Новый путь (СИ) - Большаков Валерий Петрович Страница 33

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаянием иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас…

Позванивавший голос Дюхи пульсировал в лад с незримыми токами, что струились по тесному купе, касаясь оголенных душ.

Свидетели нежной приязни затихли, даже Изя молчал, неуверенно приглаживая свои кудри, непокорные, как пружинки. Марк Аронович смотрел на Андрея с задумчивой, немного печальной улыбкой, а Настино горло сушила духота.

— Зачет! — порхнуло из коридора.

Тимоша выпрямилась, взмахивая мокрыми ресницами, и словно отпустила тихое эхо:

— Зачет…

Колени у Дюхи дрогнули, моментом сбрасывая напряг, и он обессиленно рухнул на диван.

«Блаженны влюбленные…»

Чудилось, даже колеса выстукивали в ритме сердца, укачивая вагон. А за окном все те же деревья прятали горизонт за графичным узором ветвей, все та же зябь отливала липкой чернотой, да взблескивала лужицами в бороздах.

— Станция Невель! — протяжно объявила проводница. — Стоянка пять минут!

Тот же день, вечером

Ленинград, улица Севастьянова

— Дети, в гостинице ведем себя культурно! — возгласила Циля Наумовна. — И организованно!

«Дети» захихикали, смешливо переглядываясь. Ну, классная, как скажет что-нибудь! Малышами бы еще назвала…

Я улыбнулся своему призрачному отражению в автобусном окне. Соученики плохо держали равновесие между детством и взрослым естеством, изо всех сил понукая неспешное течение жизни. В их возрасте это простительно…

— Мишенька, — Настя прижалась сбоку, обнимая мою руку, — спасибо тебе большое-пребольшое. Все та-ак здорово!

Я внимательно посмотрел в карюю невинность.

Поезд прибыл на Витебский вокзал в семь вечера, и нам подали красно-белый «Икарус», чтобы довезти до гостиницы. Тут-то сестричка и совместила коварство с проворством — опередила Хорошистку, заняв вакантное место со мною рядом, и сидит, довольная…

— Что, выжила Инку? — побрюзжал я для острастки.

— Ну, прости! — заныла Настя, тиская рукав.

— Она тебе так не нравится?

— Та не верю я ей. Притвора твоя Инка!

— Думаешь?

— Ага!

— Чучелко ты мое… — вздохнул я.

— Ага…

Мотор автобуса заурчал мощнее, и повлек коробчатый «Икарус» по Загородному проспекту.

— Поехали! — радостно пискнула сестренка.

Водитель выключил свет в салоне, и мое отражение в стекле пропало, не застя больше вечерний Ленинград.

Город на Неве принарядился к «октябрьским» — знобкий ветерок полощет красные флаги и качает растяжки с профилем Ильича. В свете фонарей и витрин снуют ленинградцы, спеша домой или в магазин. Над толпой клубится и тает легчайший парок — чудится, что это вьются людские ожидания.

И ведь они оправдаются, эти простенькие житейские надежды — Романова не зря зовут «хозяином Ленинграда». Одних новоселий сколько — сто миллионов вожделенных метров сдадут за две пятилетки!

Григорий Васильевич крут и не замаран, вот и тужатся вражинки, мажут дерьмом собственного сочинения. Бесятся от изврата мозгов, редиски. Иначе, как «Гэ-Вэ», градоначальника не именуют, намекая на известную субстанцию.

А кораблик на шпице Адмиралтейства плывет…

— Миш, приехали! — пихнула меня Настя острым локотком.

В салоне «Икаруса» зажегся свет, но неоновая вывеска «Гостиница «ТУРИСТ» сияла ярче.

«Приехали…»

Облегченность бытия, поднимавшая мне настроение последние сутки, заместилась нервозностью. Возвращалась былая опаска, былой напряг. Плеснуло раздражением — все люди, как люди, экскурсия у них! У одного меня — операция…

Четверг 6 ноября 1975 года, утро

Ленинград, улица Куйбышева

Ветер с моря утих, но промозглая сырость держалась в воздухе, заставляя ежиться. Мокрый черный асфальт сох на бледном солнце, занавешенном мглистой дымкой, а кое-где на тротуарах, на жухлых газонах притаились ржаво-белые лепешки снега, сочившегося стылой влагой. Предзимье.

