Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор Страница 35

Капитан прижал к себе дочь, которая, привстав, пыталась глянуть на танк. Прижал к себе, гладил по голове и что-то шептал.

Он тоже думает о немецких самолетах.

Колонна снова стала.

Стороженко посмотрел вперед, но ничего не увидел, кроме марева, щетины штыков над серым потоком и машин, одна за другой стоявших посреди клубов пыли.

— Папа, смотри! — крикнула дочка Костенко, указывая пальцем вверх. — Смотри, самолеты!

— Воздух! — пронеслось по колонне. — Воздух!

Солдаты бросились в сторону, растекаясь по степи, выискивая укрытие или хотя бы его подобие. Сухарев глянул вверх, прикрываясь от солнца рукой, — пара «мессершмиттов» не торопясь разворачивалась над дорогой.

Костенко толкнул своего штурмана, выпрыгнул из кузова, принял детей на руки и побежал к подбитому танку. Зимянин помог спуститься жене Костенко.

— Тебе особое приглашение? — крикнул он Сухареву. — К черту из кузова.

Они уже подбежали к танку — и те, кто выпрыгнул из кузова, и комиссар с водителем, а Сухарев все стоял в кузове, наблюдая за немецкими самолетами.

Сволочи. Сволочи…

Не боятся, понимают, что прикрытия нет, что зениток на дороге нет и не может быть, все, что осталось — у переправ и мостов. Разве что винтовочный огонь…

Но никто из пехотинцев не стрелял — разбегались даже без криков. Гремели котелки, каска зазвенела, слетев с головы, кто-то выругался вполголоса, зацепившись за распустившуюся на ноге обмотку.

Только звук авиационных двигателей.

Вначале тихий, едва слышный, но с каждой секундой все усиливающийся.

— Лейтенант, с машины! — Сухарев оглянулся на голос — комиссар полка махал рукой, стоя возле танка, остальных уже не было видно. — С машины!

Сухарев медленно шагнул к борту кузова.

Немецкий истребитель ушел вперед, в голову колонны, заложил вираж, чтобы выйти на дорогу. Степные дороги почти не петляют, и застывшие машины сейчас были очень удобной целью.

Взревев двигателем, один из грузовиков рванул к обочине, попал колесом в канаву и замер. Из кабины выпрыгнул водитель и побежал в степь.

Ударили пулеметы истребителя. Две дорожки пуль помчались вначале по земле, потом нащупали машины.

Сухарев как зачарованный стоял и смотрел на приближающийся самолет. На размазанный диск винта, на оранжевые сполохи пулеметов, на пыль, двумя спиралями закручивающуюся за истребителем.

Все будто замедлилось, застыло… Звуки растянулись и стали глуше. Медленно-медленно двигался «мессершмитт», не торопясь пулеметы выплевывали пули, и пули, словно увязая в сгустившемся воздухе, медленно били в металл кабин, дерево кузовов, разбрасывали в стороны ошметки плоти и щепки. Медленно вспух огненно-черный пузырь — взорвалась машина. Полыхнула еще одна. От нее метнулся охваченный огнем человек…

Пули все ближе.

Это все, подумал Сухарев. Все. Нелепо получилось…

Удар швырнул его в сторону. Коленкой о борт, потом мгновение полета, и удар о землю выбил воздух из его легких.

Наваждение ушло — осталась боль, темнота, лоскутами плавающая перед глазами, рев мотора, грохот пулеметов… Треск, хруст досок; очереди, пробежав по машине, спрыгнули на землю и скакнули на следующий грузовик, словно бежали наперегонки.

— С ума сошел? — прозвучало над самой головой.

Сухарев повернулся.

— Почему вы не с семьей, товарищ капитан?

— Умереть хочешь? — Костенко тряхнул лейтенанта за плечи. — Ты в себя пришел?

— Почему вы не с семьей, товарищ капитан? — снова спросил Сухарев. — Вы же ради них предали товарищей… Ради них…

Второй истребитель пронесся над ними.

Несколько гильз упали на землю рядом с Сухаревым.

— Вы — предатель, товарищ капитан, — сказал Сухарев. — Вы…

Пощечина. Еще одна.

Щека онемела, а нижнюю губу пронзила боль. Сухарев тронул губу рукой, посмотрел на пальцы. Кровь.

— Встать! — крикнул Костенко и рванул лейтенанта за ремень, поднимая того на ноги. — И бегом за танк. Бегом!

— Хорошо… — пробормотал лейтенант. — Я бегу… Бегу…

— Ты впервые под бомбами, лейтенант? — на бегу спросил Костенко.

— Что? А, нет… Десятый… Двадцатый — какая разница? — пробормотал Сухарев.

— Что ж тебя так развезло… — Костенко остановился возле танка, посмотрел на небо. — Где же они?

Сухарев оперся рукой о броню, вскрикнул, отдернув руку. Солнце нагрело металл, почти раскалило.

