Илья Тё - Евангелие от Ники Страница 35

— Но как? — возмутился Келлер. — Рельс нет, дорога до Питера нами не контролируется!.

Нахичеванский посмотрел на графа с восточным высокомерием, как породистый кот, смотрит на пробегающего под окном мохнатого волкодава.

— Железная дорога, милостивый государь, соединила Псков и Санкт-Петербург всего лишь лет десять назад, — произнес он нравоучительным тоном, — однако кавалерия каким-то немыслимым способом умудрялась перемещаться по Европе и до этого. Вы не находите, граф?

Теперь переглянулись мы с Келлером.

— Согласен, — кивнул гигант-украинец, решив не вступать в перепалку с котообразным азербайджанцем. — Это опасно, учитывая, наш ограниченный контингент, но возможно.

Приняв решение, я немедленно вызвал в кабинет флегматичного Бонч-Бруевича. Командир Шестой армии явился скоро, и лик его по-прежнему выражал невыразимое смирение перед неизбежным во всякой войне, а уж тем более революции, случаем. Коротко, мы изложили генерал-лейтенанту суть дела:. Сахаров с последними карательными частями прибудет через три дня — ждать не будем. Имеющиеся силы карательной армии выступают на Петроград походным порядком незамедлительно.

— Глупость, — тут же заявил Бонч-Бруевич, недовольно помотав подбородком, — войск слишком мало, в столице почти двести тысяч бунтовщиков.

— Алексеев когда-то заверял, что восстание возможно подавить парой преданных батальонов, — возразил стоящий в углу Воейков.

— Да мало ли что твердил Алексеев, — возмутился генерал-лейтенант. — Пара батальонов действительно могла бы уладить дело неделю дня назад, до массового локаута на Путиловском. Сейчас, когда сотни тысяч сознательно оставлены без работы, каждый пролетарий — наш враг! Бунтовщики взяли арсенал, оружия и боеприпасов у них хватает. А пулеметы гарнизона? А резервная артиллерия для обороны столицы, вы помните о них? Если подходить к взятию города как к чисто военной операции, как штабист я могу заявить очевидное: до подхода Сахарова и резервов, без решительного перевеса в численности, операция невозможна!

Задумчиво, я постучал пальцами по столешнице. Бонч-Бруевич, вероятно, был прав: за его плечами стоял трехлетний опыт истребительной европейской войны. Атаковать вооруженный миллионный город, такой беззащитный еще несколько дней назад, силами двух неполных кавалерийских корпусов и Шестой армии общей численностью около сорока тысяч штыков, большую часть которых необходимо оставить на фронте для защиты от немцев, казалось делом бессмысленным и провальным, ибо по простейшим подсчетам, бунтовщики превосходили нас в численности, как минимум, в шесть раз. Бывший адвокат Керенский, ставший после смерти Гучкова и Родзянко лидером думскдумского комитета, оказался не дураком, а в каком-то смысле — гораздо более дальновидным деятелем, нежели прошлые предводители оппозиции. В кратчайшие сроки, как сообщали беглецы из города, в восставшем Питере были организованы вооруженные дружины рабочих. В отличие от бесчинствующих вояк гарнизона, склонных к мародерству, грабежам, разбою и бессмысленной стрельбе, отряды пролетариев оказались дисциплинированы и спаяны некой силой, именуемой социалистами чувством классового единства. У них не имелось военного опыта, однако присутствовали дух и решимость. В схватке с правительственными войсками, развращенными идеями «братства и равенства», эта решимость могла оказаться страшною силой!

Келлер заверял меня, что в его Третьем кавалерийском корпусе колебаний не будет и быть не может, по крайней мере, в присутствии государя. Определенно, я верил в это. Самого Николая могли считать ничтожеством и безвольным глупцом, но монархическая идея, к которой мужчин приучали с детства, впитанная с молоком матери, пусть и развращенная ныне либеральной демагогией и марксистской пропагандой, жила в душах русских, в немыслимой глубине, накрытая страхом смерти и усталостью от войны, — но жила.

Под предводительством Керенского, болтуны из Думы, чуть ранее напоминавшие клоунов, поразили меня в эти дни своей энергией и напором. В бешенномбешеном темпе, в Петрограде возникло Временное правительство, которое в отличие от Временного думскдумского комитета, попыталось овладеть всеми сферами государственного управления на деле, а не на словах. Учитывая арест большинства моих министров и полное бездействие не арестованных, деятельность эта не могла оказаться безрезультатной.