Мимо дома номер один, где был прописан Романов, я прошелся, гуляючи. Державный дом, с колоннами, далеко не типовой.

За темнеющей аркой распахивался двор, где маялась неприметная личность — охранник из «девятки». Стерег малые архитектурные формы и, вообще, бдел. У подъезда пластался черный «ЗиЛ», а на улице поджидала «Волга» с охраной.

Я рассеянно глянул на прикрепленного и отвернулся. В памяти неожиданно всплыл образ внучки — убегая, она весело кричала: «Не поймаесс, не поймаесс!»

Высмотрев отражение во внушительном окне, довольно хмыкнул: точно не я! Мои светлые волосы спрятал парик сдержанно-рыжей масти, лицо обсыпали нарисованные конопушки, а на носу повисли очки-велосипеды, как у Джона Леннона. Не поймаесс!

Со стороны можно было подумать, что пацану просто делать нечего на каникулах, вот и мается, не ведая, куда себя деть и на какие приключения обречь свои нижние девяносто.

А взаправду… Меня всего трясло. От страха, от возбуждения, от сомнений. Произойдет ли то, что случилось в «моем» прошлом, или я успел необратимо исказить мировые линии? Тогда…

Тогда все зря. И эта поездка в город-герой Ленинград, и плотный пакет, набитый компроматом под завязку, что похрустывает во внутреннем кармане куртки, и…

Посигналив мне, к арке свернул старенький «Москвич», направляемый и вовсе древним водителем — седеньким старичком с лицом иссохшей мумии. На синеньком, будто ученическом пиджачке скромно поблескивают орденские планки, а рядом на сиденье уложены костыли.

Под сводами подворотни мощно рявкнул «зиловский» сигнал — Романов выезжал на работу. Старичок задергался — и «Москвич» встал колом. Сразу подбежала охрана, им навстречу вылез одноногий водитель, неловко опираясь на костыль. О чем толковала «кровавая гэбня» с инвалидом войны, слышно не было, но вот двое прикрепленных полезли под капот «Москвича», а третий потрусил к «ЗиЛу».

Я остановился в отдалении, легко замотивировав свое поведение — любопытно же!

Мимо громко сокрушавшегося старикана прошел, посмеиваясь, невысокий Романов, нос сапожком, и сел в «Волгу». Она сразу же укатила, а парочка офицеров, скинув куртки, закопалась в «москвичевское» нутро по локоть.[6]Дед, держась за крыло своего Россинанта, подавал парням ключи.

Четверть часа спустя «Москвич» хрипло взревел и победно проследовал во двор, словно въезжая под триумфальную арку.

Прикрепленные стали внимательней поглядывать на рыжего, маячившего неподалеку, и пришлось мне независимо брести прочь. Ситуация просто дурацкая — я точно знал, что этим утром младшая дочь Романова не доедет до дому каких-то сто метров. У ее «Жигулей» спустит колесо, и Наталья свет Григорьевна поспешит за помощью к той самой неприметной личности. Мужчина, все-таки, должен же управиться со страшным несчастьем…

И тут появляюсь я. Блистая остроумием, выручаю женщину из беды, и та, в порыве горячей благодарности, передает письмо отцу. Все бы хорошо, но я понятия не имел, когда именно подкатит Наталья!

Через минуту? Или часа два спустя? Эта неопределенность мне все нервы вытрепала! Нагнувшись, якобы завязывая шнурок, я посмотрел назад — охранник маячил у самой арки. Потоптался и скрылся. Если я тут задержусь, он вежливо попросит мои документы…

Неожиданно моя трясучка растаяла, как пар изо рта — недалеко от меня прижался к бровке голубенький «Вартбург». Из машины вышла молодая женщина в геометричном пальто, потопталась растерянно, глядя на спущенное колесо.

«Она!»

История неуловимо менялась, протачивая новое русло, но судьбу не обманешь — хоть молодшая дщерь и предпочла гэдээровский автопром, а гвоздь «поймала» отечественный.

Приближаясь, я следил за эволюциями Натальи Романовой. Похоже, она еще до конца не поверила в свою маленькую беду. Вот, наклонилась, чтобы лучше рассмотреть, как просела шина, плющась по асфальту…

— Проблема? — сказал я мужественным голосом.

Водительница живо обернулась, тая в глазах занимавшуюся надежду.