Алексей Волков - По обе стороны фронтира Страница 33

Земель в нынешней Империи много. Явно не все захотят дальше разделять судьбу коренного народа. А будут ли силы, чтобы удержать, неизвестно. Лучше пусть помогут свергнуть нынешний строй, и за это можно будет поступиться и территориями, и народами. Те же поляки, к примеру. У них не угасает мечта возродить былое государство, столь славное своими вольностями. Настолько, что их тайное общество готово помочь в общей борьбе против самодержавной тирании.

– Мне подумалось: что с Мексикой делать будем? – вдруг спросил Лорер. – Далеко, свободно…

Пестель задумался. Признанный мыслитель и руководитель Южного общества, он находил решения проблемам, и даже те, кто был не согласен, рано ли поздно под напором аргументов были вынуждены соглашаться с ними.

Оба нынешних собеседника к спорщикам не относились. Уже давно попали под влияние Павла Ивановича и заранее соглашались со всеми его размышлениями.

– Свободно, да… – задумчиво протянул Пестель. Об Америке он думал, но до сих пор не слишком конкретно. С одной стороны, как бы своя земля, и даже многое, до сих пор неосуществимое здесь, там уже сбылось. С другой – настолько далеко, что не знаешь, как удержать приобретенное. По большому счету, до прибытия русских войск там все кипело. Пришлось подавлять местную революцию, и с обретением свободы в России не настанет ли пора исправить ошибки тирана? Рано или поздно, жители далекого континента в благодарность помогут новому правительству, а может, даже каким-либо образом соединятся в единое государство.

Почему бы нет? Втайне от всех Пестель мечтал о союзе всех свободных стран. Союзе настолько крепком, что можно будет говорить о едином для всех государстве. Одна страна на всю Европу, а может, и часть Америки – разве так не будет лучше для всех?

Мысли про Новый Свет были сравнительно новыми. Раньше как-то думалось до Атлантики с запада и Сибири с востока. Америка находилась настолько далеко, что элементарно не входила в круг планов. Разве что приветствовалась борьба Боливара с угнетателями.

– Думаю, жители Мексики обязаны сами судьбу решить свою по свержении тирании. Удержать силою столь далекую территорию мы не сумеем. Пока наводить будем порядок на собственных землях, влиять на колонию мы не в силах будем. Даже новости туда так медленно идут, что вспомоществовать тамошним революционерам мы ничем не сумеем. Единственное, предупредим, когда будет намечено конкретное время.

Есть ли там кто из единомышленников, собравшиеся толком не знали. Казалось, что есть. Не могут не быть. Почему-то надежда обращалась на Муравьева. Не уехал бы в те края, точно был бы членом Управы. Но ведь и там мысли Николая Николаевича не могли поменяться. Не зря верные люди передали послание с племянником нынешнего полковника. Наверняка в Мексике уже существует обширная организация, куда наряду с пришлыми из России офицерами входит много местных жителей. Тех, кто уже не раз и не два пытался восстать против владычества далекой Испании, а затем, в самом начале, и России.

Идеи революции кипят не только в Европе, но и в Америке. Один пример Боливара стоит многого.

– Но не будет ли так, что мексиканские революционеры воспримут русских как врагов? – осторожно спросил Юшневский. – Кто-то примкнет к местным жителям. Но что станется с остальными?

Пестель лишь развел руками. Мол, ничего тут не поделаешь. Неизбежные издержки любой революции. Или ты разделяешь мнение восставших, или будь готов проститься с жизнью.

Оставалось надеяться – большинство правильно поймет происходящее и поддержит борьбу.

– Мексика нам совершенно не нужна, – объявил Пестель. – Далеко. Кто захочет, вернется, кто захочет, останется там. Ни нам пользы, ни им. В свободной России достаточно земель будет. Может, потом, когда мир станет единым на основе всеобщей свободы…

Летний лагерь у Царского Села

В летнем лагере было весело. Разумеется, служба отнимала гораздо больше времени, чем в Санкт-Петербурге. Учения шли за учениями. Взводные, эскадронные, полковые… Заезды, атаки, маневрирование в строю – все необходимое для возможных сражений. И еще то, что понадобится на заключительном смотре. Вполне вероятно – в присутствии самого Императора. Если Александр будет неподалеку от столицы.

