Владимир Корн - То, что действительно важно Страница 36

А то, что со мной происходит сейчас, это всего лишь откат. Обычная реакция организма, на обычный стресс. Но от понимания этого совсем не становится легче.

Куртис лежал на спине, на брошенной прямо на мокрую и грязную траву дерюге.

Рубаха у него была разорвана на груди, и на ране, при каждом его вздохе, образовывался кровавый пузырь. Когда он увидел меня, подмигнул левым глазом и попытался улыбнуться. А вот улыбка получилась у него из рук вон плохо.

Я видел, как Куртис рухнул на одно колено, уже тогда, когда Пронтий со своими людьми выскочил из-за телег и отогнал налетчиков далеко в сторону. Но я не видел, когда же его ранили. Честное слово не видел.

Я поклонился ему в ответ, стараясь, чтобы в этом поклоне он смог разглядеть все мое к нему уважение. Ты дал мне значительно больше, старик, чем просто способ вызвать в себе это ощущение неуязвимости. И я запомнил твои слова, что оно тренируется так же, как, например, задержка дыхания.

Милана!

Эти люди в сереющей мути рассвета отступали в ту сторону, где я ее спрятал. И я помчался туда со всей скоростью, на которою только был способен. И уже совсем недалеко резко сбавил бег, опасаясь увидеть то, чего страшился больше всего на свете. Нет.

Милана сидела с плотно закрытыми глазами и что-то неслышно шептала.

Оба ее кулачка были по-прежнему сжаты, и из одного выглядывал краешек конфеты. Другой был пуст, и все орешки валялись на земле.

— Милана — позвал я ее почему-то шепотом. Девушка открыла глаза, и я заметил в них что-то очень похожее на радость. Затем она побледнела еще больше.

— У тебя кровь на лице -

Нет, нет, девочка не надо лицо руками трогать, запачкаешься. Эта кровь из рукава в ладонь набежала, а затем я ей по лицу провел, нечаянно.

Теперь у меня на левом предплечье три шрама будет, целая коллекция. С самым первым я сюда прибыл, так его и не видно уже почти. Давно это было. Да и второй рубец подживать начал, края затягиваются. А сегодня совсем маленький, даже кости не видно и кровь запеклась.

Пойдем к остальным, вполне возможно, что им необходимо помочь. Только ты побудь здесь, с краешку, посиди не телеге, дальше не ходи. Там сейчас очень некрасиво, не зачем тебе это видеть. И подожди еще немного, столько времени ждала, совсем чуть-чуть осталось. Видишь, и дождя совсем нет, только небо хмурится.

Среди людей Пронтия погибло пять человек и среди них был Годим. Если бы не он, было бы много больше. Вероятно, остались бы только те, кто смог убежать.

Наверное, именно такой смерти и он желал, чувствуя, как покидают силы и сноровка когда-то могучее тело.

И еще, как бы там ни было, его правильнее звать Годим, а не Куртис. Знал он, что не пережить ему эту ночь, и насчет меня правильно предсказал. Хотя, в принципе, первым должен был лечь я.

Я подошел к Пронтию, молчаливо наблюдавшему, как его люди копают пять могил.

Что-то вы все не нервничаете, не торопитесь отсюда уехать как можно быстрей. А это значит только то, что это смогу сделать я, не ставя себе в вину то, что бросил вас в трудной ситуации.

На мой взгляд Пронтий опять вильнул своим куда-то в землю и в сторону.

Понимаю, ты так и не расскажешь, почему эти люди напали на вас, везущих чуть ли не хлам на девяти телегах.

Может быть, среди этого хлама высохшая смола очень редкого дерева житоя, от крупицы которой положенной под язык, люди цепенеют на целые сутки, и все это время живут в своем мире. И он настолько прекрасный, что ими овладевает желание остаться в нем навсегда.

Или плоды невзрачного кустарника, что дают отличный тонизирующий эффект, но заставляют принимать их снова и снова, поскольку жизнь перестает вызывать желание ее продолжать.

Или обыкновенные контрабандные товары, их имеется целый перечень, и заниматься торговлей ими может только государство. Не скажешь?

Ну как знаешь, как знаешь, а мне пора откланяться. Ваши проблемы теперь только ваши проблемы.

Уже в спину Пронтий окликнул меня — Артуа. Когда я обернулся на зов, он протянул мне саблю Годима. Что ж, очень ценный подарок, и ты это понимаешь еще лучше меня.

До половины обнажив клинок, я полюбовался узорчатостью его стали. Вынул его полностью и несколько раз взмахнул рукой. Не легкий и не тяжелый, в самый раз, как будто сам специально долго по весу его подбирал.

