Андрей Посняков - Страж империи Страница 32

Женщина поклонилась:

– Я, батюшка. Василисою нареченная.

– Тебя отец игумен выпустил?

– Выпустил…

– Окромя нашего игумена и иные есть… не такие ласковые.

Ведьма промолчала, потупилась…

А Алексей наехал по всем правилам – с угрозами, с посулами, с кнутами да пряниками. В общем, уговорил – куда вдовице деваться?

Та подумала, подумала, потом рукою махнула:

– Ин ладно, гроза так гроза. С дождиком или без?

– Без разницы. Сладишь?

– Осенью-то не трудно – вона, теплынь какая, как и не листопад-грязник – травень. Когда тебе надо-то, батюшка?

– А когда сможешь?

– Да хоть сегодня… Только вот – в ночь.

Ну, в ночь так в ночь.

Алексей обрадовался, а вдруг да получится все, чем черт не шутит? Вон как ведьма уверенно держится! А бабенка и в самом деле ничего, приятная… свидетелей-видоков понять можно, видать, и не одни они облизывались.

Насвистывая, молодой человек отправился собираться, так и не вспомнив про ведьминого сына, пастушонка Сермяшку, коего кто-то наверняка присмотреть за новым жильцом сговорил. Ну, сговорил и сговорил – теперь чего уж?

Ночь выдалась ясная, лунная, с сияющими жемчужинами звезд. Весь вечер Алексей прикидывал – чтобы одеть. Вдруг да выйдет? Как там, перед людьми, в кафтане, да в сапогах старинных показаться? Ну, кафтан, положим, можно и скинуть – это ежели на тепло попадет, а ну как на холод? Порты, в принципе, ладно – штаны и штаны, никто к ним сейчас особенно не присматривается, не те времена, что, скажем, в восьмидесятых и ранее. Вот тогда уж да – крутую фирму все секли, от пионеров до пенсионеров. Значит, порты можно оставить – сойдут и такие, за неимением прочих. Рубаха… слишком уж на ней много вышивки, нарядная слишком. Такую только артисту народного хора и носить, а зачем артистам шариться по лесам в рабочем прикиде? Ясно, что незачем. Подозрительно это!

Алексей хорошо помнил все свои прошлые проблемы с милицией и прочими там рыбаками-грибниками-ягодниками. Привлекать к себе излишнее внимание нелепым внешним видом абсолютно незачем. Хорошо бы, конечно, в темноте переместиться, да уж это как получится, тут от ведьмы Миколаихи никакого толку не было. Грозу вызовет – и все ее дела на этом и кончатся, а зачем гроза – то ей знать и не надобно. Выйдет ли и с грозой-то? Выйдет! Не может не выйти! Всегда выходило, всегда.

Так, сапоги бы спросить у старосты какие-нибудь… пообшарпанней, понезаметней, не эти же – зеленого сафьяна, узорчатые. Да и кинжал – взять ли? Нет, пожалуй что, лучше обычный нож, с небольшим клинком, кинжал-то точно, в случае чего как холодное оружие проканает, ну его к черту! Да, и рубаху сменить на сермяжную.

Ночь выдалась холодной, звездной, с узким искрящимся месяцем, похожим на кривой турецкий кинжал. Алексей с ведьмой Василисой шли на Черное болото узкой тропою, шли быстро, ночь была светлой да и путь – хорошо знакомым.

Где-то рядом, в лесу, гулко ухал филин. Вот в камышах закричала выпь. Путники насторожились – спугнул кто-то? Да кому тут шастать-то ночью? Хотя…

– Тс-с! – останавливаясь, протопроедр поднял руку.

Показалось, будто позади кто-то идет, пробирается по болотным кочкам. Может быть, те, кто…

– Да блазнится все, – усмехнулась ведьма, поправляя на плече котомку с заговоренными травами, сушеными лягушками и прочими колдовскими причиндалами, за которые, по правде говоря, женку эту давно было пора привлечь по всей строгости. – Блазнится, блазнится… Кому тут быть-то? Разбойников-то давно нет.

Нет, есть!

Молодой человек снова насторожился, явственно услыхав чьи-то быстро приближающиеся шаги, чье-то запыхавшееся дыхание… Дернул из-за сапога нож…

– Мамко! Дяденька Алексий!

Господи! Никак Сермяшка!

– Ты чего здесь? – узнав сына по голосу, строго произнесла Миколаиха. – Сколь раз говорить – по болоту не шляться! Мало мне одного?

– Матушка, вы б скорей назад…

– С чего б это назад? – Протопроедр недобро усмехнулся. – Нам назад не надобно!

– Там… там… – пастушонок неожиданно расплакался. – Они за вами… меня заставили, хотели убить… да и стадо, говорят, порешим…

– Кто заставил? Что? Почему?

– Не знаю, парни какие-то. По виду вроде – татары. Заставляли за тобой, дядько, следить! Я и следил, что уж…

Паренек виновато вздохнул, но тут же встрепенулся:

– Уходите по гати, тати эти где-то здесь, рядом!

– А ты ори громче, – глухо хохотнул Алексей. – Ишь, раскричался – на все болото слыхать! Ну? – он обернулся к ведьме. – Пойдем, что ли, к гати? Факел-то припасла?