— Вы о ком, товарищ капитан? — спросил Сухарев.

— О «мессерах», естественно… — Костенко приставил ладонь козырьком ко лбу. — Не могли же они просто так…

— Почему просто так? Они полетели вдоль дороги… До самого фронта… — Сухарев вытер кровь с подбородка ладонью, а ладонь вытер о галифе. — Вы мне губу разбили, товарищ капитан…

— Жаль, что башку не снес… — не отрывая взгляда от неба, бросил Костенко. — Под двадцатой бомбардировкой — и такой конфуз…

— Конфуз… — повторил Сухарев. — Бывает. Мне говорили, что у каждого свое время на ошибки. И количество ошибок, которое отпущено на жизнь. И пока всех не допустишь — не умрешь…

— Ага, — кивнул капитан. — Бывает… Где же… Вот…

Снова послышался нарастающий рев двигателя и пулеметные очереди. Истребители возвращались тоже вдоль дороги, оставляя за собой дымные столбы горящих машин.

Сухарев проводил немцев взглядом, потом поднял голову и увидел, как тройка самолетов пикирует сверху к дороге…

— Вон еще немцы, — Сухарев указал пальцем.

— Какие немцы… Наши. Тройка — значит наши. Немцы парами работают. — Костенко снял фуражку. — Куда же они лезут?

— Немцы?

— Наши, мать их! «Ишаки»…

— Так собьют они немцев к черту! — Сухарев посмотрел на капитана. — Три против двух — собьют же?

Звено «И-16» спикировало к дороге, «мессеры» ушли вправо-вверх, выскользнув из-под огня.

— Бегут же! — крикнул Сухарев. — Уходят…

— На вертикаль, — тихо сказал капитан. — На вертикаль…

«Ишаки» развернулись резко влево, пошли за немцами вверх.

— Сейчас они их! Сейчас!

Кто-то возле дороги закричал «ура!». Красноармейцы наконец увидели свои самолеты, и не просто увидели — краснозвездные истребители их защищают, прикрывают… И сейчас, конечно, завалят немцев… Завалят…

Головной «ишак» вдруг качнулся, крыло отлетело в сторону, и самолет, вращаясь, устремился к земле. Виток-виток-виток… Удар. Взрыв. Ведомые разошлись в стороны, но один из них тут же столкнулся с оранжевым пунктиром трассеров, скользнул на крыло, потом сорвался в штопор…

— Как же это?.. — пробормотал Сухарев.

— А это — еще пара «мессеров» вверху. Двое выманивают на себя наших, двое загоняют их в землю… — Костенко ударил кулаком по броне. — А наши… Подставились ребята.

Уцелевший «ишак» резким разворотом ушел от пулеметных очередей.

— Уходить! — крикнул Костенко, будто летчик в истребителе мог его слышать. — Не на вертикаль!

«Мессершмитты» один за другим заходили на «И-16», но никак не могли попасть. Через минуту самолеты исчезли, и удалось «ишаку» уцелеть или нет, Сухарев так и не узнал.

— Они небо чистят. Провоцируют наших, потом сбивают. А потом прилетят бомбардировщики… — Костенко выругался. — Скоро прилетят.

Их полуторка, как ни странно, могла ехать. Несколько дыр в кабине и кузове — и все. Двигатель завелся, водитель объехал горящую машину.

— До города — пять с половиной километров, — сказал старший лейтенант Зимянин. — Если повезет…

Им почти повезло.

Где по дороге, где по обочине, водитель дотащил их полуторку до окраины. И вот там везение кончилось.

Вначале Сухарев услышал, как открыли огонь зенитки. Часто застучали зенитные автоматы, в небе над городом повисло несколько дымных комков.

— Ходу! — крикнул Костенко, ударив ладонью по крыше кабины. — Давай к домам…

Полуторка дернулась, набирая скорость, но тут справа вынырнула легковушка, подставила бок.

Водитель грузовика даже затормозить не успел, машина ударила «эмку», проволокла ее несколько метров и опрокинула. И почти в тот же момент сзади в полуторку ударился следовавший за ней грузовик.

Сухарева швырнуло вперед, под ноги Костенко и Зимянина. Закричали дети. Потом вой пикирующего бомбардировщика перекрыл все звуки вокруг. Рев двигателя — вой сирены — свист бомбы — взрыв.

«Эмка» взлетела в воздух, разваливаясь на части, Сухарев почувствовал, как какая-то сила подхватила его и швырнула прочь из кузова, на стоявшую сзади машину.

Темнота.

Темнота и тишина.

У Сухарева не было ни рук, ни ног… тела вообще не было. Только мозг, который плавал в кромешной темноте. В темноте и безмолвии.

Потом вернулось ощущение тела. И боли. Ослепительной, огненной боли.

— Живой… — сказал кто-то над самым ухом Сухарева.