В. Бирюк - Рацухизация Страница 32

Кастусь петь не мог, я — слов не знаю. Пришлось срочно отдать ему факел. Сперва — не разгоралось. А потом ка-ак полыхнуло! Тут какой-то придурок заорал:

— Живых! Живых жжёте! Вона! Вона шевелится!

В жарком пламени и брёвна прыгают — не повод орать глупости. Но Кастусь кинулся в огонь. Хорошо, что я — мутант генномодифицированный. Иначе бы фиг поймал. Он дрался, ругался, рвался… плакал у меня на груди. И вырубился — потерял сознание. Хренов сопливый воин Перуна! Тебе на похоронах положено плясать, пьянствовать, сношаться и восторгаться! Вонью горелого мяса от огненного погребения и перспективой вечной загробной пьянки покойника. А не слезьми заливаться да без чувств валяться. Институтка поддубная.

А, факеншит, «ускоренный выпуск», «взлёт-посадка»… Стереотипы пердуноидов слабо вбиты — прорывается боль потери, нормальное человеческое чувство.

Факел стоял — до неба. Равномерно мощно ревущий огненный столб метров 10–12 высотой. Но всё когда-то кончается. Костёр прогорел, в наступившей темноте играла бегающими огневыми змейками гора малиновых угольев. Мальчик впал в ступор. Молчит, смотрит в одну точку. На команды — не реагирует. Пришлось, обняв за плечи, отвести в свои хоромы. Нашёл пустой чулан, уложил, одеяльцем накрыл… И чего с этим… «народным геем» делать?

Я, конечно, сволочь… Но я же супер-сволочь! «Клин клином вышибают»… Так говорит наш народ. А народ у нас… того… прав. Вопрос только в наличии комплекта уместных клиньев. Пошёл искать клин. Подходящий по ситуации.

В застенке было темно. Холодно. Вонюче. Елица даже не пошевелилась, когда я вошёл в её подземелье. Даже когда отстегнул цепочку — так и осталась сидеть.

— Ты просила у меня службы. Не передумала?

Молчит, смотрит мимо, в одну точку. Потом начала шевелиться, попыталась встать. Пришлось подать руку. Вцепилась. Сколько раз за эти годы я держал её за руки? А вот такой дрожи с холодным потом в её ладони — не было.

— В баню. Отмыться, переодеться. Привести себя в порядок. Потом — ко мне. Давай, пошла.

Забавно… Рявкаю, как прапор в недопитии, а руку её отпустить не могу.

Продолжительность периода времени, требуемого для «приведения себя в порядок» у мужчин и женщин — очень различается. Причина — «между ушами»: в понимании слова «порядок». Очереди в женские туалеты видели? Мужчина идёт в «мужскую комнату» чтобы «отлить». Женщина в женскую — «попудрить носик». Трудоёмкость процессов, сами понимаете, на порядок…

Елица, естественно, «носик не пудрила» — пудры у нас нет, но два часа…

— Ты поела?

— Нет. Господин.

Ну, пусть так. Лёгкая истощённость и сильное душевное волнение ей идут. Легче, жарче, живее, блеск в глазах… Спокойно, Ваня. Нельзя войти в одну реку дважды. Ты же себя знаешь. Так зачем дразнить девушку несбыточными иллюзиями? Это жестоко. А ещё — глупо и опасно. Давай ближе к делу. И, в данном конкретном случае, к телу.

— Там, в чулане, лежит отрок. Звать — Кастусь. Сутки назад он был княжичем. Официальный наследник правителя «Московской Литвы». Любимый сын в знатной семье, новооглашённый воин Перуна. Золотое яйцо с алмазным будущим. С тех пор… его отец умер, его мать затрахали до смерти, его люди убиты, имущество отобрано, сам он — стал рабом. У него не осталось ничего. Сейчас ты пойдёшь к нему. И станешь для него… всем. Он… его душа разбита вдребезги. Горстка праха. Поработай богом: вдохни в прах — душу.

Всё-таки она надеялось на другое. «Удар — держит», но… ещё сомневается.

— Что я должна с ним… сделать?

— Всё. Вплоть до…

Какой характерный жест мне Мара показала! Выразительный.

— Всё, что посчитаешь полезным. Для меня, для себя, для него. Вот в таком порядке.

— Я… мне надо кое-какие травки взять. В своей бывшей горнице.

— Сходи и возьми. Там никто не живёт.

Вздрогнула. Обрадовалась. На что она надеется? Что её комната ждёт её? Что всё вернётся назад? Зря — просто мне некогда было заниматься своим гаремом.

— Иди, делай. Постой.

Бли-ин! Что я делаю?! Подхожу, поднимаю её лицо. Целую. Целую крепко, сильно, «в уста сахарные». Дурак! На кой…?! Мгновенная пауза, и она закидывает мне руки на шею, обнимает, прижимает, прижимается… Отвечает. И губами, и всем телом… Горячая, гибкая, голая… под одеждой…

Приходиться отдирать её руки со своей шеи.

