Александр Афанасьев - Наступление ч. 3 (СИ) Страница 35

— Отец доволен тобой — мягко сказал Заболь — он доволен и тобой и мной. Ты не солгал, сказав что можешь перевозить товар. Если бы не ты — я потерял бы это место, а возможно и свою жизнь вместе с ним…

Хабиб зарделся от удовольствия — любому человеку приятна похвала.

— Он и в самом деле твой отец? — спросил он собеседника невпопад.

И по мгновенно заледеневшим глазам Заболя понял, что задавать этот вопрос совсем не стоило…

— Бебахшид, Заболь-эфенди… — испуганно сказал Хабиб — воистину, мой язык опередил мои мысли. Я прошу сменяя простить во имя Аллаха.

Заболь справился с собой.

— Ничего, Хабиб. Он мне не отец… но он мне как отец. Если бы не он… не знаю, что со мной было бы. Он дал мне смысл жизни, понимаешь? Дал, ради чего жить. А моего отца убили….

Хабиб не стал уточнять — кто именно. Могли полицейские, могли солдаты, могли моджахеды, могли щурави. В этих местах легко расстаться с жизнью.

— Прости еще раз, Заболь-эфенди. Я не знал.

— Прощаю. Отец велел передать, что теперь ты будешь получать тысячу долларов за раз. Тысячу американских долларов за раз, Хабиб, и пусть эти деньги пойдут тебе на пользу.

Тысяча долларов!

— Да хранит Аллах того, кого ты называешь отец, и тебя тоже, Заболь-эфенди. Пусть Аллах увидит вашу щедрость и вспомнит о ней на Суде.

— Это не щедрость, Хабиб. Это то, что ты зарабатываешь. Но на сей раз — тебе надо будет отвезти кое-что другое.

— Что же именно?

— Вот это.

Заболь отступи в сторону. Среди коробок с товаром была коробка с нарисованным на ней телевизором. Надпись на английском гласила

Sharp.

— Это что?

— Это телевизор. С видеомагнитофоном.

— Но как я его…

— Разве в кабине большой машины не найдется места? — пожал плечами Заболь с самым невинным видом.

Хабиб соображал. Телевизор — он и есть телевизор. Все видели, как он носит с рынка бытовую техничку и продает ее в Пешаваре кому то. Сначала это были магнитофоны. Сейчас — почему бы не телевизор?

Тысяча американских долларов. Целая тысяча, одна тысяча долларов. За один день, просто за то, что он отвезет это в Пешавар.

— Хуб аст — сказал Хабиб, думая о целой тысяче американских долларов.

Заболь хлопнул его по плечу

— Я знал, что ты меня не подведешь, друг….

— Эй, ты! Ты что такое тащишь?

Хабиб вздрогнул. Эти слова были обращены к нему, больше не к кому.

Он обернулся У решетки стоял офицер… наверное даже сержант. У него были красивые солнцезащитные очки, как у американских летчиков и американская резиновая дубинка чтобы бить людей, которые американцы сюда поставили в рамках программы военной помощи — до этого людей здесь били деревянными палками, так что ребра трещали. Сержант был незнакомым, Хабиб никак не ожидал его тут встретить. Предыдущий был довольно добродушным, от него часто попахивало спиртным. А этот, по всему видно — получает удовольствие не от спиртного, а от унижения людей.

— Я к тебе обращаюсь, сын осла! Ты что молчишь, навозный червь, когда к тебе обращаются?!

— Во имя Аллаха! — взмолился Хабиб — я купил телевизор для своей семьи, здесь они намного дешевле, эфенди!

Офицер мрачно посмотрел на него.

— Разве ты не знаешь, что здесь запретная зона, осел?! Сюда нельзя проносить такие коробки!

— Но эфенди! — жалобным голосом сказал Хабиб — как же я оставлю это здесь, когда это украдут, как только я сделаю шаг за решетку?

— Ничего, я посторожу! — расхохотался офицер.

Хабиб лихорадочно думал, что делать. Если этот офицер украдет телевизор, он не будет работать офицер решит его разобрать, чтобы понять что случилось — что он там увидит? О, Аллах, помоги…

— Господин офицер, господин офицер!

Хабиб не видел говорящего, но словно кто-то подсказал свыше, шепнул на ухо, что это — его спасение.

— А тебе что надо, сын осла?

— Я вернулся, господин офицер!

— Я вижу. Вставай на пост, сын шакала! А это кто такой по-твоему? Небось, твой дружок?

Зашумели шаги. Кто-то, от кого сильно пахло чесноком, шепнул на ухо

— Давай две!

Две тысячи рупий — обычно пускали за тысячу, а если удастся разжалобить — то и за семьсот, и даже за шестьсот, если на посту стоял твой соплеменник, или родственник. Растут цены, везде растут, забыли люди про Аллаха и лихву.

