Роман Злотников - Царь Федор. Трилогия Страница 33

В Москву мы вернулись в начале августа. Вроде как под конвоем, а вроде как и нет. Во всяком случае, оружия ни у кого не отобрали, но сопровождали нас почти две сотни нижегородских дворян и детей боярских. И ехали мы лишь чуть медленнее… Когда по округе разносился слух, что едет царевич, вдоль дорог выстраивались целые толпы людей, провожавших меня тревожными глазами. Матери поднимали над головами маленьких детей и протягивали их мне, и все это молча, молча…

Через всю Москву я также ехал в сплошном живом коридоре. И всю дорогу гадал, а верно ли я все рассчитал. И не принесет ли это мое действие новую смуту, еще более страшную, чем та, о которой я знал. Ибо можем ли мы предугадать, как наше слово отзовется? А ну как люди начнут воодушевленно резать друг друга, крича, что вот, мол, он — не соблюдает христианские заповеди, а он — не молится как должно за царя, а вот этот завсегда привечал подлых латинян и даже в кабак с ними не раз хаживал…

Меня ввели в рабочий кабинет царя Бориса прямо в том, в чем я приехал, не дав ни умыться с дороги, ни переодеться. Отец сидел за столом, боком к двери, и что-то писал, делая вид, что совершенно меня не замечает. Ну классический родительский вариант: «Я жутко недоволен!» Я молча стоял на пороге. Сказать по правде, я просто страшно устал и больше всего мечтал помыться и завалиться спать, да еще на целые сутки. А потом — хоть четвертуйте… Наконец отцу надоело играть в молчанку, и он, раздраженно бросив перо, повернулся ко мне:

— Ну и что ты мне скажешь, сын?

— О чем, батюшка? — От усталости я с трудом сыграл недоумение.

— О том, что, отпросясь у меня на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре, ты вместо этого укатил в Новгород, затем помчался в Смоленск, потом в Калугу, Тулу, а мое повеление тебе немедленно вернуться отыскало тебя только лишь в Нижнем Новгороде. О тех баснях, что при этом рассказывают. А знаешь ли ты, сын, что иноземцы, на коих благодаря тебе, ТЕБЕ, народ стал косо глядеть, государству нашему зело потребны? А слышал ли ты, что на Немецкой слободе уже погром был и убитые имеются?

Да уж, таким я батюшку ни разу не видел… Царь Борис орал на меня, потрясая кулаком и брызгая слюной. Я же молчал. А что было отвечать? Знаю ли я, что нам иноземцы потребны? Еще как знаю. Но что было делать-то? Делать-то было что? Ведь действительно идет мор, глад, хлад… все как я и говорил. И сейчас, к концу лета, это уже и так всем видно. А в такое время люди превращаются в толпу, жуткую, безумную, у которой нет и не может быть никакой логики, и взывать перед ней к голосу разума или совести совершенно бессмысленно. Ей плохо, ей больно, и она ищет, кому бы за это отомстить. А кому будет мстить толпа размером в целый народ? Объектов мести всего два — власть или инородцы. И я просто выбрал меньшее из двух зол. Причем не только для себя, но и для страны тоже. Передернул, так сказать, карты. Заранее выставил в качестве самой главной одну из двух возможных целей. Да, плохо, да, потом придется годами, если не десятилетиями, зазывать иностранцев обратно, но что, десять лет Смуты лучше, что ли? Половина, если не две трети, вымершего населения страны лучше? Сожженные города, села, деревни, разоренные монастыри, отторгнутые от государства земли лучше? Это только в сказках или фантастических романах бывает, что главный герой внезапно находит чудодейственную магическую шмотку или гигантскую всемогущую инопланетную машину либо на раз придумывает некий мудрый фантастический план и — опа, все проблемы решены! Здесь же и сейчас у меня нет хорошегорешения. Ну нет, и все! Надо было выбирать из двух плохих, ну или из плохого и совсем плохого. Реальная жизнь очень редко предоставляет нам возможности выбора между двумя хорошими решениями или хотя бы плохим и хорошим решением, когда все и так очевидно. Чаще всего мы выбираем из двух зол — плохого и совсем плохого. А еще иногда, даже довольно часто, решение, кажущееся нам наилучшим и всех устраивающим, в результате оказывается настоящей катастрофой…

Наконец отец выдохся и, схватившись за сердце, рухнул в кресло, с которого вскочил во время своих темпераментных речей. Я встревоженно посмотрел на него. Еще не хватало, чтобы отца сейчас удар хватил. Вот уж будет мне удача — начинать царствование во время мора и голода. Да и, если честно, несмотря на весь мой предпринимательский опыт, в здешних условиях мне, как администратору, до отца — еще как до Луны пешком. У него ведь закалка Грозного и гигантский опыт реальногоуправления страной в течение десятилетий, причем и во время войн и хозяйственных кризисов. Страшно подумать, сколько народу вымрет, если вместо отца во время голода рулить всем буду я…

Посидев пару минут, отец чуть оклемался.

