствиям и размышлениям.

Генерал Бонапарт улыбнулся:

— Хорошо, не хотите говорить — не говорите. Меня устроит, если вы поклянетесь, что не замышляете дурного против меня и Республики.

— Против вас ничего, а шо касается Республики, которая, если верить папаше Вольтеру, означает не что иное, как общее дело, то мне известно лишь одно дело, которое хорошо делать всем сообща.

— Это какое же?

— Ну как же. Хорошо пожрать и выпить. И то иногда за сладкий кус друг другу морды в кровь расшибают. Все же остальное — или каждый сам по себе, или, как у нас с вами, старых вояк, заведено: эскадроны, роты, полки. Все четко, все определенно, везде единоначалие. Без единоначалия никак — не армия, а дерьмо на лопате.

— Вы забавный собеседник, — кивнул Наполеон.

— Вот! А мой капитан утверждает, что у меня слишком длинный язык и что когда-нибудь он доведет меня до гильотины. В смысле, язык, а не капитан.

— Вы уже в который раз упоминаете о своем капитане.

— Ну, так мы ж с ним неразлейвода, это он мне сказал: «Рейнар, хватит охмурять провинциальных дурочек! Наступает эпоха, в которой могут пригодиться наши таланты. Великая эпоха!»

— Так и сказал?

— Какой смысл мне обманывать? Вот, говорит: «Родич мой, генерал Бонапарт, — славный малый, и, главное, у него есть не только мозги под треуголкой, но и кое-что в штанах. Настоящий единоначальник. Ну то есть, если верить тому же ехидному старине Вольтеру, — монарх».

Наполеон бросил на моего друга удивленный взгляд:

— Мой родич?

— Ну, он говорит, что да.

— В какой же степени родства?

Лис сделал лицо благостное, почти как у святого Франциска в минуту молитвенного созерцания остатков сухого гороха. Вернее сказать, Лис думал, что так должно выглядеть лицо святого.

— Ну, как сказать… Впрочем, не секрет, что его матушка в девичестве звалась мадемуазель де Марбеф.

Глаза Бонапарта сверкнули отточенной сталью:

— Как его зовут?

— Вальтаре Камдель, барон де Вержен.

— И он тоже хорош в бою? — Наполеон повел бровью, намекая собеседнику на недавнее показательное выступление.

— Стреляет он похуже моего, но зато с клинком в руках — настоящая бестия. Да и без клинка с ним лишний раз лучше не ссориться.

— Понятно… — Взгляд генерала был задумчив. — Значит, по материнской линии он из графов де Марбеф? Занятно, очень занятно. И, как вы сказали, этот Вальтаре Камдель желает поступить на службу в республиканскую армию?

— Ну, если смотреть правде в глаза, пока она сама не сморгнет, то капитан пикардийских шевальжеров барон де Вержен желает поступить под ваше командование. А уж какая это будет армия…

— Замолчите, месье Рейнар! Вы слишком много себе позволяете!

— Шо, язык доведет до гильотины?

Наполеон сделал вид, что не расслышал его слов.

— Я хочу увидеться с вашим другом. Вечером приходите вместе с ним ко мне, но постарайтесь не слишком поздно: завтра я отбываю к войскам. Если он сможет доказать наше родство, то, полагаю, у меня найдется место и для него, и для вас. Я формирую эскадрон гидов[44]. Там чрезвычайно нужны люди ваших способностей.

Мое посещение генерала Дарю заняло много времени, хотя оказалось необременительным. Изрядно потрепанный конверт, который, на мое счастье, не удосужились вскрыть ни англичане в ожидании лорда Габерлина, ни вандейцы, которым до этих бумаг и вовсе не было дела, перекочевал из моих рук в руки дежурного офицера. Тот переправил сообщение старшему адъютанту, старший адъютант затребовал письменное объяснение моей задержки и, прочитав его, кивнул, коротко бросив: «Укажите адрес, вас непременно вызовут». Самого начальника тыла, как обычно занятого насущными делами снабжения армии, повидать так и не удалось.

Одна радость: за два часа ожидания я успел познакомиться с несколькими молодыми офицерами, такими же адъютантами, прибывшими из покоренных Францией земель, а также юношей, почти мальчиком, по имени Анри Бейль, племянником генерала Дарю, только вернувшимся из Италии. Несмотря на свои юные годы, Анри обладал прекрасной наблюдательностью и слогом завзятого рассказчика, слушать его было одно удовольствие. Однако дела мои в штабе закончились, и, посмотрев на часы, я отправился к Новому мосту, искать чистильщика Гаспара.

Всякому парижанину, да и многим приезжим, хорошо известно, что Новый мост — самый древний в столице. Весь он от конца до конца по обе стороны заполнен мелкими лавочками, торгующими всем, что душе угодно, зачастую — краденым и уже не раз перепроданным здесь же. Нередко возле устоев моста вылавливали утопленников, по которым нельзя было точно определить, отправился ли человек в последний заплыв самостоятельно, или же кто-то оказал ему такую услугу. Дурная репутация этого торгового центра была известна далеко за пределами столицы. Я не собирался здесь долго задерживаться, но все же следовало держать ухо востро. Тем более, что, едва выйдя от генерала Дарю, я обнаружил за собою все того же неумелого наблюдателя с набережной Ла-Валлетт.

Кабачок «Тюр-лю-лю» отыскался быстро, он громоздился отчасти на берегу, отчасти на сваях, вбитых в дно реки. Так было дешевле, налог на дорогую парижскую землю уменьшался вдвое. Чистильщик Гаспар поджидал меня у самого входа, стараясь разглядеть нанимателя через закопченное окошко. Едва заметив мое приближение, он бросился навстречу, перевернув табурет.

— Все, как вы говорили, гражданин лейтенант! Едва только за вами пыль улеглась, сама вдовушка Грассо быстренько снарядилась и пошкандыбала из дому, да не куда-нибудь, а в Тюильри! Ее туда пустили, как будто она министр какой-то, затем она вернулась, а вслед прискакал офицер.

— Какой офицер?

— Ну, вот как вы, только посуше и чуть повыше. Красавчик, девушки таких любят.

— Ну-ну, рассказывай.

— Этот офицер сначала к вам в комнату зашел, вещи перерыл. Но только аккуратно, все, как было, на место положил. А потом, значит, к вашей крале и давай ее целовать.

У меня кольнуло сердце. Я понимал, что Софи по наущению брата ведет со мной игру, но все же надеялся, что хотя бы ее страсть непритворна. У меня в памяти живо всплыла наша первая ночь на постоялом дворе. Точно утопающий за обломок мачты разбитого корабля, я уцепился за спасительную мысль:

— У нее в Париже есть брат, быть может…