August Fliege - ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС… Страница 32

- Вот что, Кузьменко! - Литус встал из-за стола, поправляя замявшийся китель. - Мы с прапорщиком идем в Собрание. Вернемся после обеда. Ты - на хозяйстве.

- Слушаюсь, вашбродь!

Перед тем как идти в офицерское собрание, мы с Генрихом посетили лазарет, где готовился к отъезду наш полковой квартирмистр.

Передав письмо и пожелав удачной дороги и скорейшего выздоровления, мы покинули обитель Асклепия, по дороге засвидетельствовав свое почтение доктору Нижегородскому. Полковой врач встретил нас, как обычно, приветливо и посоветовал следить за своим здоровьем, особенно в бою.

Прибыв в собрание незадолго до обеда, мы с Литусом стали свидетелями интереснейшего спора, должно быть, характерного для людей этой эпохи с их восприятием Первой Мировой войны.

В полемическом клинче сошлись бывший студент Казанского Университета - подпоручик Пацевич из второго батальона - и командир нашей артиллерийской батареи капитан Петров-Тарусский - бывший преподаватель философии в Университете Московском.

- Войну развязали генералы, - с юношеской горячностью утверждал первый. - Генералы, ради наград и почестей, недоступных в мирное время, ищут любой повод к возвышению. Для них война - это игра в солдатики с гарантированным выигрышем. Старые прусские мясники в 'пикельхаубе' заварили эту кашу только лишь для подтверждения своих безумных теорий. И первейший из них - это Император Вильгельм II, как выражение всей германской сути!

- Не могу с вами согласиться, подпоручик, - после недолгого молчания откликнулся Петров-Тарусский. - Нет, Вильгельм воюет по воле народа. А немецкий народ воюет во имя великого государства и во славу Вильгельма. В сознании всей нации ответственность за войну падает на противника, как на препятствие соблюдения интересов народа. Значит,

войска калечатся и умирают потому, что этого требует от них народ, как нация.

- Так что же? По-вашему, Сергей Викторович, нация в самоутверждающем безумии жаждет самоуничтожения?

- Любая нация, осознавая себя как мирный народ, отрицает войну и жаждет мира. Все эти противоречия восстают на мир сплошным безумием, а умные люди услужливо оправдывают войну, во-первых, потому, что ум по своей природе услужлив, а во-вторых, потому, что ум не переносит безумия. Безумие же спокойно царствует в мире, прикидываясь высшею мудростью и Божьим Судом. Остается верить, что 'Бог судил иначе…'

- Но тогда получается, что нам нужно оставить войну как дело богопротивное и уповать на высшие силы? С одной стороны - если бы все так поступили, то и войны бы не было… А с другой? На бога надейся, да сам не плошай? Не оплошать бы!

- Странные речи, Алексей Янович! Только что вы заявляли войну ненужной для общества в целом, а только лишь как поживу генералам. Теперь же, я слышу из ваших уст призывы к продолжению кровопролития.

- Нет, призыв к продолжению кровопролития - это, ссылаясь на общее безумие, участвовать в никому не нужной бойне. И это говорит доцент историко-философского факультета? Рационализм побеждает совесть?

- Увы! Если потребует ситуация, то буду стрелять из своих пушек безо всяких угрызений совести. Причина этого противоречия в том, что мной будет руководить мой поверхностный интеллигентский рационализм, несмотря на то, что в душе я войну не приемлю. С другой стороны, как и все мы, личной ответственности за все происходящее я не несу и сущности кровопролития душою не постигаю.

- Я уже сказал и снова повторяю, что прекрасно вижу нерастворимый в абсолют остаток глубоко чуждой нам немецкой действительности во всем, что стало причиной к величайшей из войн.

- Вы оба правы, каждый со своей точки зрения! И оба не правы - одновременно! - неожиданно вступил в разговор внимательно прислушивавшийся к спору штабс-капитан Ильин. - Причина в восхождении к зениту своей материальной силы и славы молодой промышленной неметчине Берлина, Франкфурта и Эссена. Суть - промышленный империализм, глубоко чуждый идее богопомазанности монарха и благополучия народа. Идет подмена идей - вместо упомянутых вами величия и славы - отвратительный сытый 'маммонизм' и бытовой позитивизм - тупой, приземистый, надменный и самонадеянный.

- Откуда столь глубокие выводы, Дмитрий Владимирович? - удивился Петров-Тарусский.

- В этом я не раз убеждался, беседуя с пленными и видя, как немцы идут под огонь. Войну нам объявила именно молодая восходящая 'неметчина'. Но ведет она ее, умело эксплуатируя идеалистические силы старой Германии. Судьба войны решиться внутри самой Германии в поединке Канта и Круппа.

