Ант Скаландис - Меч Тристана Страница 32

Сразу же, утром, улучив момент, Тристан спросил ее прямо, без предисловий, желая застигнуть врасплох:

— Тебе было хорошо с ним?

— С кем? — Она тянула время.

— С Марком.

— Ах, вот ты о чем! (Она тянула время!)

— Это ужасно глупо, — улыбнулась Изольда.

— Что именно? — растерялся он.

— Ревновать меня. Неужели ты еще не понял, что чувство, возникшее между нами, совершенно иное, чем…

— Да, но…

— И никаких «но»! Неужели ты еще не понял, глупенький: бывает людская любовь, а бывает божественная. Или — как там у Ремарка? — любовь небесная и любовь земная.

— Ты считаешь, действительно бывает? — спросил Тристан ошарашено.

— Ну конечно!

И не желая продолжать этот разговор, она одарила его стремительным и жарким поцелуем. Небесным поцелуем.

Но, Боже мой! Откуда он мог знать, какими поцелуями одаривает она теперь короля Марка? Боже, неужто он никогда не сумеет выбросить это из головы? Любовь небесная и любовь земная…

О, греховная плоть человеческая! Как ты сильна! Можно пройти миры, прикоснуться к чуду, можно самому творить чудеса, став почти Богом, — и вдруг обнаружить, что греховная плоть твоя по-прежнему с тобой, и она для тебя дороже всего на свете, и никуда тебе не деться от нее!

Они очень вовремя закончили разговор, потому что вошел Марк вместе с племянником своим Андролом, и навстречу им выпорхнула из глубины королевских покоев Бригитта, и стало ясно, что она подслушивала разговор Тристана и Изольды.

Тристан начал лихорадочно вспоминать, на каком же языке они говорили, и вспомнил — на современном английском (во идиотизм-то!) — потому Бригитта если что и поняла, так не более двух-трех слов, однако интонации…

Очень скоро сделалось ясно, что интонации выдали любовников с головой, размолвка их была совершенно прозрачна для королевской камеристки. Тристан, впрочем, весь день ходил как неприкаянный, да и Изольда дулась на него. Слепой бы не увидел. Но Бригитта увидела раньше всех.

Правильно говорят: «Милые бранятся — только тешатся». Однако пока они бранятся, кое-кто может очень удачно использовать это для себя. Бригитта решила быть последовательной. Раз уж однажды пустилась на обман любимой хозяйки ради своей безумной страсти, значит, можно и повторить эксперимент. Теперь она все рассчитала точно. Она тоже слыхала от филидов острова Эрин о страшной силе даже совсем крохотных капель любовного зелья, о магическом влиянии их на юных девушек, а в особенности — на мужчин. И потому свято верила: Тристан может и будет принадлежать ей. Или напрасно прослыла она в родной Ирландии обольстительницей и самой коварной обманщицей мужчин?

С давних пор припасала Бригитта для особого случая бочонок непростого шведского пива с добавлением сока буйного краснолистника. Пиво было знатное на вкус, золотисто-прозрачное, пенное — не чета ирландскому или уэльскому, а сок краснолистника действовал на всех одинаково грубо и просто — вызывал сильное плотское желание как у мужей, так и у жен их. Да, тот любовный напиток, что варила королева Айсидора из тридцати восьми трав по особой колдовской методике, одаривал людей любовью небесной, а значит, вечной, любовью, которая сильнее смерти и потому сама смертью становится. А пиво с буйным красноватым соком предлагало им простую земную радость на одну ночь или на столько ночей, на сколько хотелось растянуть эту радость, повторяя возлияния вновь и вновь.

Тристан был мрачен, и Бригитта просто предложила ему выпить хорошего пива, пообещав невиданный вкус и забвение всех печалей. Тристан рассеянно и робко улыбнулся. Он был тронут. Он даже не почувствовал подвоха. Он был как будто далеко отсюда. И преданность Бригитты своей хозяйке не вызывала у него ни малейших сомнений. А тот невозможный, тот сумасшедший эпизод на море и тем более еще раньше, в бане, — все это забылось как дурной сон, потому что было до того, ведь все, что было до того, казалось теперь просто нереальным. Бригитта повела его на скотный двор. В пустом сарае, заваленном свежим сеном, стоял чудесный аромат, и здесь же, в специальной бадье с родниковой водою, припрятан был заветный бочонок. Бригитта вынула пробку и шепнула:

— Попробуй.

Он глотнул:

— Ой, действительно здорово!

И сама служанка глотнула.

Сквозь щели в крыше пробивались два пыльных солнечных луча. Один падал на Тристана, и тот, прищурившись, отшагнул в сторону. Зачем? Да затем, чтобы лучше видеть девушку, потому что второй луч падал на ее почти оранжевые, червонным золотом сияющие локоны и бесстыжие, смеющиеся серо-зеленые глаза — дьявольски красиво!

