Елена Хаецкая - Варшава и женщина Страница 31

Утром первого октября, сразу после того, как немцы победоносно вступили в Варшаву, пан Пшегродзки вернулся во дворик. Он был чисто одет, хорошо выбрит, хмур, и во всем его поведении не усматривалось ни малейшего намека на безумие.

– Лесень, – объявил он, – я все устроил. Нас берут в аптеку пана Немучика, моего бывшего подписчика с тридцатилетним стажем. Меня – приказчиком, тебя – рассыльным. Жить будешь при аптеке. Ты в Бога веруешь?

Кшись ошеломленно сказал:

– Да.

– Хорошо! – обрубил пан Пшегродзки. – Идем.

Он извлек Кшися из развалин и водворил в маленьком флигельке на Хмельной улице, где исстари по-муравьиному кишела мелочная торговлишка. Пан Немучик, молчаливый, в мелкую морщинку, на правах хозяина «справил» все положенные документы, и Кшись, оглушенный стремительными и роковыми изменениями в своей судьбе, глазом не успел моргнуть, как сделался рассыльным, упаковщиком, грузчиком и еще много кем в крошечной аптеке, битком набитой средствами от кашля, головной боли и нервических припадков.

В отличие от Кшися, пан Пшегродзки вообще никак себя работой не утруждал, а целыми днями сидел в аптеке и курил или пропадал вдруг в водовороте варшавских улиц, возвращаясь под утро, в самое неудобное для этого время. Пан Немучик смиренно терпел подобный беспорядочный образ жизни своего работника, ибо пан Пшегродзки то и дело веско намекал ему на различные дела государственной важности, которыми он, пан Пшегродзки, неустанно занят в Варшаве.

Затем в аптеке появился строго засекреченный и трижды запрещенный немцами радиоприемник. К прочим многочисленным обязанностям Кшися прибавилась новая: заворачивать заказы некоторых клиентов в отпечатанные на машинке сводки, которые составлял по материалам зарубежных радиопередач бывший редактор. Пан Пшегродзки исступленно мечтал наладить выпуск еженедельной газеты. Вечерами он расхаживал по тесной аптеке, как тигр по клетке, и грозно рычал:

– Я не могу жить без запаха типографской краски! Меня можно не кормить! Не поить! Меня можно не пускать в кинотеатр «Аполло» и ресторан «Митропа», пусть там все подавятся! Но, черрт возьми, кто дал им право лишать меня моей газеты?

К ноябрю он уже связался с подпольем и взял на себя заботы о нелегальной газете «Голос Польши». Кшись поставлял для газеты обзоры немецкой кинохроники, которую показывали в варшавских кинотеатрах, а пан Пшегродзки, основываясь на информации радиопередач и мнениях зарубежных аналитиков, сопровождал эти обзоры язвительными, разоблачающими комментариями. Газета получалась смешной и ядовитой.

Ярослав принес домой «Голос Польши» в самом начале 1940 года. Показал родителям. Мама испугалась, а отец внимательнейшим образом прочел, сложил в несколько раз и молвил:

– Лихо.

Мама сказала робко:

– Валерий! Ведь это опасно… Почему ты молчишь?

Отец поднял голову и несколько секунд смотрел маме в глаза. Потом сказал:

– Да потому что опасно сейчас все… Не опасно только лежать на кладбище.

– Но пани Ирена как-то ухитряется…

– Пани Ирена скоро двинет кони, – непочтительно сказал отец, – если и дальше будет играть в законопослушание. Соблюдать все их предписания – значит, гарантированно помереть от голода, а не соблюдать – угодить в концлагерь. Хочешь жить – ври, изворачивайся, уклоняйся… и конечно воруй.

Ясь видел, что отец не на шутку разозлен, однако отважился напомнить:

– А разве ты сам не говорил, что чем хуже работать на немцев – тем лучше?

Ясь не ожидал, что отец отнесется к провокации серьезно, но Валерий ответил:

– Так и есть. Любишь родину – занимайся саботажем… А ты не думал о том, что ждет всех нас завтра?

– Война, – сказал Ясь с напускной беспечностью.

– А после войны? После того, как немцев ссаными тряпками погонят с польской земли?

Ясь пожал плечами.

– Ну, это еще когда будет…

Валерий не слушал:

– Рабочие привыкли прогуливать! Они уже усвоили, что прогуливать, врать, выпускать некачественную продукцию – похвально и патриотично! Привычка врать, игнорировать законы прививается очень быстро…

– Так ведь это «их» законы?

– «Их» законы когда-нибудь сменятся «нашими», а привычка к бракодельству и беззаконию, к сожалению, уйдет значительно позднее… Я иду спать. Завтра первая смена.