- Вот это да! - восхищенно прошептал я на ухо Генриху. - Не знал, что Ильин так подкован в философии и обладает столь возвышенным слогом. А кем он был до войны?

- Книгоиздателем, писателем - всего понемногу, - прошептал в ответ Литус.

Надо же, третий год идет война, а споры о её причинах не утихают до сих пор. Офицеры исполняют свой долг до конца, глубоко в душе противясь идее взаимного уничтожения.

К моему глубочайшему удивлению на фронте нет ненависти к немцам. Есть сожаление и даже некое огорчение от необходимости убивать людей к которым испытываешь определенное уважение. Для большинства офицеров Германия: высококультурная цивилизованная страна, родина Гёте, Гегеля, Канта и Вагнера.

И это - не смотря на газы, огнеметы и одиннадцатидюймовые 'чемоданы'.

У нижних чинов ситуация схожая - немцы для них добротные и умелые вояки. Несомненный враг - но враг из тех, которого уважают. Большинству же солдат война чужда абсолютно - крестьяне, коих в строю процентов восемьдесят, просто не понимают для чего она. Им бы пахать землю, сеять хлеб, вести хозяйство, а не сидеть оторванными от дома и семьи в болотах Восточной Пруссии в ожидании смерти.

Ненависть под громкие лозунги - это прерогатива тех, кто сидит в тылу: промышленников, политиков, журналистов и многочисленных суконно-посконных патриотов. Одни вскармливают других - эдакая 'пищевая цепочка'. Магнаты подкармливают политиков, политики - журналистов, журналисты - 'патриотов'. Ненависть обеспечивает им сытное житие, вдали от ужасов войны.

Забавно, что возвышенная интеллигенция настроена за 'Войну до победного конца!', а военные противятся ей с искренним отвращением.

Сам был таким… Как-то вдруг накатило восторженно-гневное настроение, с которым Саша фон Аш записывался в Военное Училище, с которым ехал на фронт.

Наверное, если бы не мое внезапное 'заселение', его бы ожидало огромное разочарование…

После обеда возвращаясь вместе с другими офицерами на позиции, я продолжал размышлять о превратностях судьбы и роли 'либеральной интеллигенции' в развязывании воин. В мое время все это политкорректно называлось 'миротворческими операциями'…

Генрих, видя мое состояние, тактично молчал, время от времени искоса на меня поглядывая. Когда он, наконец, решился со мной заговорить, то был безжалостно прерван свистом приближающегося снаряда.

- Ба-бах! - впереди, метрах в трехстах, расцвел пышный султан разрыва, разбросав комья вывороченной земли. Облако поднятой взрывом пыли медленно опадало, стелясь по траве…

- Шестидюймовый! - прокомментировал Ильин. - Вот, господа, война нас и догнала…

Редкий бессистемный обстрел продолжался целый час - били немецкие 150-миллиметровые гаубицы, и прекратился так же внезапно, как и начался.

Я вышел из блиндажа с мыслью - сходить на наблюдательный пункт, дабы оценить причиненный ущерб.

В переходе между траншеями стоял Казимирский с неизменной папиросой в зубах, зачем-то вглядываясь в небо.

- Ну что, барон, кончилось наше мирное житье? - полувопросительно-полуутвердительно изрек он, заметив меня.

- Странно, что этого не произошло раньше, Казимир Казимирович!

- Это означает только, то, что они подошли на дальность выстрела - девять верст!

- А так же, и то, что их наблюдатели находятся в переделах прямой видимости? - развил мысль я.

- Именно так, барон! Или, нас внимательно рассмотрели вон с того аэроплана, что кружится в небе уже полчаса. - Ротный указал кончиком папиросы нужное направление.

Действительно среди редких облаков, назойливой мухой, то и дело мелькал вражеский самолет-разведчик.

- Однако, я не заметил, чтобы он подавал какие-либо сигналы. Следовательно, ваше предположение ближе к истине. - Щелчком выбросив окурок за бруствер. Казимирский поддернул перчатки и распорядился. - Проверьте расположение роты - нет ли потерь и повреждений. И выставьте наблюдателей на резервный пункт.

- Слушаюсь!

- Идите!

Ни потерь, ни повреждений, Слава Богу, не было. Осмотрев в бинокль наши передовые позиции, я убедился, что они мало пострадали. Пара случайных попаданий в ходы сообщения и траншеи второй линии. Несколько близких разрывов, вызвавших осыпание стенок - не более.