— Жарко-то как… — томно проговорила Бригитта и небрежно потянула за какой-то шнурок на своем платье.

Образовалось этакое декольте, совсем несвойственное местной культурной традиции.

Тристан шумно выдохнул, и она снова протянула ему бочонок.

— Пей, оно холодное, а здесь на сеновале воздух так прогревается за день! Правда, здорово?

Он уже со всем соглашался, отпив ароматной игристой жидкости на добрую кружку и глядя, как пьет Бригитта, а потом медленно обводит языком свои большие мокрые губы. Ему вдруг сделалось дивно как хорошо.

Они теперь вырывали бочонок друг у друга, и когда девушка в очередной раз припала к отверстию, не сводя озорных глаз с лица Тристана, она как бы случайно облилась пивом и засмеялась. Заливисто, заразительно.

— Ну вот, теперь уж точно платье снимать надо!

— Снимай, — проговорил Тристан, не узнавая собственного голоса, а в следующую секунду он увидел свои руки, помогающие ей раздеваться. Руки были как будто совсем отдельно от него, но в этом и заключалась особая прелесть ситуации: сегодня ему не хотелось быть хозяином положения, сегодня ему хотелось отдаться. Отдаться могучей силе внезапно накатившей земной любви. Любовь небесная и любовь земная.

«Ты сама толкнула меня к этому, Маша», — думал Тристан, а пальцы Бригитты уже снимали с него рубашку…

Так вышло, что королеве Изольде срочно потребовалась ее камеристка, а кто-то из добрых людей видел, куда она пошла. Видели и Тристана с нею. Кому могло прийти в голову, что в этом следует усмотреть нечто нехорошее? Да и было ли в этом нехорошее, с точки зрения всех людей, не ведавших великой тайны Тристана и Изольды? Но у Изольды сердце ёкнуло, и к сараю пошла она совсем одна.

Ворота оказались закрыты, однако в приотворенную калитку легко было зайти, не потревожив скрипучих петель. И она вошла. Она сразу услышала прерывистое дыхание и тихие стоны. Кто-то шевелился здесь, совсем рядом, за стогом сена, и стог легонько покачивался. Изольда сделала шаг, другой, третий и… перестала дышать: прямо перед нею, на расстоянии трех вытянутых рук, не более, освещенная яркими солнечными пятнами, сидела ее служанка. Ноги абсолютно голой Бригитты были раскорячены, как у лягушки, а руки, поднятые над головою, держали перевернутый бочонок, из которого явно иссякающей струйкой текло на юную высокую девичью грудь странное розоватое пиво. Тристан же, стоявший на четвереньках, допивал и долизывал это пиво уже не с груди, уже гораздо ниже, и Бригитта дрожала, ерзала и извивалась все сильнее, все конвульсивнее. Наконец она простонала:

— О, ради Христа, иди, иди ко мне!..

И Тристан едва ли не в прыжке резким толчком вошел в нее. Бригитта на мгновение замерла, как неживая, и приоткрыла глаза…

Их взгляды встретились — взгляд королевы и ее камеристки. Ужас, животный страх смерти расширил зрачки ирландской девчонки, превращая зеленые кругляши радужной оболочки в черные, бездонные провалы, но уже в следующий миг невероятной силы оргазм накрыл все ее существо, и, закричав, Бригитта потеряла сознание. А Тристан, почуяв неладное, хотел оглянуться, но и его настигла столь мощная любовная судорога, что молодой рыцарь даже шеи повернуть не сумел, а повалился обессилено одним недвижным телом на другое.

И тогда, словно вспугнутая птица, Изольда ринулась наружу.

«Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — стучало в мозгу неотвязно. — Кого? Ну конечно же ее, эту рыжую девку, подлую, гнусную предательницу, лгунью, безбожницу, развратницу…»

«Развратницу», — повторила про себя Изольда.

Развратница — это было ключевое слово в списке обвинений. Отчего же? Разве это самый страшный грех? И вдруг Изольда поняла. Она ведь, собственно, не ревновала. Любимого Тристана вообще простила сразу. Она сама виновата, она неправильно поговорила с ним, она обидела его и не попыталсь утешить, она самолично толкнула его в объятия Бригитты, а эта рыжая курва опоила ее славного героя и, по существу, изнасиловала.

«Ну, это уж тебя заносит, подруга, — прервала она излишне эмоциональный поток собственных мыслей. — Разве такого могучего во всех отношениях рыцаря можно изнасиловать? Его можно только очаровать, увлечь, совратить. Вот именно. Почему ж так легко удается Бригитте совращать мужчин? Почему?»