Победитель Наполеона любил путешествовать, словно какой-то зуд не давал всемогущему властителю долго находиться на одном месте. То по российским владениям, то по самым разным европейским странам. Сейчас он тоже куда-то укатил, поговаривали – куда-то на юг, а на сколько и по каким местам, толком не знал никто.

Большинство офицеров о вояжах Императора не задумывалось. Жизнь в лагерях шла положенным чередом. Балы и прочие увеселения были отложены до осени. Зато вечерами, после обязательных учений, вовсю шли обычные офицерские посиделки. С вином, картами, с приглашением гостей из прочих гвардейских полков – все как положено в подобных случаях.

Отцы-командиры взирали на вечернее времяпровождение сквозь пальцы. Сами были молодыми, сами точно так же проводили вечера за вином и картами. Главное – чтобы служба неслась, нареканий не было. Вот ежели поутру кто форму перепутает, равнение нарушит, абы еще что в том же духе – гром и молнии обеспечены.

На то и отец, чтобы карать исключительно за дело.

Соответственно, разговоры за столами вращались вокруг обычных тем. Старшинство, производство, всякие служебные хитрости, смешные случаи, дамы, наконец…

Но – не всегда. Каждому времени – свое. Едва не с памятного для старших в службе возвращения из Парижа в полках и в обществе молодых вошли в моду разговоры о политике. Многие даже стали изучать экономические теории Адама Смита – вещь совсем неведомая ранее. И не просто изучать, спорить, пытаться приложить иноземные построения к российской действительности. Кое-кто по молодому задору, тайным расчетам или просто глупости стал подумывать и о большем.

Все вполне в гвардейской традиции. Едва не век менять императоров и императриц по малейшему поводу и без повода – тут поневоле на подсознательном уровне возомнишь о себе невесть что. Особенно в компании да за батареей бутылок. Приятно чувствовать себя вершителем мировых судеб. Да и высшей справедливости по молодости тоже хотелось. Все казалось легко, доступно, даже не думалось о последствиях для самих себя…

Меняя мир, так не хочется менять свое место в мире – если оно достаточно высоко.

– Пойми, Алонсо, – Анненков уже изрядно выпил и теперь пытался втолковать корнету усвоенные не столь давно истины. – У тебя на родине рабство отменено, но ведь у нас имеется! И разве не долг каждого порядочного человека всецело искоренять его?

Поручик был человеком весьма богатым. Одних имений в разных губерниях у него имелось столько, большинству помещиков и не снилось. Но, при смелых разговорах, Анненков, подобно всем единомышленникам, и не думал освобождать своих крепостных сам. Даже несмотря на соответствующие указы Императора, позволяющие проделывать это на законных основаниях и без особых проблем.

– Конечно, долг, – согласился Канстантбадо с очевидным. – Представляешь, Иван, у нас северные соседи тоже пытались восстановить рабство. Стали самовольно селиться у нас с рабами, как принято в их республике. Понадобилось личное распоряжение Наместника, чтобы выселить рабовладельцев прочь. Так они еще что-то кричали о правах и свободах. На чужой территории. Едва не пришлось применить силу.

– Представляю. Гнать таких надо! – не вполне логично отреагировал Анненков. Все-таки он тоже относился к разряду душевладельцев. Пусть крепостное право и рабство – вещи несколько разные.

– Мы прогнали, – белозубо улыбнулся корнет.

Сам он был тогда ребенком и никого прогонять не мог, но обычное дело – отождествлять себя с государством в добрых делах.

– Я же говорю – настала пора менять власть, – Анненков понизил голос до шепота. – Доколе нами будет властвовать один человек? Только республика является совершенной формой. Люди сами должны выбирать правителя.

– Знаешь, по соседству с нами республика, – напомнил Кастантбадо. – Да и асиенду нашу хотели разорить республиканцы. По виду и сути своей – форменные разбойники. Это вы давно забыли, что это такое. А нам долго напоминали.

– Но свобода…

– А присяга? – напомнил корнет. – Мы же присягали на верность, Иван. Измена слову – это бесчестие. С какими намерениями мы бы ни изменяли.

– О чем речь, господа? – полог палатки приоткрылся, и внутрь шагнул полковник Апраксин. На правах командира он порою заглядывал к подчиненным. Как отец заглядывает к детям. И даже жест рукой сделал, мол, сидите, не вставайте.

Анненков чуть напрягся. Все-таки речи назвать приличными офицерам было трудно.

– О всякой ерунде, господин полковник, – отозвался корнет. – И не о ерунде тоже. О моей родине, к примеру.