Уже к вечеру первого дня своего существования, Временные ввязались в отчаянную схватку за кровеносную систему России — железнодорожное полотно, являвшееся в эти напряженные дни едва ли не важнейшим фактором победы. Битву за железную дорогу вели не штыками и пулями, а как всегда — телеграфом. Хотя результат этой борьбы при всеобщем бардаке, охватившем огромную страну всего за неделю, выглядел не серьезно, он причинил мне множество нервных часов, проведенных за тягостными раздумьями. Особую активность в жизненно важном вопросе проявил некий член Государственной думы инженер-депутат Бубликов. Он заверял коллег, что в первую очередь новое правительство обязано установить контроль над железными дорогами, чтобы предотвратить отправку карательных войск в столицу. В сущности, Бубликов размышлял правильно, однако метод для осуществления свих целей выбрал достаточно идиотский.

По его мнению, для контроля над железной дорогой было достаточно просто занять Министерство путей сообщения преданными войсками. Еще до моего запланированного отречения, Бубликовым, как одиним из участников заговора Думскдумского комитета, заранее было составилено воззвание к железнодорожникам с горячим призывом поддержать новую власть. Сейчас указанное сообщение живо рассылали по станциям. В ответ, в тот же день, я приказал Сахарову принять самые неотложные меры для обеспечения бесперебойной работы железных дорог, если не в окрестностях Петрограда, то хотя бы в остальных российских губерниях. Беспорядки велел решительно пресекать, не стесняясь самых жестоких мер. Но главное, сопровождать карательные мероприятия активнейшей пропагандой — казнят не бастующих либералов или социалистов, а агентов немецкой разведки, изменников, продавших родину и народ.

Подобные утверждения, безусловно, являлись ложью или, по крайней мере, достаточно искаженной правдой, однако иных мер я просто не находил. Саботаж железнодорожников угрожал не только мне лично и организованной нами карательной экспедиции, он угрожал уже фронту. Срыв поставок хотя бы на несколько суток мог оставить войска без пищи и боеприпасов в случае внезапной атаки немцев, м. Мог стать для страны роковым. Призывы о забастовках, приемлемые в мирное время, сейчас звучали призывами к смерти. Разобранный метр пути в этот грозный момент всеобщего напряжения был в тысячу раз страшнее открытого перехода к врагу!

В частности, Сахарову сообщалось:

«Командующим армиями и отдельными корпусами.

Незамедлительно донести о необходимости иметь наготове специально сформированные и подготовленные отряды для поездов в составе двух рот, не менее чем с четырьмя пулеметами на каждую, для немедленного направления в угрожающие пункты железнодорожной линии в случае порчи пути, мостов и станций.

Бронепоезда привести в повышенную готовность. Любые меры противодействия и саботажа пресекать жесточайше и без каких-либо проволочек.

Единственным адекватным наказанием для лиц, причастных к беспорядкам на Линии, считаю смертную казнь по упрощенной процедуре.

НИКОЛАЙ».

Возможно, меры были жестокими, но, опять же, иного выхода я не видел, а самое главное, короткие строчки энциклопедии перечислявшие жертвы предстоящей гражданской войны — шесть миллионов! — оправдывали для меня любую жестокость. Вырезать тысячу человек сейчас, и спасти в будущем сотни тысяч. То был справедливый обмен.

— Не стреляйтеь, — разъяснял я по телефону ошалевшим от подобной звериной жестокости генералам. — Вешайте — как можно больше и чаще, непременно вешайте, а не просто расстреливайте у стенки. Самое главное — пропаганда. На теле каждого казненного должна висеть табличка, прибитая к гнилому телу гвоздем — «Предатель Родины», а также фамилия, имя, дата расстрела, указание на статью Уголовного закона. И запретить снимать до полного подавления бунта! Люди должны это видеть, вдыхать трупный запах, осознавать. Пусть у воронов будет пища, а у безумцев — пища для размышлений[10]!

Помимо призывов к жестокости, я запросил Петроград о судьбе министра путей сообщения и получил вежливый ответ (от Думцев), что министерство уже не может исполнять своих функций. На этот случай при Ставке находился товарищ министра путей сообщения генерал Кисляков, к которому и должны были перейти соответствующие функции в экстраординарных обстоятельствах, неизбежных на всякой войне. Однако и тут меня подвела кадровая политика царя Николая. Кисляков, трусливая рожа, отбыл в Питер сразу после моего задержания на станции Дно «в помощь министру». Как выяснилось позднее, стремительное это исчезновение совершилось Кисляковым по приказу самого Алексеева. Это, в общем-то, был уже откровенный акт измены со стороны начгенштаба, так как контроль над железными дорогами после исчезновения Кислякова автоматически переходил к революционному правительству в лице инженера Бубликова.