– Христом Богом прошу – не надо факела! – тихо взмолился Сермяшка. – Уж тогда точно заметят.

– Ну, заметят, и что?

– Не знаю… Но ведь не от хорошего дела они за тобой следят!

Протопроедр подкинул в руке нож:

– Ладно, разберемся.

– А на гать, если хотите, я вас и так проведу. Я тут все тропки знаю!

– Знает он, – пробурчала колдунья. – Братец-то твой тоже знал, да утоп… Царствие ему небесное!

Женщина перекрестилась, что вызвало у Алексея некоторое изумление – ну, надо же, ведьма, а крестится!

– Я проведу, проведу! – истово шептал пастушонок. – Только факела не взжигайте!

Молодой человек неожиданно расхохотался и, хлопнув мальчишку по плечу, негромко бросил:

– Ну, что же, веди нас, Сусанин!

– Ступайте сторожко, прямо по гати.

Мог бы и не предупреждать – а то Алексей гать эту не знал! Да как свои пять пальцев. Правда, без факела бы сейчас не пошел.

– Ну, спаси, Господи, в добрый путь! – перекрестилась на дорожку колдунья.

Кругом пока все было тихо – никто не крался, сопя, не шуршал камышами, не хрустел в лесу сучками-ветками.

Первым, осторожно ступая, шагал проводник – Сермяшка, – за ним – протопроедр, замыкала шествие Миколаиха-ведьма. В темноте идти было страшно, гать под ногами пучилась, колыхалась, так что пару раз и сам-то «Сусанин» едва не упал, хорошо Алексей успел схватить за рубаху:

– Эй-эй, осторожнее, парень! Где там пень-то? Не показался?

– Не… далече еще.

Далече… Там, где пень, имелось небольшое сухое и твердое место, поросшее кривыми сосенками и высокой осокою, там можно было б передохнуть, отсидеться до утра, коли ничего б не вышло. Да и что говорить – Миколаихе-то с сыном ведь тоже потом в обратный путь. Вот поутру б и пошли…

Чу!

– А ну-ко, стойте все!

Зло прошептав, Алексей прислушался, насторожился – снова показалось, идет кто-то сзади по гати, осторожненько так пробирается… Да нет, не осторожно – вон как захрустел, черт рогатый!

Лось!

– И что ему тут делать?

– Попить, наверное, пришел…

– Нашел, куда явиться. Реки ему мало.

Ин, ладно – лось так лось. По прикидкам Алексея, не так уж и далеко уже до пня оставалось, лишь бы проводник не подвел, не завел бы… Впрочем, куда тут завести-то еще? Некуда деться с гати!

– Тут еще новая есть гать-то, – обернувшись, прошептал пастушонок. – Недокладенная. Как бы на нее невзначай не забрести – уж тогда точно сгинем.

– Сгинем, сгинем, – злым шепотом произнес молодой человек. – Не каркай! Лучше вперед смотри, пня там нет ли?

– Ой!

Проводник явно сунулся куда-то в сторону, едва не угодив в трясину… однако не угодил, выбрался без посторонней помощи. Обернулся, зашептал возбужденно:

– А гать-то новая – докладена! Ктой-то жердины к островку проложил… вона, где пень.

– Ну, жердины так жердины, – услыхав про пень, Алексей обрадовался, да и сам уже, присмотревшись, заметил впереди островок, торчавший черным бугром посреди залитой туманным светом месяца трясины.

Вот и пень, наконец – корявый, родной. Осока кругом – в полчеловечьего роста. И месяц раскачивается, как ятаган в нервной руке. И звезды. Да еще туманок над трясиной поплыл… а не было ведь его, тумана-то. Самая колдовская ночь начиналась! Неужто не получится, неужто не выйдет? Да нет – должно.

– Ну? – Алексей поворотился к ведьме. – Пришли уж. Колдуй!

А та уже раскладывала прямо на пне свои причиндалы – травы пахучие, какие-то тускло блестевшие в свете луны черепушки, косточки… бубен!

В него и ударила заячьей лапой! Гулко так:

Бумм!!!

– Сермяшко, отвернись, а то сгинешь!

Пастушонок поспешно поворотился спиною, ну а уж потом – началось!

Три раза ударив в бубен – Бумм! Бумм! Бумм! – ведьма гулко ухнула, быстро скидывая с себя всю одежду… Красивая была баба – даже сейчас, ночью, и то видно! Ах… в иное бы время…

Голая колдунья, упав на колени, распростерлась пред пнем, вытянув руки:

– Ой да ты Перун, Перун-батюшка! Ой да прими мово моление, мово моленье, тебя славление!

Алексей, уж на что был на взводе, а присвистнул: ну, нате вам – Перун! Нет, правильно игумен Варфоломей велел схватить эту бабу! Язычница! Как есть – язычница. Волхвица!

И сразу вроде бы как-то сделалось темнее, страшнее, и туман вдруг загустел, поплыл на островок косматыми плашками, и кто-то – казалось – завыл, заухал, захохотал совсем рядом. От таких премерзких звуков отрок Сермяшка – несмотря, что ведьмин сын! – затрясся, запричитал, закрестился: