Сергей Шкенёв - Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...» Страница 35

Об итогах страшно подумать — за полгода войны не случилось ни одного сражения, но армия практически перестала существовать. Тот сброд, что еще самонадеянно именует себя солдатами, неуправляем. Силами «старых ворчунов» порой удается навести кое-какой порядок, но он мгновенно исчезает, едва штыки гвардейцев отворачиваются в другую сторону. Штыки, да… Пороха больше нет, а те немногие остатки, что еще можно наскрести, используются вовсе не для стрельбы. Посыпанные порохом сальные свечи становятся вполне съедобны, а восковые не вызывают отвращения. Гурманы… Неоднократно докладывали о случаях людоедства. Пока оно в полках, набранных в германских землях, в Италии, Испании, но чем черт ни шутит, как говорят русские.

Проклятые русские! Добраться бы до них и… нет, не вцепиться в горло — поговорить о заключении мира. Увы, посланные с таковыми предложениями офицеры в лучшем случае пропадали без следа, а в худшем обнаруживались висящими на деревьях в лесу. Лютующие пейзане — страшно. Сожженные деревни и показательные казни привели к обратному результату, вызвав еще большее ожесточение. Неделю назад кто-то отравил колодцы в расположении дивизии генерала Гаржака… Таких потерь не случалось со дня штурма Лейпцига. Скифы…

А что стоят их летучие отряды? От мелких, численностью не более двух-трех капральств, до крупных частей в несколько тысяч штыков. Казалось бы, какой пустяк! Сотня блох не сможет съесть льва. Да, не сможет, но вполне способна свести его с ума. А в России блохи зубастые — налетят, укусят, отскочат. Кто предлагал полцарства за коня? Король Ричард неправ — всю империю за одно правильное сражение!

— Срочное сообщение, сир! — лейтенант маркиз де Габриак, нынешний адъютант Императора, появился бесшумно, будто вел род не от рыцарей Крестовых походов, а от лакеев, тем рыцарям прислуживавших. Мерзкий человек, но других нет, и этот наверняка проживет не более месяца. Восьмой с начала войны.

— От кого?

В голосе Бонапарта прозвучала неясная надежда. Неужели один из посланцев к русскому царю смог пробиться сквозь плотное кольцо партизанских отрядов? Хорошо если бы так. Лучше капитуляция и почетный плен, чем такая вот неопределенность. Почему Павел Петрович медлит? Почему до сих пор не уничтожил окруженную и практически безоружную армию? В отсутствие достаточного количества сил не верится, но какова же настоящая причина? Темнит и хитрит петербургский карлик!

При этой мысли император самодовольно усмехнулся — в отличие от английских, в русских газетах никогда не насмехались над маленьким ростом Наполеона. Видимо, есть с чем сравнивать. На злосчастном параде в Москве… впрочем, там немного помогли сапоги с высокими каблуками…

— Неподалеку упал воздушный шар, и наши егеря…

— Дайте сюда!

Можно и не спрашивать, чей это шар. А что же в донесении?

— Разрешите перевести письмо на французский?

— Вон отсюда!

Опешивший от неожиданной грубости адъютант вылетел пулей, оставив императора в одиночестве. А тот с тщательно скрываемым нетерпением зажег русскую диковинку — керосиновую лампу, чуть подкрутил закоптивший было фитиль и сломал печати на плотном конверте. Переводчик Бонапарту не требовался, так как после встречи с царем он поставил себе задачу изучить русский язык. Льстецы утверждали, что преуспел и будто бы акцента совсем не чувствуется. Врут, конечно. Однако знаний вполне хватает на чтение газет и таких вот редких трофеев.

И что пишут?

— Канальи!

Буквально через минуту с императора слетела напускная невозмутимость. Какого черта? Какие англичане? Какая императрица Жозефина Первая? Они что, все ума лишились? И еще венгры? Зачем им понадобилось осаждать Вену?

— Габриак!

— Я здесь, Ваше Императорское Величество.

— Передайте приказ вывесить белые флаги. Везде!

— Призыв к переговорам, сир?

— Мы сдаемся, идиот!

— Капитуляция?

— Нет, bliad, maslennitsa! — почему-то по-русски ответил Бонапарт. — Выполнять!

Если бы капитан Нечихаев знал о принятом французским императором решении, он бы непременно повернул обратно. Пусть потом разжалуют и отдадут под суд за невыполнение приказа, пусть! Но это будет потом. Плох тот солдат, что не носит в ранце маршальский жезл, а еще хуже тот офицер, который не хочет поставить в войне жирную точку. Неправду говорят, будто военный человек живет только на поле битвы, а в промежутках между оными лишь существует и мечтает о следующем кровопролитии. Это наглая ложь, придуманная ни разу не нюхавшими пороху обывателями. Наоборот, смысл жизни настоящего солдата и состоит в том, чтобы исключить возможность всяких сражений. А уж если случится таковое… тогда да, тогда приходится воевать. И собственная жизнь здесь — дело третье.

