Александр Воронков - Путь Империи Страница 32

Наученные горьким опытом двух атак, после которых на мостовой обеих улиц улеглось до сотни трупов в турецких мундирах, турки вели лишь редкий беспокоящий огонь, который становился всё слабее. И дело не в том, что аскеры этого табора были вынуждены экономить боеприпасы: просто то один, то другой, воровато оглядевшись по сторонам и вслушиваясь в нарастающий грохот приближающегося со стороны Галаты и Золотого Рога боя потихоньку отползал в сторонку и, убедившись, что этот манёвр остался незамеченным, устремлялся к восточной окраине Истамбула. Главным желанием таких аскеров было найти если не лодку, так плот, если не плот — так бочку или бревно, да вообще — любой предмет, могущий основательно держаться на воде, чтобы с его помощью перебраться на азиатский берег пролива — в Скутари. Некоторые из них оставляли прямо на улице оружие, сдирали снаряжение, чтобы было легче плыть, но большинство не спешило расставаться с винтовками: не желая защищать до последнего патрона явно проигрываемое дело султана Мехмеда Пятого, они считали само собой разумеющимся, что оружие послужит им самим как для спасения шкур (проще отнять вожделенную лодку у рыбака грека, нежели просить или тем более покупать её), так и для дальнейшей добычи пропитания — но уже не в качестве воина султана, а в качестве «ночного бека» — разбойника-кочи.

Отсеченные от главных сил русского десанта моряки Очаковского батальона имели весьма вероятный шанс дождаться подхода своих товарищей-пехотинцев, высадившихся второй волной десанта. Однако с той минуты, когда первые шестнадцативесельные барказы с транспорта «Херсон» ткнулись в каменную облицовку берега и десантники, подсаживая друг дружку начали карабкаться на берег, по которому лишь десять минут назад прошёл металлический смерч снарядов миноносцев огневого сопровождения, а в отдалении сотрясалась земля и взлетали ввысь от ударов главных калибров броненосцев камни и балки казарм, морякам пришлось преодолеть уже немало трудных рубежей. И почти каждый рубеж приходилось метить кровью раненых, усыпать десятками и сотнями стреляных гильз и зачастую оставлять там, как безмолвных «линейных» этого наступающего «последнего парада», тела своих товарищей, с которыми лишь немногим больше суток назад вместе шли из казарм флотского экипажа на погрузку к мобилизованным на военную службу доброфлотовским судам.

И всё-таки они пробились почти к сердцу вражеской столицы — сорок два моряка, сорок два добровольца, записавшиеся в только что созданный морской пехоты батальон в первые же дни его формирования после объявления войны. Они были разными: и молоденький матрос второй статьи Мищенко, с Полтавщины, до призыва во флот и не думавший, что когда-нибудь увидит море, и задержанный увольнением георгиевский кавалер Михаил Карпович Булавка, начавший службу еще на ставшем легендарном «Варяге», а весной 1904 года переведённый в Тридцать седьмой флотский экипаж, и кондуктор Владимир Степанов — «гроза разгильдяев», и лейтенант Сергей Гофман — один из немногих флотских офицеров, имеющих Высочайше пожалованные часы с надписью «За отличную стрельбу из пулемёта», и остальные тридцать восемь, которые всё-таки за прошедшие с минуты высадки часы дошли до последнего рубежа атаки, и несмотря ни на что не собирались с него уходить…

Британцы говорят: «командир на корабле — первый после бога». Это признано аксиомой на абсолютном большинстве военных кораблей мира. Однако бывают случаи, когда «первых после бога» на корабле сразу двое. Это раздвоение происходит, когда построенный для того, чтобы ходить по морям корабль сам становится основой базирования иного корабля, предназначенного покорять воздушную стихию. Так и на переоборудованном в воздухоплавательный броненосец старичке-«Синопе» всеми работами, связанными с эксплуатацией и боевым применением дирижабля «Голубь-морской» заведовал не командир корабля, а лично начальник Воздухоплавательного парка флота Черного моря кавторанг Михаил Большев, сменивший на этой должности принявшего команду над всеми аэропланами и гидроаэропланами Станислава Дорожинского.

Сегодня, впрочем, Михаил Николаевич находился не на палубе «Синопа», а почти на два километра выше — в удлиненной гондоле аэростата в компании двух пилотов дирижабля и четверых флотских офицеров-корректировщиков артогня. Морской ветер, не слишком сильно ощущаемый на палубе броненосца, на высоте усиливался, порывисто ударяя в мягкую оболочку, наполненную гелием и стремясь увлечь с собою «Голубя-М» вместе с его пассажирами. Однако два стальных троса, закреплённых на лебёдках в кормовой части корабля, не давали ветру такой возможности. Тем не менее поднявшийся дирижабль волей-неволей служил неким подобием паруса, из-за чего «Синопу» приходилось постоянно подрабатывать машинами, чтобы избежать ненужного дрейфования и не выкатиться из общей боевой линии. Эта боевая линия выстроилась в четырех с половиною милях от турецкого берега и помимо «Синопа», выполнявшего роль передачи данных корректировщиков стрельбы на более новые корабли состояла практически из всей бригады линейных кораблей. Броненосцы «Князь Потемкин-Таврический», «Ростислав», «Иоанн Златоуст», «Евстафий» и крейсер «Очаков», развернувшись бортами к вражескому побережью, один за другим выплёвывали из стволов многопудовые «чушки» своих главных калибров. Наблюдающие за разрывами в городских кварталах офицеры-корректировщики «Голубя-М», с трудом удерживая на коленях планшеты, торопливо черкали карандашами подсчитывая поправки и сорванными голосами орали в телефонные трубки «комендорские заклинания»:

— Цель шесть! Шестьсот двадцать-четыре триста десять — пехота в укрытии. Ориентир — минарет у казарм! Цель двенадцать на ост четыреста восемьдесят-шесть сто — батарея. Ориентир — зелёная возвышенность!

Эти «заклинания» по проводам мгновенно достигали «Синопа», спустя полминуты начинал стучать шторкой сигнальный фонарь и семафорить флажками сигнальщики с мостика. Корабельные башни в боевой линии начинали доворачиваться, в бронированных внутренностях взвывали электромоторы, поднимающие из погребов снарядные чушки и стаканы зарядов, размеренно, как на учебных стрельбах двигались комендоры, заученными чёткими движениями готовя орудия к залпу и уже через минуту из срезов створов вырывались пламенные пучки, а через секунды сотни килограммов освобождённой из металлических оболочек снарядов взрывчатки взметали в воздух искорёженные тела турецких орудий и обрушивали стены на засевших в укрытии аскеров. Надолго запомнится в Царьграде эта бомбардировка, много лет будут оставаться не разобранными руины бастионов и казарм и незасыпанными глубокие воронки от снарядов главных калибров.

Хорошо видно с вышины, что происходит в горящем городе, где десантники с боями пробиваются всё ближе к восточной окраине. Кавторанг Большев переводит бинокль на дворцовый комплекс. Вот она какая, резиденция султанов, откуда столетиями хищные щупальца расползались по славянским землям! Даром, что называется «Сарай» — на деле настоящая крепость! Ничего, скоро и до дворца-сарая доберёмся… Э, похоже, кто-то уже подобрался к нему, иначе для чего вдруг туркам понадобилось выкатывать эти два орудия не фронтом в сторону наступающих десантников, а направлять стволы на какое-то старинное здание, отделенное от дворцовой стены только площадью?

— Виктор Константинович!

— Есть!

— Взгляните-ка вон туда! Видите орудия на той улице?

— Точно так. Начало Хамам-баир!

— Примите меры к ликвидации!

— Есть принять меры! — и снова черкает цифры карандаш, и снова хрипит голос в телефонную трубку…

Видно сверху и бухту Золотой Рог, в которой корабли огневой поддержки, окружённые водяными фонтанами, почти в упор сыпят малым калибром по противнику. Доброфлотовские пароходы после высадки второй волны десанта уже ушли на север, чтобы принять на борт болгарскую пехотную дивизию и Орловский полк, которым предназначено стать его третьей, решающей волной.

Однако же, похоже, не только русским десантникам предназначено получить подкрепления. По деревянному Галатскому мосту движется на южный берег плотная колонна сине-серых мундиров и не меньше двух батарей орудий. Колыхается в беге штыковой частокол, артиллеристы тянут под уздцы лошадей орудийных запряжек. Всего сотни три метров отделяет передних осман от берега, некоторые уже перехватывают с плеч на руку изготовленные к штыковому бою винтовки. Ещё немного — и вырвавшись на простор синемундирники с воплями «Иншалла!» рухнут стальной кувалдой на спину истекающих кровью в городском бою морских батальонов и стрелков…

«Умник — в артиллерии,

Щёголь — в кавалерии,

Пьяница — на флоте…»