Проблема только одна: всякий раз, когда выхватываешь его из ножен, можешь потерять несколько очень важных мгновений, чтобы лишний раз полюбоваться изящной хищностью его клинка.

Оседлав Мухорку, я помог Милане взобраться на нее. Все, Милана нам пора.

Сразу и поедем, без завтрака. Зря ты выбросила и орешки и слипшиеся в руке конфетки. Не осталось у меня ничего из съестного. Когда состоишь на полном довольствии, такими вопросами перестаешь заморачиваться.

Так что придется немного потерпеть. Что-нибудь по дороге купим.

И еще один очень важный момент. Пару минут буквально.

Я подошел к могиле Годима, уже лежащему в ней, завернутым в полотно и положил клинок ему на грудь. На какой-то миг мне даже показалось, что его тело чуть шевельнулось, принимая то, что принадлежит ему по праву.

Это морок. Просто я не выспался ночью и еще очень много нервничал. Но так будет правильно.

Завтра мне предстоит расстаться с Миланой.

Я сидел в харчевне и который час тянул кислое дрянное вино безо всякого намека на крепость. И больше всего мне хотелось, чтобы сейчас передо мной на столе оказался обыкновенный стакан с обыкновенной белой жидкостью привычной мне градусности. Чтобы ахнуть его залпом, уткнуться носом в рукав, а затем им же вытереть набежавшую от этого слезу. Потом перевести дух и выкурить подряд пару сигарет. Наверное, меня бы отпустило.

Милана осталась наверху, в большой сухой теплой чистой комнате с двумя широкими кроватями.

Мы остановились на этом постоялом двору еще совсем засветло. Я снял комнату, ту, что оказалась лучшей и свободной. Распорядился принести в нее много горячей воды.

Заказал много всего из того, что мне показалось вкусным в местном меню.

Затем ушел вниз, уселся за стол, и сижу за ним уже который час.

И еще я купил Милане новое платье. Конечно, он не было таким, к каким она привыкла, хотя я потратил на него почти все деньги, обнаруженный в поясе жертвы моей все еще побаливающей пятки. Или рукояти моего пистолета.

Завтра Милан будет там, куда все это время стремилась, и совсем не хочется, чтобы выглядела она одной из тех, кто зарабатывает себе на хлеб ласками на обочине имперского тракта.

Когда она одела его и попросила оценить, я увидел то, что боялся увидеть все это время. Платье оказалось ей по размеру, и передо мной предстала не девочка-подросток, а юная женщина во всей своей хрупкой тонкости красивой фигуры.

После этого я и ушел вниз и сижу за столом, мечтая о полном стакане национального напитка, пусть даже и очень теплом.

Когда я, наконец, поднялся в комнату, Милана уже спала. И на лице ее было выражение не обиженной девчонки, а женщины, обманувшейся в своих ожиданиях.

Прости меня, Милана и пойми, что так будет правильно.

Мы шли тропинкой по красивому замечательному лесу, держась за руки и разговаривая обо всем на свете. С почти безоблачного неба ярко светило солнце, как будто бы говоря: вот оно я, а ведь вы совсем не ожидали увидеть меня еще долго-долго.

— Этот лес — рассказывала Милана — граница между владениями моего дяди и его соседом, бароном. Уже много лет они не могут выяснить, кому же он должен принадлежать. Мы могли бы свернуть с тракта немного дальше, но почему-то мне захотелось пройтись по нему. Правда ведь, что он очень красивый? -

Истинная правда Милана, и мне тоже очень не хочется с тобой расставаться как можно дольше.

Завтра я проснусь и уже не смогу видеть тебя, и некому будет оттачивать на мне свой язычок. А мне так нравилось, когда ты так делала, я даже не прислушивался к тому, что ты говоришь, просто слушал твой голос и все.

Не смогу помочь спрыгнуть тебе с телеги на землю, хотя ты отлично умеешь делать это сама. Но каждый раз, когда я тебе помогал это сделать, мы на миг замирали, и так хотелось закончить все поцелуем.

Или даже просто проснуться среди ночи от подозрительного шороха и вслушиваться в темноту ночи и в твое спокойное дыхание. А затем уснуть с мыслью, что скоро утро и ты опять мне улыбнешься.

Завтра всего этого не будет.

Сейчас мы идем, и с каждым шагом это завтра становится все ближе и ближе.

И я, наконец, решился сказать то, о чем боялся признаться все это время даже себе.

То, что понял сразу, как только ты немного пришла в себя и перестала казаться очень испуганной девчонкой.

И я старательно придумывал причины, по которым этого делать не следовало. Твоя молодость, твое происхождение и все остальное прочее.