Владимир Свержин - Личный враг императора Страница 36

– Вы настоящий герой, Зигмунд! – С этими словами он порывисто, совсем по-дружески обнял меня. – Пусть удача, как и прежде, сопутствует вам! Быть может, у тебя есть какие-то личные просьбы?

– Да, мой принц, но если позволите, об этом позже. А сейчас я бы хотел немного отдохнуть.

Принц Богарне кивнул, отпуская меня, и приказал адъютанту:

– Распорядитесь, чтобы трупы князя Трубецкого и его пособника вздернули у самой дороги. Это поднимет дух войскам. От вас же, месье Бейль, я жду обстоятельного рассказа.

«Ах, жаль, что я не смогу записать его, – вздохнул я, выходя из избы. – Ну что ж, теперь, как говорится, или пан, или пропал».

Пронизывающий восточный ветер гнал облака, и луна мутным глазом поглядывала в разрывы между ними холодным волчьим солнышком. Сами зубастые санитары леса, прельщенные обилием и многообразием добычи, держались поблизости от дороги и обнаглели уже до того, что порою днем нападали на отбившихся от строя солдат. То здесь, то там у обочины встречались окровавленные лоскутья формы и обглоданные кости. Страх сделаться волчьим ужином подстегивал еще живых солдат и офицеров держать строй. Впрочем, для всякого, кто видел это беспримерное отступление, была ясна горестная картина краха Великой армии. Выстроенные поутру роты, сведенные из остатков полков, понуро брели в неведомом им самим направлении, оживляясь лишь на краткий миг, чтобы дать отпор наскакивающим казачьим сотням. Если атаку удавалось отбить, измотанные этим перенапряжением сил французы зачастую просто садились в снег, чтобы перевести дух. Садились и больше не вставали, так и замерзали с ружьем в руках, оставляя новый и новый корм сопровождающим армию волчьим стаям.

Насколько я мог видеть, за очередной переход 4-й корпус понес изрядные потери. И у всякого сидевшего в этот час у костров в голове крутилась мысль, все больше перераставшая в убеждения. Еще день, и все, больше ничего не будет, не будет прекрасной зеленой Италии, лазурного неба и синего моря. Не будет тепла и вкусной обильной еды, щедро заправленной оливковым маслом. Едва ли не все оставшиеся в живых с надеждой и почти обожанием глядели на своего командира, даже те, кто в сердцах честил Бонапарта корсиканским выродком, глядели на его пасынка с немым обожанием. С утра до ночи вице-король Италии не покидал седла, деятельно руководил движением колонн, решительно отбивал атаки «русских орд» и не садился за стол, будь он под крышей или же без, пока не убеждался, что каждый солдат его войска будет накормлен, пусть хоть черствой коркой, но все же не менее, чем он сам.

Я вышел во двор, из-под распахнутой шубы на груди поблескивали новые ордена. И уже один этот факт заставлял италийцев с почтением глядеть на неведомого офицера.

– Ну что, как все прошло? – Ко мне подошел Ротбауэр, желающий утереть очередные пятна выступившей из раны крови.

– Еще не прошло. – Я чуть заметно кивнул на избу. – Сейчас месье капитан живописует принцу мои подвиги.

– Крайне неосмотрительно, – буркнул вестфалец. – Держать коней запряженными и велеть зарядить пушку?

– На всякий случай да, но так, чтобы это не привлекло внимания любезных хозяев.

Мой собеседник подозвал прислонившегося к обломкам изгороди Дунке, наблюдавшего за нами, по-приятельски закинул руку ему на плечо и что-то прошептал на ухо. Тот кивнул и молча удалился.

Бывший студент между тем смочил тампон горжелкой, вновь со вздохом обработал мою рану и наконец задал вопрос, должно быть, мучивший каждого из воинов моего собственного «иностранного легиона»:

– Неужели вы ему верите?

– Верю, – кивнул я.

– Но почему, он же чужак?!

– Впрочем, как и каждый из вас. Был чужак. Надеюсь, теперь будет свой. Вот ответь мне, дружище, за месяцы, которые вы воюете под моим началом, вы получили денег столько, сколько, возможно, не заработали бы за всю свою жизнь.

– Это правда, – кивнул несостоявшийся медик.

– Погоди, я не об этом. Я берег каждого из вас и впредь надеюсь оберегать от пустых опасностей.

– Снова верно.

– И дальше надеюсь быть вам вместо отца родного.

Мой «лечащий врач» молча усмехнулся. Я никогда не спрашивал у него о возрасте, но явно этот «сын» был старше меня не менее чем на три года.

– Так вот, – продолжил я, – после нашей победы над Наполеоном большая война не закончится. Это как пожар в торфянике, сверху трава, под землей огонь. И хотя все вы сможете наконец снять мундиры и занять должное, подобающее вам по нынешнему состоянию кошелька положение в обществе, я надеюсь, что вы не перестанете быть моими солдатами.