Но и он ведь получит тысячу долларов вместо пятисот.

— Помоги, друг…

Кто-то поддержал телевизор, пока Хабиб шарился по карманам. Нельзя было показать, что у тебя есть много денег, иначе отберут все. Офицер презрительно наблюдал за ними, жалкими тварями…

— Вот…

Хабиб снова подхватил коробку, снова шаги, теперь уже удаляющиеся…

— Вот… господин офицер…

— Ты знаешь, что это запрещено, несчастный? Тебя выпорют кнутом.

— …

— Смотри…

— Да хранит вас Аллах, господин офицер.

Удаляющиеся шаги

— Проходи. Быстро, чтобы никто не видел! Что ты купил!?

— Телевизор. Для семьи, отцу нравится смотреть индийские фильмы. А тут есть магнитофон, в него вставляешь кассету…

— Тогда давай еще пятьсот. И иди!

Хабиб поймал взгляд, каким солдат, содравший с него еще пятьсот рупий, проводил уходящего офицера. Во взгляде — была безмерная ненависть…

В кабине, Хабиб осторожно разместил большую коробку за спиной, там где есть спальное место. Дороги здесь такие опасные, а машины такие старые, что многие водители ездят с келинаром — напарником. Этот лодырь, пока он не нужен, дрыхнет как раз сзади, на полке. Но Хабиб был молодым, сильным, и пока ездил один. Так что место там было…

Когда колонна выворачивала на большую, загруженную транспортом Лаяри — коротко взревывала полицейская сирена, требуя от водителей освободить дорогу — Хабиб протянул руку и опустил до половины стекло со стороны пассажира. Так было плохо, потому что было очень пыльно, и в кабину набивалась пыль — но Заболь сказал, что надо делать именно так. И Хабиб сделал так — потому что Заболь еще ни разу не подводил его, ни разу не предавал.

— Едут!

Водитель Мерседеса приник к биноклю.

— Едут… — подтвердил и он

Сидевший на заднем сидении старик, которого нельзя было бы отличить от афганца, если бы не голубые от природы глаза, которые приходилось прятать под изменяющими цвет глаз линзами — никак не отреагировал. Он знал, что половина провалов начинается с суеты.

Грузная колонна тяжелых, груженых до верха грузовиков в облаках пыли выползала на двадцать пятую дорогу. Метались сполохи от полицейских мигалок, полицейский громкоговоритель что-то резко и отрывисто кричал, требуя освободить дорогу. Следом за полицейской машиной шла машина, битком набитая солдатами. Это была американская машина. переданная Пакистану в порядке оказания военной помощи.

Колонна тронулась в путь — и казалось, не было силы, чтобы остановить ее. Грузовик за грузовиком проходили перед взором наблюдателей, в облаках сизого дыма из дизельных двигателей, смешанного с соленой прибрежной пылью.

В каждом грузовике — смерть. В каждом грузовике — продолжение войны там на севере. В каждом грузовике — мины, ракеты, автоматы, взрывчатка, патроны, медикаменты, обмундирование. Все это поступит моджахедам, все это будет убивать и советских солдат, и афганцев, которые выбрали для себя другой путь — путь от гнета помещиков к справедливости. Каждая такая машина, если она дойдет до цели — это смерть советских солдат, простых пацанов с Рязани, Алма-Аты и Кишинева, которые приехали — нет, многих не заставили, многие и сами вызывались добровольцами — в Афганистан, чтобы помочь его народу. Разве это справедливо, что их убьют?

А разве справедливо то, что Пакистан, воюющее государство, наносит удары по нашим солдатам — но мы не можем и на сантиметр зайти на пакистанскую территорию? Разве для того, чтобы вести войну — нужно ее объявить.

— Дай!

Молодой помощник безропотно протянул трубу. Старик захотел посмотреть сам…

Он смотрел — и видел ту же самую трехлучевую звезду на радиаторах, что и сорок пять лет назад под Харьковом. Ту же самую, что он видел и под Варшавой, когда было понятно, что фашизм обречен — но фашисты сражались до конца. Цеплялись за каждый куст.

Ничего не закончилось тогда, в Берлине сорок пятого. Ничего не закончилось.

Всем надо быть готовыми.

— Есть сигнал!

— Вижу… — пробормотал старик

Открытое окно с их стороны, опущенное наполовину стекло — все нормально, все в порядке. И снова машина за машиной… страшная стальная змея…

— Он дал сигнал.

— Вижу — сказал старик — поехали….

Как ни странно — на въезде в лагерь почти не обыскивали. Здесь не было посторонних людей, и водители и охрана знали друг друга в лицо. Да никто из фанатиков, под чьим контролем находился лагерь — не мог вообразить того, что кто-то против них, ведь кто против них, тот против самого Аллаха, разве не так?