— Уймись. Хватит. Сделанного не вернуть. Но… жизнь — не закончилась. Она только изменилась. Теперь у тебя начинается другая жизнь. Новая. Постарайся сделать её… радующей тебя. Иди.

Умом — понимаю. Сердцем — чувствую правильность. Но… щемит. Больно. Ничего, Ванюша, перетопчешься. Новая жизнь — это… это забавно. У меня только в первой — было четыре разных жизни. Эта, «святорусская» — уже пятая. Может, поэтому я и выживаю? Тут как в сексе: первый раз — интересно, страшно, волнуешься… А потом… интересен уже не сам факт, а его оттенки.

…

Явившиеся по моему вызову на завтрак Кастусь с Елицей выглядели… естественно. Как и положено выглядеть молодым любовникам — замученно, голодно, невыспанно и счастливо.

Подойдя к накрытому столу, Кастусь сглотнул слюну и энергично перешёл к делу:

— Я… тут… мы… ну… эта… Отдай мне её в жёны! Вот.

Решительный мальчик. Сотрапезники мои дружно зашумели, переваривая новость. Елица дёрнула юношу за руку и прошипела на ухо: «Господин». Кастусь недоумевающе посмотрел на неё. Потом сообразил сказать:

— Господин.

И неуклюже поклонился.

Более всего мне была интересна реакция девушки. Этот характерный взгляд «любящей собственницы»… Смесь любви, гордости: «мой-то — орёл», тревоги — «не ляпнул бы чего сдуру», заботы — «чубчик надо было чуть намочить — лежал бы лучше»…

— Значит, жениться на ней хочешь? Под венец зовёшь?

— Хочу, зову. Господин.

Да уж, холоп из него, как из коровы — рысак. С таким задранным носом — хорошо ворогов на смертный бой вызывать, а не милости у хозяина просить.

— А ты что скажешь? Присядьте.

Кандидаты в «жених и невеста» усаживаются на скамье напротив меня. Оба настолько взволнованы, что никак не реагируют на грубейшее нарушение «святорусского» этикета: рабы не могут сидеть за столом господина. Как минимум — должно быть троекратно повторенное приглашение-приказание. Но… Елица привыкла к моему постоянному пренебрежению всякой… исконной посконностью, а Кастусь ещё не вошёл в образ холопа. Которому надобно твёрдо, спинным мозгом, знать своё место. Мне-то плевать, но я слышу ропот моих слуг: не по обычаю…

Елица морщится, присаживаясь, ловит мой понимающий взгляд — ночка, видать, была жаркая, вспыхивает и излишне резко отвечает:

— А я скажу «нет».

И после паузы, вспомнив — где она, и с кем говорит:

— Ежели господину угодно узнать моё скромное желание.

Неожиданность. У Кастуся отваливается челюсть. Он глотает воздух: а… а… а как же…?

Сходная реакция и у окружающих:

— Дуру-холопку в замуж зовут?! Не старый, больной, дурной, уродливый…, а молодой… Да ещё и не простой!… Ну, дура! Зовут — беги!… Это ж слава господу да пресвятой богородице, что господин наш многомилостивый, дурёху после таких-то её игрищ не забил, не запорол… Вот же — даёт бог всяким… бестолковкам хозяина доброго! И женишка гожего подогнал, и разговаривает без взрыкивания… А она рылом своим блудливым воротит, некать вздумала…

Прерываю общий ропот комментаторов:

— Объяснись.

— Кастусь… Лучшего мужа себе — я и мечтать не могла. А уж такого страстного да ласкового полюбовника и сыскать неможно.

Факеншит! Она что, дразнится?! Недавней наложнице высказывать такое мне в лицо… Но какая яркая реакция у мальчика! Счастье — аж выплёскивает! Уши — кремлёвскими звёздами!

— Одна беда: холоп из князя литовского… худой. Знаю-знаю, господине: у тебя и курицы закукарекают, и петухи нестись будут. Да только во всём ты ищешь не просто гожее, а наилучшее. О… оп… оптимальное. Да. Оптимальнее — я правильно сказала? — будет, если княжич станет князем. От этого Рябиновской вотчине пользы приключится куда поболее, чем от очередного неумелого холопа. Так я говорю?

Ивашко мотает головой — до него всякие умствования доходят медленно. Чарджи вцепился глазами в её лицо — что, инал, только сейчас девушку разглядел? Артёмий улыбается одобрительно: он ей несколько уроков фехтования давал, имеет представление о её сообразительности. А я… я балдею. Гребу кайф ложкой и умильно облизываюсь.

Удивительное чувство видеть себя со стороны. Слышать собственные интонации, наблюдать за сцеплением своих собственных мозгов. За собственными мыслями, собственным способом мышления. Со своими специфическими захмычками. В чужой, да ещё и женской, головке. Потраченное на разговоры, на общение время, вложенное внимание, часть души моей — не пропали даром.