Ротбауэр поглядел на меня с интересом. Должно быть, мысль о том, что можно оставаться солдатом, перестав носить мундир и не таская с собой повсюду увесистое ружье и тесак, прежде не посещала его далеко не глупую голову.

– Я тебе верю, командир. И все парни верят тебе. Если ты скажешь нам оставаться в строю, пусть даже вне строя, то, клянусь гадюкой с дубины Эскулапа, мы будем по-прежнему верны тебе. Уж во всяком случае, я – так точно.

– Поговори с ребятами, но только тихо, без обычной ругани и пересмешек.

– Сделаю, – кивнул Ротбауэр. – Так, а все же, этот капитан Фавье?

– Если я не ошибаюсь, а очень хочется верить, что я не ошибаюсь, этот капитан будет нашим передовым отрядом.

– Это интендант-то? – обескураженно переспросил вестфалец.

– Он самый.

– Вот же чудеса небывалые! – покачал головой он. – Впрочем, о чем это я, вам, как водится, оно виднее.

– Именно так. Тихо, к нам направляется адъютант! – Я увидел офицера, вышедшего из сеней и устало бредущего в нашу сторону. Моя рука в кармане нащупала милый парижский сувенир – стреляющий кастет… В случае необходимости игрушка вполне полезная… Впрочем, судя по тому, что адъютант шел без сопровождения, экстремальной ситуации не предполагалось. Ротбауэр козырнул и отошел, давая офицерам пообщаться без свидетелей.

– Камрад Зигмунд, – почтительно обратился ко мне адъютант, – позвольте рекомендоваться, лейтенант Чезаре Де-Ложье, полк велитов. Сегодня я исполняю обязанности дежурного адъютанта его императорского высочества. Принц Эжен послал узнать, если вы все еще на ногах, он просит вас вернуться к нему.

– Я все еще на ногах, – кивнул я, придавая лицу выражение крайней утомленности. «Проклятье! – крутилось у меня в голове. – Интересно, что понадобилось его высочеству – лично сорвать с моей груди ордена? Велеть пристрелить, не вызывая лишнего шума? Вряд ли он станет марать руки о разбойника, пусть даже и княжеского происхождения, а устраивать судилище – значит, публично сознаться, что отдал горы золота и драгоценностей какому-то заезжему проходимцу. Да и не какому-то, а знаменитому Черному князю». – Его высочеству совершенно необходимо видеть меня? Быть может, дело ждет до утра?

– Не могу вам это сказать. Но краем уха я слышал рассказ месье Бейля о ваших подвигах, о том, как вы в невероятной схватке одолели князя Трубецкого. Позвольте, я пожму вашу руку! Если мне удастся выжить в этой проклятой стране и у меня будут дети, я непременно расскажу им о вас! Ибо каждый юноша должен расти на именах героев. – Он протянул мне руку.

«Де-Ложье, – припомнилось мне, когда я пожимал ее. – Да, он выберется и оставит весьма интересные записки. Однако нужна ли мне подобная слава? И без того приказ о присвоении мне кавалерской степени ордена Почетного легиона вполне может попасться на глаза императору. У Бонапарта замечательная память, и, уж конечно, после милой проделки с похищением у него из-под носа генерала Винцингероде он имя и фамилию «польского изменника» запомнил накрепко. То-то удивится Его Императорское Величество!»

– Благодарю вас, лейтенант, за добрые слова, но, прошу вас, давайте отложим разговор об этом до Парижа. Верю, что мы непременно встретимся с вами там. У моего старого приятеля капитана Люмьера на Монмартре есть трактир, называется «Шантеклер» («Петух»). Если по окончании войны вы не застанете меня там, то, уж во всяком случае, хозяйка будет знать, где меня найти. А сейчас не время.

– Да, это правда, – вздохнул Де-Ложье. – Ужасное время! Ужасный поход! И каждый из нас рискует остаться здесь.

– Мы встретимся, обязательно встретимся. – В голове мелькнуло: «Десять лет спустя или двадцать лет спустя». Но бросать эти фразы вслух я не стал, ибо цитата не достигла бы нужного эффекта. Сын покойного генерала Дюма был еще слишком юн, чтобы познакомить с ними свет. – Ладно, – я махнул рукой, – оставим этот разговор. Его Императорское Высочество ждет, покуда я на ногах, а значит, к услугам вице-короля.

Принц Евгений и впрямь ждал меня. Он сидел за столом, рядом с ним стоял пузатый самовар и слышался запах ошпаренного брусничного листа. Анри Бейль располагался на лавке напротив с чашей китайского фарфора в руках. Заметив меня, маршал порывисто вскочил.

– А вот и наш герой! Месье Анри рассказал о ваших подвигах. Я восхищен. Поистине, замечательная храбрость и хладнокровие.