Василий Звягинцев - Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло Страница 36

Однако чем-то этот факт привлек внимание Роулза. Интуиция зашевелилась. Он угостил клерка сигарой и между другими, ничего не значащими вопросами осторожно поинтересовался, как этот джентльмен выглядел.

Юноша описал незнакомца довольно подробно. Среди множества известных Роулзу людей такого точно не было. И все же…

Поднявшись к себе, комиссар тщательнейшим образом обыскал помещение. Искал малейшие следы пребывания здесь посторонних.

Моментами ему приходило в голову, что ведет он себя просто глупо. Никаких ведь оснований для подозрений. Не проще ли согласиться с очевидным? Допустить, что виски попался поддельный, с добавлением древесного или картофельного спирта. Вот и подействовал таким образом. Затуманил мозг, заставил выпить бутылку до дна. Последнее время он действительно сильно уставал, вот и сорвался, с кем не бывает.

Но натура разведчика не позволяла согласиться с таким, чересчур на поверхности лежащим, решением.

И тем не менее – все бумаги и деньги целы, сейф вскрывать не пытались, каждая вещь оставалась на своем привычном месте. В том числе и заряженный револьвер в ящике стола.

Многих вошедших в обиход способов фиксации проникновения в дом посторонних, от самых простых, вроде положенных в нужном месте ниточек, пыли, нанесенной на те или иные предметы, не говоря о более сложных, в XIX веке не знали. Или, по крайней мере, широкого распространения среди специалистов они не имели.

Совершенно не за что зацепиться пытливой мыслью.

Роулз сел за стол, подпер голову рукой. Закурил сигару.

Тут ему пришел в голову достаточно рисковый план. Не провести ли следственный эксперимент?

В шкафу есть еще несколько бутылок из той же партии. Подаренной капитаном одного из английских пароходов, пришедших из Глазго до начала войны. Налить полстакана, выпить и наблюдать за действием. Затем продолжить, фиксируя ощущения. Может быть, если виски действительно недоброкачественный, он успеет это заметить раньше, чем снова впадет в беспамятство.

На случай, если последствия окажутся серьезными, Саймон предупредил делопроизводителя, тоже разведчика, о том, чем намерен заняться и что делать, если ему вдруг станет плохо.

Сотрудник выразил сомнение в необходимости такого риска, предложил провести эксперимент на ком-нибудь другом. Да вон хотя бы на том бродяге, что стоит, покачиваясь, на противоположной стороне улицы.

Некоторый резон в этой идее был. Но Роулз ее отверг. Ему нужны личные впечатления.

Четыре унции[51] выдержанного шотландского виски прошли хорошо и вызвали то настроение, которое и имели в виду его создатели. Мысли, оставаясь ясными, забегали гораздо быстрее, внезапно появилась уверенность, что нынешнюю загадку он так или иначе решит. С врагами тоже справится, кем бы они ни были.

Взгляд упал на толстую конторскую ручку, лежавшую рядом с чернильницей. Постой, постой, это интересно! Позолоченное перо «рондо» было покрыто засохшими чернилами. А ведь Роулз имел устоявшуюся с первых школьных лет привычку – закончив урок, обязательно дочиста вытирать перо специальной салфеточкой.

Допустим, он в пьяном виде об этом забыл. Если уж разуться перед сном не успел. Но, значит, что-то, пока был в состоянии, писал?

Что же?

В настольной тетради датированных вчерашним днем записей не имелось. Как и отдельных бумажек с какими угодно каракулями.

Вот!

Не торопясь, словно опасаясь спугнуть удачу, он сделал еще два глотка.

Извлек из ящика большую лупу и принялся тщательно изучать свой рабочий дневник.

Ему хватило минуты, чтобы увидеть на скрепках следы с большим тщанием и аккуратностью удаленных листов. Подошел к окну и в косых солнечных лучах рассмотрел на чистой странице едва заметные вдавленности – следы от пера, не совпадающие с расположением строк на предыдущей.

Вот и все! Главная часть задачи решена. Некто, проникнув в офис, привел Роулза в бессознательное состояние и изъял две исписанные страницы. Посчитать было нетрудно, число листов в тетради известно.

Комиссар имел обычай заносить в дневник главные события дня. Вчера ничего существенного, кроме прихода русского парохода, не было. Значит, только об этом он и писал. И, очевидно, записал такое, что вынудил «кого-то» спланировать и безупречно (почти) провести такую акцию!

Роулз понял, что выиграл. Неизвестный пока враг выдал себя, причем остается в уверенности, что сделал свое дело чисто. Так не на того напал!