И отец ушел, оставив Ярослава наедине с матерью и «Голосом Польши». Ясь догадывался о том, что отец занимается какой-то нелегальной деятельностью. Подозревал, что даже мама в курсе далеко не всех его дел. Вообще же разговор с отцом сильно задел Ярослава. Он не видел большого смысла задумываться о завтрашнем дне, когда непонятно, как прожить сегодняшний. Так и сказал маме.

Мама ответила:

– Это сейчас тебе кажется, что нужно прогнать немцев – а дальше хоть трава не расти. Но после их исчезновения опять будет жизнь.

– Не у всех, – буркнул Ясь. Он был крепко разобижен на родителей.

Ярослав Воеводский

Отец, конечно, прав: законопослушные граждане при немцах имеют не меньше, а куда больше шансов двинуть кони, так что интеллигенции, если она желает дожить до полного разгрома немцев, предстояло мужественно распрощаться с множеством устаревших принципов. Например, с таким: «Брать чужое – нехорошо».

Одной из первых осознала это пани Ирена. В рекордно короткий срок она превратилась из чувствительной и безобидной пожилой дамы в мелкую акулу подпольного бизнеса. Она завязала или возобновила знакомства с различными людьми, причастными к складам, поставкам, отгрузке, вообще – к продовольствию. Это – с одной стороны. На другом полюсе находились варшавские интеллигенты, обладатели, например, антикварных вещиц, семейного серебра и прочих предметов, для пропитания бесполезных. До немцев она, впрочем, никогда не опускалась. С немцами контактировали совсем другие люди.

К середине 1940 года уже установилась стройная и гармоничная система. Разные некрупные немецкие чины где-то у своего начальства воровали крупу, сахар, консервы, мятую, как туалетная бумага, колбасу и т. д. и перепродавали все это добро польским спекулянтам. Польские спекулянты, в свою очередь, сообщали пани Ирене о наличии у них такого-то товара и называли цену. Пани Ирена квалифицированно и быстро подбирала покупателя, спасая одних от голодной смерти и снабжая других вещами, которые когда-нибудь, в отдаленном будущем, сделаются основой неплохого капитала.

Валерий Воеводский брезгливо морщился при всяких разговорах на эти темы, а Ясь ощущал нечто вроде нездорового восторга, ибо никогда не подозревал в почтенной пани подобной деловой хватки.

Поэтому мама, затевая аферу, прибегла к помощи Ярослава. Пока отец был на работе, она завела с Ясем разговор.

– Ясь, – начала мама осторожно, – я тут думала-думала…

Ясь пил чай того бледного, чахлого оттенка, который покойная бабушка Юлиана аттестовала не иначе, как «писи сиротки Хаси». Что-то в интонации маминого голоса заставило Яся отставить чашку.

Мама замолчала.

– Мама, – напомнил Ясь, – ты о чем-то думала…

– Да, – подхватила мама, – об этих фарфоровых… о пастушках. Которые у нас в гостиной.

Ясю никогда прежде не доводилось размышлять о фарфоровых фигурках. Еще об обеденном столе думать или о комоде!.. Он так и сказал маме, все еще недоумевая.

– Может быть, их продать? – предложила мама с деланно-залихватским видом.

В голове Яся сама собою немедленно нарисовалась ужасная картина:

дощатые закопченные сараи, руины безымянного железнодорожного строения, разрушенного при штурме немцами Варшавы, заплеванная и пыльная трава полынь, грязный пустырь – все это где-нибудь за Жолибожем, где велась бойкая торговля съестным и «мануфактурой» (это торжище носило многозначительное наименование «Перехват»).

Представились завсегдатаи Перехвата – серые с лица мужчины неопределенных лет, с гнилыми зубами, в костюмчиках, жмущих под мышками; хищные бабищи, источающие дух свежей водки, с громким смехом и холодными, прощупывающими глазами; истощенные костлявые подростки обоего пола, более голодные и опасные, чем бродячие псы. Из рук в руки кочуют деньги, крупа, золотишко, барахлишко, ведутся таинственные разговоры, шлюхи безразлично демонстрируют тощие коленки.

А посреди всего этого – мама, беспомощно прижимающая к груди фарфоровых пастушков…

– Мама, – сказал Ясь, – ты меня извини, конечно, но затея дурацкая. Если не сказать хуже.

Но мама оказалась не так уж проста.

– Я уже договорилась – через пани Ирену. Она нашла покупателя, говорит – вполне надежный. Предлагает триста злотых. Вообще говорит – «до тысячи, в зависимости от состояния». Торговец антикваром, пани Ирена уже имела с ним дело. Справедливый. Может быть, даст и больше. Все зависит от ценности.

– Ладно, – сказал Ясь, помолчав. – Куда идти?

Мама все объяснила. Встреча назначена сегодня на шесть часов вечера, Иерусалимские аллеи, угол бара… Забыла! Там еще колесо светится по вечерам над входом.