— Да понимаешь ли ты, что наделал? В Новгороде уже лавки ганзейских купцов громить начали. Только-только разрешил им торговлишку вернуть… В Смоленске трех поляков убили. Из Нижнего Новгорода тоже о погромах пишут. Как теперь все это остановить, как?

Я выждал несколько секунд и робко попросил о том, что меня сейчас, в данный момент, волновало больше всего:

— Батюшка, надобно царскую школу из Москвы вывезть. Там учителей-иноземцев…

— Школу?! — снова взвился царь. — О школе печешься?! А о всем государстве кто, кто печься должен?!

— Ты, батюшка! — возвысив голос, ответил я. — Ты и есть государь всея Руси — тебе о сем и заботиться. Мне же о том деле, кое я сам начал, также печься должно. Потому как если я, дело затеявши, затем его заброшу и погибнуть ему дозволю, какая мне цена? Да грош в базарный день и то много будет! — Мне сейчас надо было перевести обсуждение на детали, попытаться раздернуть проблему по мелочам, сбить накал, а уж потом повиниться и…

Но в этот момент дверь тихонько распахнулась, и в кабинет тихо вошел патриарх Иов. Я мысленно вздохнул. Нет, похоже, перекроить невыгодный мне рисунок разговора не удастся. Придется получить полной мерой. А куда деваться? Думаю, что еще и на Боярской думе ответ держать буду. Ну да сам все затеял. Теперь остается только держаться…

Я шагнул к патриарху и, согнувшись в земном поклоне, припал к его руке. Иов осенил меня крестным знамением, а затем прошел дальше и сел на лавку, тянущуюся вдоль дальней стены царского кабинета. На некоторое время установилась тяжелая, напряженная тишина. Наконец Иов этак слегка пристукнул по полу посохом и тихо спросил:

— Верно ли, отрок, что тебе Богородица явилась?

Я минуту помолчал и осторожно ответил:

— Не слишком я разглядел, чей голос мне вещал, святейший, в сиянии все было… но о том, что идут глад и хлад, мне вестимо точно. Да разве ныне это уже всем не ясно?

Патриарх бросил испытующий взгляд на отца, мрачно смотрящего в сторону, и спросил:

— А сколь долго это продлится?

— То мне неведомо, — совершенно честно произнес я. — Но что не один год, то знаю точно. И потому надобно спасать и землю нашу, и народ русский, ибо грозит им гибель неминучая.

Отец со всхлипом вздохнул. Патриарх качнул головой и опять задал вопрос:

— А как сие сделать?

Я удивленно воззрился на него. Ничего себе вопросик. Да еще и кому задали-то? А патриарх теперь уже сердито стукнул посохом об пол и грозно заговорил:

— Да ты не молчи, не молчи, отрок. Ранее вона как соловьем пел. По всем городам и весям! Нет чтобы, ежели откровение было, к отцу прийти, ко мне, грешному, рассказать нам, посоветоваться… Нет, сам поскакал! Сам вещать начал! Страну эвон как взбаламутил! Того и гляди из берегов выйдет. Все, что отец таким трудом и усердием строил, — порушил.

Ага, щас, разбежался. Так бы вы меня и послушали! Умный какой… Думаешь, ежели патриарх, так и умнее других? Я сам голову сломал, думая, как мне вас убедить, что я не брежу, не с ума сошел, а действительно знаю, как все скоро случится. И ни одного реального варианта не придумал. Тот, что я осуществил, — тоже так, от безысходности, но теперь хотя бы есть шанс, что вы меня послушаете. Да уже слушаете… Ладно, это все эмоции, сейчас мне надо преодолеть этот конкретный этап, и желательно с наименьшими потерями. Я потупился.

— Да я хотел… — начал я. И замолчал.

Отец и Иов выжидающе смотрели на меня. Я продолжал молчать. Знаю, что такое правильно держать паузу, не одни переговоры провел, да еще с такими зубрами… Наконец отец не выдержал:

— И что же? Чего не пришел-то?

— Ага, а ты меня что, послушал бы?

— Их ты, — всплеснул руками отец, — ну гляньте на это дитя неразумное! Да тебе ли о том судить?! Ты ребенок еще! Тебе надобно быть послушным и…

И тут меня вдруг повело в сторону. Ну конкретно так. Видно, запас сил у этого тела, все еще остающегося телом подростка, пусть и выносливого, развитого упражнениями и закаленного испытаниями, окончательно исчерпался. Клянусь, это была не игра. Я еще несколько мгновений пялился на отца, чей голос доносился до меня как сквозь вату, а затем рухнул на пол…