Но капитан Нечихаев не знал. Не знал и на каждом привале видел один и тот же сон: поднимаются винтовки… коротышка с завязанными глазами у выщербленной пулями стены… команда… залп…

— Твою мать! — Мишка рывком сел и долго всматривался в полумрак палатки, с трудом осознавая, что уже проснулся.

— Матка Боска Остробрамска! — рядом подскочил Ртищев, еще не до конца выдавивший из себя поляка. — Что случилось, Михаил Касьянович?

— Ерунда, — Нечихаев протер ладонями лицо. — Померещилось.

— Не скажите. — Сергей Андреевич дотянулся до стоящей между походными кроватями железной печки и вытащил уголек специальными щипчиками. Трофейными, из офицерского несессера. С вечера набитая табаком трубка немного похрюкала от энергичных затяжек и выпустила клуб душистого дыма. — Бывает еще сон в руку. Вот у меня однажды… Хотя нет, Марыся здесь совсем не из того… и Агнешка тоже… Барбара вообще из другого сна…

— А Екатерина Полуэктовна?

— Это святое, Михаил Касьянович.

— В смысле?

— Ангелам в грешных снах делать нечего.

— Понятно.

— А бывают сновидения с предупреждениями.

— Да? — Мишка положил руку на стоящую у кровати винтовку. — Может быть, все же почти чужая земля.

Ртищев хмыкнул:

— Понятное дело, чухонские губернии никогда не станут русскими. Если только предположить сказочный вариант с переселением местных жителей куда-нибудь на Таймыр. Но государь Павел Петрович вряд ли на это пойдет.

— Почему бы и нет? — Нечихаев прогнал остатки сна. — Если экономически обосновать…

— Вы возьметесь?

— Я? Нет, не возьмусь. Но светлейший князь Кутузов неоднократно высказывал мысли…

— Мысли, не подкрепленные действием, называются мечтами.

— Мечты — это то, что сбывается. Все остальное — грезы. Но все равно Михаил Илларионович не похож на наивного мечтателя.

— Это точно, — согласился Ртищев и отложил погасшую трубку. — Сходить, что ли, посты проверить?

— Я с вами, — Нечихаев щелкнул крышкой часов, безуспешно пытаясь разглядеть в темноте стрелки. — Интересно, новый год уже наступил или мы еще в старом живем?

— Какая, собственно, разница?

— Не скажите, наступающий год будет високосным.

— И?

— И принесет большие неприятности.

— Кому?

— Ну не нам же!

— Понятно объясняете, Михаил Касьянович. Это нужно непременно отметить.

— Прямо сейчас?

— Нет, что вы, в походе не стоит расслабляться. А вот по прибытии в Кенигсберг…

Город встретил отряд капитана Нечихаева мерзкой погодой и невиданным доселе количеством питейных заведений. Многочисленные красочные вывески создавали впечатление, что у жителей Кенигсберга нет иных забот, кроме как хорошенько напиться. Закуску подсвеченные фонарями надписи не обещали.

— Почти заграница, — с легкой завистью, смешанной с укоризной, пробормотал кто-то из гусар при виде манящих уютом и теплом окошек. — Они что, на ночь не закрываются? Живут же люди!

— Вот этому я бы не стал завидовать. — Нечихаев указал на двух опрятно одетых господ, по виду немцев, меланхолично и скучно бьющих третьего прямо под вывеской «Ямайская питейная мастерская Иоганна Кошкодамского».

— Разнять бы да всем троим в рыло, — предложил все тот же гусар. — Разрешите, Михаил Касьянович?

— Некогда. Нас ждут.

Капитан отказал сразу по нескольким причинам. Во-первых, оборванец явно из судейских, что видно по остаткам прусского вицмундира, а значит, трепку заслужил. А во-вторых, не нужно вмешиваться в чужие развлечения. Третьей, и основной, причиной стала обычная осторожность — два года назад в Лондоне такие же пьянчуги воткнули стилет в печень Первому лорду Адмиралтейства сэру Чарльзу Мидлтону. Рассказывавший о том несчастном случае Федор Иванович Толстой с непонятной усмешкой предупреждал об опасности неожиданных встреч в незнакомых городах.

Но, как оказалось, валяющийся в грязи немец решил воспротивиться судьбе и искать защиты под сенью русского оружия. Во всяком случае, именно так через много лет рассказывал досужим журналистам известный литератор и композитор, декан факультета словесности и искусств Санкт-Петербургского университета, кавалер боевых орденов… Впрочем, перечисление наград и должностей этого достойного приемного сына нашего Отечества не имеет отношения к повествованию, так что не будем отвлекаться.