В. Бирюк - Не-Русь Страница 32

— Взять.

Ш-ш-ш. Так сабля выходит из ножен. Псих. Чарджи. Спасибо. Но…

Торк отскочил со своего места у стола. Ко мне спиной, к столу лицом, со своим столетним клинком в руках.

За столом три сотни «мужей добрых». В разной степени поддатости и вооружённости. Не считая прислуги и охраны. Вот ка-ак сейчас они все на нас…

Ещё хуже: не все и не на нас.

Не то, чтобы в этой толпе вятших и славных есть люди, которые за меня, ублюдка плешивого, в бой против своих же пойдут. Но в общей пьяной свалке… между рязанскими и муромскими, например, взаимные счёты — давние и кровавые… А всех мертвяков — на меня повесят.

«Пол-пи» — яркая перспектива моего ближайшего будущего. Во всей полноте неотвратимо приближающегося «пи».

— Чарджи, будь любезен, убери саблю, возьми мою сброю и иди к людям. Командование на тебе.

Я громко говорю это для Чарджи за моим правым плечом, а смотрю в глаза Андрею. И пижоню: демонстративно, держа двумя пальчиками за оголовья на вытянутых, разведённых в стороны, руках показываю свои свободно висящие «огрызки». И отпускаю их. Клинки падают и втыкаются в землю. Расстёгиваю и сбрасываю с плеч за спину портупею с поясом. Выставляю на показ, миролюбиво улыбаясь, разведённые пустые ладони. «Спокойно, ребята. Я — не враг. Всё под контролем».

Андрей кивает кому-то мне за спину, и меня, без всякого пиетета, этикета, уважения и обхождения сбивают на колени, втыкают головой в землю, выкручивают руки.

Да, блин… в руках у вертухаев… не по-позируешь. Селфи… с таким выражением морды лица и изгибами тела… В такой позе — раком кверху, мордой в грязь — гордость становится гордыней, а собственное достоинство — собственным недостатком. Недостаточность адаптивности. И что делать? — Да как всегда на Руси: расслабиться и получать удовольствие.

«Нас е. ут, а мы крепчаем» — русское народное наблюдение.

«Получать удовольствие»… когда тебе руки из плеч… отдаёт садо-, со вкусом мазо-… О-ох… какой… концентрированный вкус у этой «мазы»!

В попандопулы надо обязательно отбирать склонных к мазохизму. Любишь когда тебя по морде… или по ногам… или в поддых просто так… балдеешь с этого, п… попандопуло? — О-ох… годен. А не любишь — не годен. Потому что без этой любви… да порубят сразу в куски нафиг!

Нет, потом-то, конечно, извинятся, перекрестятся и отмолебствуют, но сначала… Как хорошо-то! Как хорошо, что я лысый! И — безбородый. Вертухаям и ухватиться не за что. Но бить-то зачем?! Я ж сам пойду! Бл… Ё…! С-с-с… суки!

Меня волокут в сторону от пиршества, к княжьему шатру. Но — недоволакивают. Спихивают в какую-то… ямку. Быстренько и ловко вытряхивают меня из… из всего. Кроме подштанников.

— Положь.

Это Маноха кому-то из подручных. Чтоб не трогал костяной палец у меня на груди. Ничего не видно — на голове мешок, руки-ноги связаны, во рту кляп. Очередной толчок отправляет лбом в земляную стенку.

— Сиди тихо.

Шорох осыпающейся земли, неразборчивые реплики, удаляющиеся шаги. Тишина.

Яма. Зиндан. Поруб.

Опять поруб…

Да сколько ж можно?! Как с самого начала пошло — так и постоянно…! «В крематорий, в крематорий…» — надоело! Факеншит же уелбантуренный!

Фигня! Не поруб. Не космос. Не пустота.

Просто — яма в земле. Заготовка выгребной? Похоже. Самое подходящее место для попандопулы. И сейчас на меня сверху всем войском…

«Отставить! — скомандовал Суворов, но было поздно: забор поплыл, качаясь на волнах» — классика российского армейского фолька. А я — не забор. Даже и уплыть не смогу… хоть на каких волнах… — руки связаны.

Ерунда. Главное — нет пустоты. Не страшно: поверху, вроде бы, ветерок ходит, ночные травы пахнут, стражник закряхтел, пересел, стукнул чем-то.

О! На пиру опять орут. Не, не драка — песни петь начали. Гуляет народ. Это хорошо. Потому что главное сейчас: чтобы мои сдуру в драку не полезли. Потому что кровищи будет… не расхлебаться.

А что со мной будет? — А что, не понятно? Секир-башка будет.

Мда… Что ж, это тоже вариант. Как там Любава говорила: «Я тебя опять найду»?

Надо помочь девушке… Быстренько само-уверовал в Иисуса Христа с его загробным царством…

Не, тяжело ей будет меня там сыскать. Она-то, поди, в ангелах у престола божьего обретается, а меня-то… черти в пекло потащат. Может, с учётом выслуги лет и личных достоинств, даже в демоны произведут. Наградят. Посмертно…

Не, вряд ли. Там таких… Как генералов в Генштабе. Ну, хоть, старшим над костровыми поставят? Поди, тягу надо отрегулировать, дымоходы почистить, с логистикой у них как? Может, пора уже и на жидкое топливо переходить? Или прямо на природный газ? Как в преисподней с углеводородами? Можно ж и трубу из Газпрома прокинуть. Очень надёжный поставщик — гарантирует до Страшного Суда. И даже дальше, если транзитёры трубу не проковыряют.

Нет, там Любава не найдёт. Тогда уверуем в… в буддизм. А? Нирвана. Карма… Не подходит — свободы нет. Сплошная перд… пердоотперделённость.

Тогда — просто в перерождение.

   «И если туп как дерево   Родишься баобабом.   И будешь баобабом   Тыщу лет. Пока помрёшь».

Мда… тоже не очень. Она себе за это время какого-нибудь другого… С нимбом и крылышками. Такие, знаете ли, километро-сексуалы среди кандидатов в баобабы попадаются! Прям бабаёб… Мда… Дурят девчонкам мóзги…

Когда имеется спектр вариантов — есть пространство для оптимизации. Мышь белая ищет выход в лабиринте. Набитом кайманами. Которые просто мечтают сожрать бедного мышонка.

Увы, ребятки, никто не знает, куда сбываются ваши мечты. В смысле — есть повод вспомнить Беллмана: «Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше пойдёшь к цели наилучшим путём…».

Фиг с ним, с наилучшим! Хоть каким-нибудь… Потому что за убийство князя — смерть. Однозначно. Это ж все знают!

А мне «все знают» — не нужно. Тренды, мейнстримы… — интересны, надо в них понимать, ориентироваться. Но живём-то не «вообще», а одну, собственную, личную жизнь. И как она с общими законами, правилами и закономерностями… Какой-то «стрим» — есть, а «мейн» он или не «мейн»… Люди — разные, каждый — уникален, я — особенно.

Что, Ванюша, «вляпался»? — Надо «выляпываться». А как? А… я вижу… три варианта… и ещё три… и, кажется, ещё два…

Отсекаем наиболее кровавые… и рисковые… и чудесные, они же — маловероятные и рояльные… Типа: а тут прискакала американская конница…

Блин! Факеншит! Забыл! Здесь же феодализм! О… а это меняет дело…

Решение о моей казни будет принимать Суздальский князь Андрей Юрьевич Боголюбский. Лично. Сам. Один. Без ансамбля. Как бы это ни было декорировано народными толпами, верховными собраниями и оракулами с пророками. На закон и обычай — ему плевать. Нет, он этим не хвастает, все обычные ритуальные притопы-прихлопы — исполняет, он даже сам себе — так не думает. Но… если бы не его… отмороженность, то и икону бы из Вышгорода не украл, и отца в Киеве не бросил, и прозвище Бешеный — к нему бы не приклеилось.

А уж здесь-то в походе он и вовсе… — царь, бог и самодержец.

Вывод: достаточно промыть мозги одной конкретной личности, и можно оставаться в справке пенсионного фонда. В смысле — «в числе живых».

Одну личность развернуть — это ж совсем не борьба со всей системой в целом!

Со здешними туземцами я уже как-то умею управляться. Кое-что о нём лично знаю. И из его нынешнего, и из его будущего. И он обо мне чего-то знает. И мы можем поговорить. Не обо мне и совершённом мною убийстве, а о нём. Человеку более всего интересен он сам.

Андрей — не девочка.

Какое глубокое в своей неожиданности утверждение!

Из которого следует очевидный вывод: гадать на ромашке — «любит — не любит, прибьёт — приголубит» — ему не интересно. Ему интересно его дело — «Святая Русь», его близкие, его собственная судьба. И что я тут могу интересненького рассказать-втюхать? Чтобы он меня… что? Простил? Отпустил? Наградил? Приблизил и возвысил?

Ваня! Будь реалистом!

Вокруг мешка на моей голове опускалась ночная темнота, воздух посвежел, где-то страстно квакали лягушки. Но я мало замечал мир вокруг: судорожно придумывать способ вытащить собственную головёнку из-под топора — очень захватывающее занятие.

«Дурень думкой богатеет». Посреди этого увлекательного занятия — размышления о способах обдуривания светлого, в будущем — Великого и посмертно — святого русского князя, поблизости внезапно появилось группа пыхтящих и пованивающих луком и алкоголем хомнутых сапиенсов. Которые начали мешать мне думать и «богатеть». Которые меня куда-то потащили, уронили, пнули, поставили на колени и сдёрнули мешок.

Я зажмурился. После пары часов темноты три свечи перед Богородицей, отражающиеся в почти сплошь закрывающем икону дорогом окладе, дрожащих, дробящихся, мелькающих и мерцающих в бесчисленном множестве граней драгоценных камней, чеканных и литых золотых узоров… просто слепили.