Алексей Махров - Хозяин Земли Русской. Третий десант из будущего Страница 32

Я поудобнее перехватил свой РПК (что бы там Димыч ни говорил, а его «бердыш» — РПК в чистом виде!), примерился, поймал в прицел особо нахального улана:

— Огонь!

Если вам не доводилось слышать, как одновременно рявкают четыре десятка пулеметов, причем четыре из них — крупняки, вы многое потеряли. Сильнее этого — только жуткий рев чудовищной Димкиной «сенокосилки». Я не садист, и кровью особо не наслаждаюсь, но это! Семьсот бравых кавалеристов, которые мгновение назад уже чувствовали, как под их клинками разваливается на части мое туловище, теперь превратились в одуревшую от ужаса мешанину еще живых и уже отправившихся в гости к создателю. По полю словно прошлись косой. Метафора, конечно, банальная, но другой просто не подобрать. Кавалеристы валятся как колосья. Крупнокалиберные пули рвут конские и людские тела на части, точные очереди ручников выцеливают пытающихся выбраться из этого ада. Лошади уже не ржут, а точно воют в предсмертной тоске.

Неожиданно боковым зрением я зацепляюсь за что-то непонятное, «неправильное». Оторвавшись от прицела, скашиваю глаза… Богоматерь Казанская! Из-под вагона, выставив над рельсами вместо оружия свою механическую шестнадцатимиллиметровую камеру «Зоркий» (производства завода «Братьев Рукавишниковых»!), ведет документальную съемку «героический фронтовой кинооператор» Сергей свет Рукавишников! Да уж… Вот тебе и «с «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом»! Вот он переводит объектив с панорамы уничтожения на линию стрельбы, стараясь захватить широкий план обороняющихся лейб-конвойцев и стрелков. Молодчик!..

…Верховых уже нет. Пора бы, кстати, и кончать бойню: нам вполне могут пригодиться живые пленные.

Я кричу, срывая голос, пытаясь прекратить огонь. Ну да, щаз! С тем же успехом я мог бы попробовать переорать рев движков реактивного истребителя. Приходится передать команду по цепочке.

Смолкает последний «единорог», и наступает удивительная, звенящая тишина. Слышно, как где-то вдалеке возмущенно орет обиженная ворона, как осыпаются потревоженные камушки балласта по насыпи, как дышат мои соратники. Я поднимаюсь на ноги. Вот и исторический кадр для нашего фронтового оператора: император всея Руси стоит, опираясь на пулемет. Ни дать, ни взять — государь-победитель!

Рядом поднимаются мои соратники. Отряхиваются, оглядывают поле боя. Да какого боя — уничтожения. Тут и там видны только отдельные шевеления. Причем видно, что шевелятся в основном лошади, более живучие, чем люди. Вот так! Стрельба велась менее минуты — я даже один магазин своего «бердыша» добить не успел. А двух кавалерийских полков — как не бывало! Как там у классика: при тысяче стволов на километр фронта, о потерях противника не докладывают![73]

Внезапно Куропаткин выхватывает саблю, взметывает клинок в небо:

— Ур-ра-а-а!

Клич подхватывают все. Атаманцы и офицеры потрясают клинками, стрелки палят в воздух из винтовок. Рядом со мной Шелихов командует что-то неразборчивое… э-эх! Черт возьми, ну зачем, зачем вы, охламоны, меня на плечи подняли?! Ну ладно, ладно, восхищайтесь! Вот еще минутку и — достаточно. Хватит, я сказал!

Меня осторожно спускают на землю. Оказавшись на твердой поверхности, я приказываю отыскать живых пленных и доставить ко мне. Минут через десять лейб-конвойцы приволакивают белого от потрясения лейтенанта, парочку уланов и одного трясущегося гусарского субалтерна. Остальные пленные, числом около трех десятков, безучастно сидят под конвоем пары стрелков.

— Ну-с, господа британцы, как вам прием на русской земле?

Лейтенант нервно облизывает губы. Субалтерна бьет крупная дрожь.

— Не слышу ответа. Впрочем, он мне и не нужен. А вот, кстати, господа офицеры, я не ошибаюсь: Теннисон[74] еще жив?

Лейтенант облизывается и кивает. Субалтерн трясет головой, точно взбесившаяся лошадь.

— Благодарю вас, господа. Убрать, — это уже к казакам. Взглядом нахожу Глазенапа, — вот что, ротмистр…

За спиной грохают выстрелы. Резко оборачиваюсь. Англичане оседают на насыпь с дырками в головах.

— Егорушка! — сладким, как мед голосом, ласково говорю я. — Убрать — это значит увести с глаз моих, а не пристрелить!

Егор виновато хлопает глазами. Так-с, ну ладно. Придется и остальных…

— Махаев, Шелихов! — Оба моих «верных» кидаются ко мне, точно псы, которым свистнул хозяин. — Вот что, ребятишечки, раз уж так склалось — разберитесь-ка и с остальными альбионцами…

Секунду-другую парни соображают: должны ли они сами перебить пленных или все-таки можно перепоручить это действо своим подчиненным? Наконец, придя к заключению, что их личное участие не является обязательным условием выполнения приказа, они быстро отправляются отдавать команды. Через секунду англичан гонят в поле, туда, где трое стрелков деловито устанавливают принесенный пулемет.