Профессионализм противника сомнений не вызывал. Комиссар, честно признаваясь себе, не мог утверждать, что у него получилось бы сделать подобное в чужом городе, практически ничего не зная об объекте…

Или – все враг знал заранее, операция была подготовлена давно и тщательно, а вчера в город прибыл исполнитель. Специалист в одной-единственной области. И сегодня, возможно, уже покинувший (или покидающий) пределы колонии.

Он покрутил ручку телефона, вызвал порт.

– Что там с «Царицей»?

– Товар на Кейптаун выгрузили. Другого попутного груза нет, – ответил агент при таможне. – Зато проданы все пассажирские билеты. Очень много желающих уехать в Европу. Многие согласны на четвертый класс.

– Какой четвертый? У них всего три. Третий – шестиместные каюты ниже ватерлинии, без иллюминаторов…

Несмотря на случившееся, память в целом оставалась прежней. Планировку «Царицы» Роулз представлял детально. Как и любого другого парохода, с которым приходилось иметь дело.

– За половинную цену капитан согласился взять двадцать человек в матросские кубрики. Питание из общего котла за отдельную плату.

– Да, это начинает напоминать панику. Когда отходят?

– Сегодня в полночь.

– Я подъеду. Посадка еще не началась?

– Первый класс уже разместился. Остальные проходят оформление.

– Задержите, я сейчас подъеду.

…Он снова разговаривал с капитаном, сидя в его каюте. Так, ни о чем. Однако Челноков хорошо знал, что подобные господа «ни о чем» разговаривать не умеют. И все время ждал подвоха. Еще он заметил, что комиссар прилично навеселе. Не «под мухой», что означает состояние вялое и расслабленное, а, наоборот, полон активности. Злой активности.

Русским такое понятие как злость, тем более на государственном уровне – не слишком понятно. Ожесточение в бою – совсем другое. Геннадий Арсеньевич участвовал в турецкую войну в атаках на броненосцы катеров с шестовыми минами (а вы только представьте, что это такое! Полпуда пироксилина на четырехсаженной палке, которой нужно ударить в борт под ватерлинию. Бывало, еще и под ружейным огнем!). Но именно злости к туркам он не испытывал. Азарт – да. Страх – да, особенно, когда пули по планширю и кожуху котла щелкали. Взорвали «Интибах», возвращались домой на кренящемся, полузатопленном катере, со смехом просовывали пальцы в дырки мундиров, пили водку, спорили, кому какие кресты достанутся, а злости все равно не было. Ни на турок, ни на собственное начальство, пославшее в самоубийственное дело.

Ну и пусть британец злится, наверное, есть на что. Но здесь-то, на пароходе, – территория Российской империи. Тем более, что господин жандармский полковник заверил его, что прикроет от любой провокации. Англии совсем не ко времени вступать в конфликт с Великой Державой, которая сама не боится ничего, а любому неприятелю может ответить так, что мало не покажется.

– Вы что-нибудь знаете, господин капитан, о ваших пассажирах, сошедших здесь на берег? – спросил вдруг Роулз.

Челноков посмотрел на него с явным удивлением. Кажется, эта тема вчера была отработана полностью.

– Не знаю и знать не хочу. Вообразите, господин комиссар, сколько я за пятнадцать лет перевез пассажиров! И что – должен задумываться о каждом? Вот неприятности, штормы, аварии – за это с меня спросят. А пассажиры! Заплатили, довез, высадил, забыл. Неужели с ними что-нибудь случилось?

– С кем? – хитро спросил комиссар.

– Да с любым, кто вас заинтересовал. Но если и случилось что, так на вашей территории. – Челноков показал пальцем, где кончается зона его ответственности.

– Ну, допустим, с их самым главным. Мистером Сэйпиром…

– Он у них главный? Я и не знал. Вел себя как все. А вы, кстати, с ним дольше всех говорили и остались вполне довольны. Не так ли?

Роулз неопределенно пожал плечами. Мол, говорил, да, а теперь возникли дополнительные обстоятельства.

Капитан раздавил в пепельнице папиросу и встал.

– Если у вас нет более серьезных вопросов, а также претензий ко мне и к моему судну, я прошу разрешения закончить посадку оставшихся пассажиров и выйти в море. Барометр, видите ли, падает, и хочется удалиться от берега до шторма.

– Спасибо, капитан. Вы были очень любезны. Теперь последний вопрос – нет ли господина Сэйпира в числе пассажиров первого класса, которые уже взошли на борт?