Северянин (СИ) - "Nnik" Страница 33

* Священные роды – боги.

** Бонд – лично свободный человек в скандинавских странах в раннее Средневековье, владевший своим хозяйством и не имевший отношения к знати. Это сословие включало в себя широкий спектр людей от нищих крестьян до состоятельных и влиятельных землевладельцев.

*** Вéргельд – денежная компенсация за убийство свободного человека. Вергельд выплачивался родом убийцы семье убитого, постепенно вытеснив кровную месть. Устанавливался в зависимости от социального положения убитого, его пола и возраста.

========== Глава 13 ==========

        Ингеборга бежала по коридору, на ходу натягивая платье. Как же мерзко, мерзко и грязно было все то, что с ней происходило. Как же отвратительно! На глаза сами собой навернулись слезы. Утерев их кулачком, Ингеборга жалобно всхлипнула и, пошатнувшись, заскочила в первые попавшиеся покои. И остолбенела.

Перед ней стояла самая страшная женщина, виденная ею когда-либо. Тора вызывала у Ингеборги священный трепет, ужас пред стихией, заключенной в тонкую и хрупкую оболочку: тронь – и вся сила, весь дикий, бушующий ураган вырвется наружу и сметет и Ингеборгу, и имение Хакона, да и всю Норвегию в придачу.

Сейчас Тора глядела ласково и чуть насмешливо, от чего было еще более жутко. Тонкие белые пальцы нежно огладили бледную щеку и стерли дорожки слез, по телу Ингеборги прокатилась дрожь:

- Неужто неласков был с тобой конунг?

- Что? – скорее, движение губ, чем слово.

- Неужели обидел он тебя, огонек такой?

- Я…

- Чего же ты молчишь?

Рука Торы переместилась с лица Ингеборги на плечо и мягко надавила, побуждая пройти вглубь комнаты и присесть на мягкое ложе, устланное множеством покрывал и засыпанное подушками.

- Я больше не хочу! – на последнем слоге голос Ингеборги сорвался на тихий визг.

- И не надо, - покладисто согласилась Тора, - скажи лишь, чего ты боле так не желаешь?

- Я… хватит этого насилия, хватит!

- Насилия? – Тора будто бы удивилась. - Я не вижу ни синяков, ни крови.

- Что? – Ингеборга подняла на женщину заплаканные глаза.

- Кто тебе сказал, глупая ты девчонка, что происходящее с тобой – насилие?

- Но как же…

Глядя на искренне недоумевающее лицо Ингеборги, Тора не выдержала и засмеялась:

- Что, удивлена? Хакон весьма недурной любовник, уж поверь мне. Есть много мужчин куда грубее, и никто не сможет поручиться, что будь у тебя муж, он вел бы себя нежнее, чем Хакон.

- Но… так же нельзя! Это непорядок!

- Порядок, непорядок, - Тора приобняла Ингеборгу, - все едино. А жизнь у тебя одна и путь твой уже определен: не быть тебе тихой примерной хозяйкой, преданной женой и ласковой матерью кучи детишек. Упустила тебя Фрейя из-под своего крыла, да только плакать теперь – пустое. Еще неизвестно, как оно лучше-то было бы.

- Я ему скоро надоем. Он меня выкинет. А кому я потом такая порченая нужна стану? Куда пойду?

- Ну, - загадочно улыбнулась Тора, - Хакона я тебе не отдам, не надейся. Но вот сделать так, чтоб, надоев ему, ты не осталась без покровителя, – в твоих силах. Ты красива, огонек, очень красива. А подрастешь – и еще краше станешь. Да только будешь рыдать попусту, все слезами изойдет.

***

Стоя среди грязной вонючей толпы выставленных на продажу рабов, Тормод вяло переступал с ноги на ногу и сонно моргал красными глазами. Тощие как скелеты трэллы тихо гудели и остервенело царапали нечесаные головы с хорошо вскормленными вшами. Тормод пока не успел нахвататься этой пакости, но чувствовал, что скоро присоединится к чухающимся, словно блохастые псины.

Торговля шла плохо, немногочисленные покупатели безразлично скользили глазами по нестройным рядам живого товара и изредка интересовались ценой.

Щупленький мужичонка подошел к Тормоду и окинул его придирчивым взглядом, ощупал бицепсы, похлопал по щеке, дернул за засаленную прядь и, сплюнув, спросил:

- Сколько?