Я собираюсь вновь вернуться к Глазенапу, но вдруг замечаю побледневшего Куропаткина, который смотрит на все происходящее расширенными глазами. Это что у нас тут такое?

— Господин полковник! — От звука моего голоса он вздрагивает, как от удара. — Что случилось?

Он с усилием отрывает взгляд от происходящего, собирается с духом и выпаливает:

— Ваше величество, но это же пленные! Разве можно?..

Ах, вон в чем дело! Мягкотелый и беззубый XIX век! Ну-ну… Нужен урок. Горький, но необходимый…

— Полковник Куропаткин!

Рефлексы — великое дело! Он немедленно вытягивается в струнку:

— Я, ваше величество!

— Доложите мне: с каким государством Россия сейчас находится в состоянии войны?

Он задумывается, но через мгновение выпаливает:

— Официально — ни с каким. Реальное же положение вещей тако…

— Достаточно! Если мы сейчас ни с кем не воюем, откуда у нас военнопленные?

Куропаткин опять задумывается. Пауза затягивается. Придется ему помочь…

— Алексей Николаевич, а как называются люди, с оружием в руках борющиеся против существующего порядка? Например, не признающие законов Российской империи?

Это ему понятно. Он светлеет лицом:

— Бандиты, ваше величество!

— Как должно поступать с бандитами в условиях введенного военного положения?

— Казнить на месте, ваше величество!

Ну вот, а теперь самое главное:

— Раз так, Алексей Николаевич, то будьте любезны, помогите казака…

Ах, черт! Перебивая меня на полуслове, гремит пулеметная очередь. Но Куропаткин вроде бы понял. По крайней мере, незаметно, чтобы он облегченно переводил дух.

Все время разговора мои уши терзает назойливый звук. Я оглядываюсь… Млять! Беспокойный Димкин «братец» вовсю стрекочет своей камерой. Так, я не понял: он что, всю эту сцену расправы с захваченными британцами заснял?!

— Господин Рукавишников!

Он опускает камеру и подбегает ко мне:

— Ваше величество, ваше величество! Какие кадры! Это же первая в истории батальная лента! Ах, вы не понимаете…

В его глазах сияет чистый, ничем не замутненный восторг. Творческая интеллигенция, мать ее… Как же, герой! Заснял избиение несчастных кавалеристов, потом так же спокойно заснял сцену расстрела пленных, и ведь ничего в груди не ворохнулось!.. Обалдеть…

— Дайте сюда вашу камеру!

Он чувствует какой-то подвох и вцепляется в аппарат, как мать в младенца:

— Зачем, ваше величество?..

— Пленку засветить.

— Как?! — Рукавишников бледнеет, губы начинают мелко дрожать. — Зачем?!

— Послушайте, ну вы хоть понимаете, что именно вы засняли? Ведь это же… — вот, блин! Куропаткин рядом! И весь превратился в слух… — В общем, так. Военную кинохронику — мне на проверку! Я буду вашим цензором![75]

Непутевый Рукавишников приятно пунцовеет от такого сравнения. А что: Пушкин — «солнце русской поэзии», а этот, может, станет «солнцем русского кинематографа»? Свободное дело…

Ладно, теперь с Глазенапом:

— Ротмистр! Организуйте-ка отправку телеграммы в Лондон, господину Альфреду Теннисону. Текст: «Альфреду Теннисону, поэту. Только что я уничтожил два ваших кавалерийских полка. Жду новой поэмы «Атака легкой кавалерии-2». В самое ближайшее время постараюсь предоставить сюжеты для написания поэм «Атака легкой кавалерии-3 и 4». Заранее приношу извинения за возможные расхождения в родах войск. Ценящий Ваш литературный талант, император Николай».

Рассказывает ДмитрийПолитов (Александр Рукавишников)

После того памятного боя под Лихославлем государь-император принял решение присвоить моей бронероте особый статус. Чтобы всякие там Волосюки и присные нас ненароком своим «умелым» командованием не угробили.

Посовещавшись с Куропаткиным и Духовским, Олегыч подписал указ о формировании лейб-гвардии бронекавалерийского Лихославльского полка. Ядром полка должна была стать моя дружина. По штату нам полагалось иметь бронедивизион — шестнадцать штурмовых бронемашин «медведь», восемь кавалерийских эскадронов, гаубичную и пушечную батареи. Впрочем, штаты полка подверглись изменению практически сразу — в состав был временно включен «Железняк», а мои гаубицы МЛ-20, напротив, были у меня отняты и составили нечто вроде РГК.[76] Да и ШБМ у нас оставалось всего две — хорошо хоть, что из Стальграда довольно быстро прислали еще четыре штуки.