Роберт Харрис - Фатерланд Страница 35

– Больше того. Я снова говорил с американкой. Оказывается, Штукарт в субботу вечером звонил ей домой, похоже, собирался бежать за границу.

Бежать. Такое нельзя произносить вслух. Слово повисло в воздухе.

Йегер заметил:

– Но гестапо, должно быть, знает об этом, Зави. Ее телефон наверняка прослушивается.

Марш отрицательно покачал головой.

– Штукарт был умен. Он воспользовался автоматом напротив её дома. – Он отхлебнул пива. – Видишь, какие дела, Макс? У меня такое ощущение, словно я спускаюсь по лестнице в полной темноте. Сперва покойник в озере оказывается старым соратником фюрера. Потом выясняется, что его смерть связана со смертью Штукарта. Прошлой ночью моего единственного свидетеля, знавшего о причастности к этому делу Глобуса, – курсанта Йоста увезли гестаповцы. Теперь оказывается, что Штукарт хотел бежать. Чего ожидать дальше?

– Ты свалишься с лестницы и сломаешь себе шею, друг мой. Вот что будет дальше.

– Что ж, резонно. Но ты не знаешь самого худшего.

Марш рассказал ему о гестаповском досье. Йегер, казалось, был потрясен.

– Черт возьми! Что ты собираешься делать?

– Я подумывал не возвращаться в рейх. Даже снял со счета все свои деньги. Но Небе прав: ни одна страна не станет иметь со мной дела. – Марш допил пиво. – Не сделаешь ли ты кое-что для меня?

– Говори.

– Сегодня утром взломали квартиру американки. Не попросил бы ты орпо в Шенеберге время от времени туда заглядывать? Адрес я оставил на столе. Кроме того, я на всякий случай дал ей твой телефон.

– Нет проблем.

– Прибереги это для Пили. – Он передал Йегеру конверт с половиной суммы, снятой со счета в банке. – Здесь немного, но остальные мне, возможно, понадобятся. Держи их у себя, пока он не подрастет, чтобы знать, как ими распорядиться.

– Да брось ты, парень! – Макс перегнулся через стол и хлопнул его по плечу. – Неужели дела так уж плохи? Уверен?

Марш пристально посмотрел ему в глаза. Через пару секунд Йегер отвел глаза и, пробормотав: «Да. Ну что ж…» – положил конверт в карман.

– Мой Бог, – неожиданно взорвался он, – если бы мой парень написал на меня в гестапо, я бы ему выдал – конечно, не деньги.

– Это не его вина, Макс.

Вина. Как можно винить десятилетнего ребенка? Мальчику нужен отец. Его заменила партия – дала ему уверенность, дружеское общение, веру во что-то – все то, что должен был дать и не дал Марш. К тому же «Пимпф» рассчитывал, что юные предпочтут преданность государству преданности семье. Нет, он не станет – не может – винить своего сына.

Йегер помрачнел.

– Еще пива?

– Извини. – Марш встал. – Должен ехать. Пиво за мной.

Йегер, пошатываясь, тоже поднялся на ноги.

– Когда вернешься, Зави, поживи пару дней у меня. Младшие дочери уехали на неделю в лагерь – можешь занять их комнату. Что-нибудь придумаем на случай военного трибунала.

– Я же асоциальный элемент. Прятать меня – не очень-то хорошо в глазах местной партийной организации.

– Клал я на партийную организацию. – Сказано было от души. Йегер протянул руку, и Марш пожал огромную мозолистую лапу. – Береги себя, Зави.

– Береги себя, Макс.

6

На взлетных полосах аэропорта имени Германа Геринга в дрожащем мареве от работавших двигателей можно было видеть новое поколение пассажирских реактивных самолетов – сине-белые «боинги» компании «Пан Америкэн» и красно-бело-черные украшенные свастикой «юнкерсы», принадлежащие «Люфтганзе».

В Берлине два аэропорта. Старый аэродром Темпельгоф с короткими дорожками, оказавшийся поблизости от центра разросшегося города, обслуживает внутренние линии. Международные рейсы осуществляются из аэропорта имени Германа Геринга, расположенного в районе северо-западных пригородов. Длинные низкие здания нового аэровокзала из мрамора и стекла, разумеется, спроектированы Шпеером. Перед залом для прибывающих пассажиров – изготовленная из переплавленных «спитфайров» и «ланкастеров» статуя Ханны Райч, самой знаменитой летчицы Германии. Она глядит в небо, оберегая его от незваных гостей. Позади неё транспарант на пяти языках: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БЕРЛИН, СТОЛИЦУ ВЕЛИКОГО ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА».