Обрадованный продавец шустро подскочил ближе и, лебезя, буркнул:

- Золотой.

Мужичок презрительно скривился:

- Он и ползолотого не стоит.

- Ну, что ты. Посмотри, какой он сильный. Сможет выполнять любую работу, - выгнутая бровь покупателя стала ответом:

- Трэлл порченный, - с этими словами он схватил Тормода за запястье и затряс изувеченной кистью перед носом торговца, - пять серебряных.

- Помилуй! Это грабеж.

- Не дам больше, - спокойно ответил мужчина.

Тормод буквально видел, как жадность продавца борется с желанием получить деньги немедленно. Первое победило, и несостоявшийся покупатель двинулся прочь.

Боль огнем прокатилась по пальцам, когда Тормод сжал кулаки, но он ее даже не заметил. Этот жалкий отголосок пережитого был ничем в сравнении с ощущением собственного бессилия. Теперь его вольны бить и калечить, а он и слова сказать поперек не имеет права. А еще он понимал, что никогда уже в его руках не родится маленькое деревянное чудо. Раньше Тормод даже не задумывался о том, как важно для него это нехитрое умение. А сейчас осознал, что всегда брался за нож, когда с души воротило. И сейчас хотелось. А не получалось, и дело было не только в отсутствии ножа. Разбитые кузнечным молотом кости срослись, но ни гибкости, ни ловкости более не было в искореженных пальцах. Некогда ладные да сноровистые, теперь они были похожи на ветки чахлых больных кустов: сухие, кривые, покрытые шишками и наростами, едва ли не скрипящие при попытке согнуть. Мизинец левой руки не гнулся вовсе, а указательный правой – стал много длиннее, чем ему должно быть.

Тормод даже и представить не мог, на что еще сгодиться в состоянии. Он уже почти месяц торчал на рынке, прочих трэллов скупали и на их место приходили другие невольники, а он все был тут. Сначала, видя его широкую кость и не по-рабски крепкую фигуру, покупатели радовались, но, рассмотрев внимательнее, уходили.

А Тормод мечтал, чтоб его быстрее купили. Среди работорговцев ерепениться было бессмысленно: будешь буянить, они просто огреют по шее тяжелым мешочком с песком. А вот от хозяина можно рискнуть и сбежать. А коль не получится, довести так, что до смерти забьет. Не конец это, конечно, для воина. Но лучше так, чем рабом.

Перед Тормодом остановились двое: высокий синеглазый норманн на пару лет его младше и куда более миниатюрный парень, тоже схожий с детьми Хеймдаля*, но чем-то неуловимо отличный от них, на пару лет Тормода старше. Тот, что был выше, бесцельно крутил головой, не останавливая своего взгляда ни на чем. Второй же внимательно смотрел на Тормода. Его голубые, на первый взгляд не слишком выразительные глаза, казалось, заглядывали в самую душу, самое нутро невольника.

- Как твое имя? – задал он совершенно неожиданный в этом месте вопрос. Тормод глупо моргнул, но ответил:

- Тормод, сын Эрика.

- Откуда ты родом? – говорил этот человек тоже странно: вроде и правильно, но что-то чуждое было в его выговоре.

- О, не волнуйся! – вклинился пронырливый торгаш. - Его привел благороднейший человек – ярл! Тебе нечего бояться. Хороший раб.

Странный недоскандинав зыркнул на продавца и тот подавился воздухом. Голубые глаза снова вцепились в Тормода.

- Из деревни. На юге.

- Ты не похож на раба. Кто твои родители?

«Боится мести», - грустно подумал Тормод и пожал плечами:

- Они мертвы.

- Кем были? – не успокоился покупатель.

- Как все. Просто бонды.

- Замолчи! – шикнул на Тормода продавец и заискивающе улыбнулся голубоглазому. - Ну, что он такое глупое болтает! Какие бонды?

- Пусть говорит. Я куплю этого трэлла, коли мне понравится его рассказ. Как очутился ты здесь?

И Тормод рассказал. И про нежный свой цветочек Ингеборгу рассказал, и про отца, павшего как достойный воин, с оружием в руках и отвагой в сердце, и про Виглика, что был ярлом с гнилой сердцевинкой. Покупатель слушал внимательно, только время от времени осаживая взглядом работорговца, чтоб не лез. Его друг прекратил глазеть по сторонам и тоже уставился на Тормода, но его темно-синие, куда более пронзительные глаза совсем не пугали.