Марш расплатился с шофером такси, дал на чай и направился по пандусу к автоматическим дверям. Холодный воздух был здесь творением человека – пропитан авиационным горючим и пронизан ревом моторов. Раскрылись двери, затем с легким шипением сомкнулись позади него, и Марш вдруг оказался в звуконепроницаемом пузыре – зале для отлетающих.

«Объявляется посадка на рейс 401 „Люфтганзы“ на Нью-Йорк. Пассажиров просят пройти на посадку к выходу номер восемь…»

«Заканчивается посадка на рейс 014 „Люфтганзы“ на Теодерихсхафен. Пассажиров…»

Сначала Ксавьер прошел к стойке «Люфтганзы» и забрал свой билет, потом к контрольно-пропускному пункту, где его паспорт подвергла внимательному изучению блондинка с приколотой на левой груди табличкой с именем Гина и свастикой на отвороте жакета.

– Желает ли герр штурмбаннфюрер сдать багаж?

– Нет, благодарю вас. У меня только это. – Он похлопал по своему небольшому чемоданчику.

Она вернула паспорт с вложенным в него посадочным талоном, сопроводив ослепительной и искусственной, как неоновый свет, улыбкой.

– Посадка через полчаса. Желаю счастливого полета, герр штурмбаннфюрер.

– Благодарю вас, Гина.

– Всего доброго.

Они кланялись друг другу, как пара японских бизнесменов. Путешествие по воздуху было для Марша непривычным. Незнакомый мир с собственным непостижимым ритуалом.

Следуя указателям, он прошел в уборную, выбрал самую дальнюю от умывальников кабинку, запер дверь, открыл чемодан и достал оттуда кожаную сумку. Потом сел и с усилием стянул сапоги. Хромовые голенища и кафель отражали белый свет.

Раздевшись до трусов, он сложил сапоги и форму в сумку, спрятав в середине «люгер», застегнул молнию и запер замок.

Пять минут спустя он вышел из кабинки совершенно преобразившимся – в светло-сером костюме, белой рубашке, бледно-голубом галстуке и мягких коричневых туфлях. Арийский супермен превратился в обычного гражданина. Он чувствовал перемену и по глазам людей. Больше не видно было испуганных взглядов. Угрюмый служитель камеры хранения багажа, где Марш оставил сумку, вручил ему номерок.

– Не потеряйте. Если потеряете, лучше не приходите, – и кивком указал на висевшее позади него объявление: «Внимание! Вещи выдаются только по предъявлении номера!»

В зоне паспортного контроля, увидев сотрудников службы безопасности, Марш остановился в нерешительности. Первый барьер – проверка посадочных талонов, которые нельзя получить без соответствующей визы. Второй барьер – проверка самих виз. По обе стороны прохода стояли по трое служащих пограничной полиции с автоматами. Стоявшего впереди Марта пожилого человека проверяли с особой тщательностью. Таможенный чиновник говорил с кем-то по телефону, прежде чем пропустил его, махнув рукой. Они все ещё разыскивали Лютера.

Когда подошла очередь Марша, он заметил, что его паспорт сбил таможенника с толку. Штурмбаннфюрер СС, а виза всего на двадцать четыре часа. Обычно понятные сочетания званий и привилегий на сей раз были слишком запутаны, чтобы в них разобраться. На лице чиновника отражалась борьба между недоверием и раболепием. Как обычно, раболепие взяло верх.

– Счастливого пути, герр штурмбаннфюрер.

Пройдя за барьер, Марш продолжил изучение системы безопасности. Весь багаж просвечивался рентгеновскими лучами. Его обыскали, потом попросили открыть чемодан. Тщательно осмотрели каждый предмет – расстегнули несессер с туалетными принадлежностями, открыли тюбик с кремом для бритья и понюхали. Охранники работали с тщательностью людей, знавших, что если за время их дежурства самолет захватят или взорвут террористы, то следующие пять лет они проведут в концлагере.

Наконец он прошел все проверки. Похлопал по карману, дабы удостовериться, что письмо Штукарта все ещё там, повертел в другой руке медный ключик. Потом подошел к стойке бара, заказал большую порцию виски и закурил.

Он вошел в «юнкерс» за десять минут до отлета.

Это был последний рейс из Берлина в Цюрих, и в салоне было полно деловых людей в темных костюмах-тройках, занятых чтением розовых финансовых газет. У Марша было место у окна. Соседнее кресло пустовало. Он поставил чемодан на полку у себя над головой, устроился поудобнее и закрыл глаза. Внутри самолета раздавались звуки кантаты Баха. Снаружи, начиная глухим рокотом и поднимаясь до завывания на высоких нотах, в хор вступали запускаемые один за другим моторы. Самолет, слегка подпрыгнув, покатился по полосе.