Валерий Елманов - Красные курганы Страница 37

– Так ты на стол этот прав еще менее имеешь! – возмутился Мстислав.

– Я его по праву меча у Мстислава Святославовича отнял. Ныне мой он, и кончен разговор, – отрубил Константин. – Что же до вас касаемо, – повернул он голову к Александру Бельзскому и турово-пинским князьям, – и вам так же скажу. Рати на ваши земли я повел лишь в ответ, после того как вы на рязанские пришли. И никто вас силком ко мне не гнал, сами за поживой ринулись, да еще и степняков позвали. А теперь что же – не сумели в сече одолеть, так жаждете за столом своего добиться, так, что ли? Хотя, – он тут же резко изменил тон, желая дать надежду, а то уедут, чего доброго, – если ко мне с просьбой обращаются, то и я покладист становлюсь. Вот только поначалу давайте с царем порешим, а уж когда изберем его, тогда и разговоры вести станем. Все вернуть не обещаю, но часть отдам. В том, ежели вам, как Ярославу, моего слова мало, могу хоть сейчас роту на мече дать.

Выждав немного для приличия – вдруг кто-нибудь и впрямь таким бессовестным окажется, что попросит поклясться, – Константин вновь почтительно обратился к киевскому князю:

– Дозволь же теперь, Мстислав Романович, приступить к чтению харатьи.

Дождавшись, когда тот наклонит голову в знак согласия, рязанский князь повернулся к своему летописцу, махнул ему повелительно.

Тут-то все и началось.

Уже одно из самых первых положений, суть которого состояла в том, чтобы «все князья роту царю давали», вызвало такую бурю негодования, что угомонить разбушевавшуюся вольницу сумел только митрополит.

Поднявшись со своего места, он обвел укоризненным взглядом крикунов и негромко произнес:

– Зрю я, что ваше нежелание присягнуть будущему избраннику явно от гордыни бесовской исходит, коя матерью всем смертным грехам доводится. Негоже, глаголите вы, чтобы Рюриковичи другому Рюриковичу в верности клялись. Но в чем же тут непотребство зрите? Али ваши бояре и дружинники не такую же роту вам дают? Они же – суть такие, яко и вы, человецы о двух руках, двух ногах и голове. Более того, выходит, что у них умишка поболе вашего, ибо разумеют, что без роты вы им на куну малую не доверите. А как же царь вам верить возможет? И в чем тут поношение чести вашей? Вы ж не просто обычному Рюриковичу бразды в руки вручите, но самому изо вас достойнейшему, вами же избранному. Опять же иное в разум возьмите. Кто знает – может, именно вам эту роту давать и не придется. Может, это вам все прочие давать ее станут. Царь-то будущий ныне среди вас сидит, за этим столом.

Митрополит пристально посмотрел вначале на киевского князя, затем на смоленского, на галичского, не забыл и про Ярослава. Потом очередь и до всех прочих дошла. Никого не забыл, сумев каким-то непостижимым образом почти в каждого вселить веру именно в его собственное избрание.

Даже у самых захудалых после взгляда, устремленного в его сторону владыкой Мефодием, вдруг внезапно появлялась надежда: «А и впрямь – почему бы не я? Чем я-то плох?» И – князья угомонились.

А Константин лишь устало вздохнул. У него никаких таких мыслей не всколыхнулось, да и не могло. Ему владыка Мефодий глазами иное сказал: «Держись, княже. А если совсем невмоготу будет, то я подсоблю, не сомневайся».

С тем митрополит и сел. После его речи против клятвы верности никто и слова не сказал – следующее обсуждать принялись.

К счастью, дальше предложения пошли попроще. Споры, разумеется, все равно возникали, но были они непринципиальны, например по поводу сбора и дележа дани.

В тексте грамоты этот вопрос звучал следующим образом: «Исчислив число своих людишек, князь должен за каждого из них каждое лето вносить в царскую казну по две гривны серебром. Прочее же он может оставить себе, но, дабы смердов не обременять чрез меру, воспретить брать с каждого из них более трех гривен».

Тут, разумеется, в первую очередь возмутились те, кто побогаче.

– Ты сам, княже, сможешь ли с каждого своего смерда по три гривны получить? – криво усмехаясь, поинтересовался у Константина Владимир Рюрикович.

– Опять же сколько из них на дружину выделить надобно, – добавил Мстислав Удатный.

– И про монастыри с храмами не забыть, – уточнил Мстислав Романович.

Почти торжествующе – утерли, кажись, нос рязанцу, чтоб не шибко умничал, – князья приговорили жертвовать царю с каждого смерда по полугривне серебром, то есть половину общего сбора, сокращенного, таким образом, аж в три раза.

На этом порешили на сегодня закончить. Голова чуть ли не у каждого второго к тому времени уже кругом шла, да и предлог подходящий сыскался – вечерняя служба в храме вот-вот должна была начаться. В иное время князья на нее попросту рукой махнули бы – подумаешь, впервой, что ли, вечерню пропускать, но теперь все они прямо-таки пылали показным благочестием.

Как знать, может, именно религиозность и окажется решающим доводом, когда дело дойдет до выборов. Да и благосклонность нового митрополита тоже нелишне получить. Вдруг в самый последний миг голоса разделятся поровну и придется обращаться к духовному владыке Руси. И по всему выходило, что от этого спокойного невысокого человека зависит очень многое. Нет уж, спина от десятка земных поклонов не разломится, и лучше ими расплатиться, чем, поленившись, потом на самого себя досадовать.

К тому же утешало князей и то, что сразу после вечерни их ждала сытная трапеза, да и хмельного меду с устатка тоже не мешало пропустить, а мед в погребах у Мстислава Романовича хорош – крепкий, духмяный, до двадцати лет выдержки. В этот вечер одна-две бочки непременно опустеют. Что получше – на стол князьям пойдет, попроще – верным дружинникам. Словом, никто в обиде не останется.

Не были обижены и вои Мстислава Удатного, которые подались в эту ночь за княжичами в Переяславль. У каждого из них с собой была доверху наполненная объемистая фляга. Мало ли что в дороге случиться может, а медок, ежели в меру, он для сугрева самое то.

Глава 9

Устами младенца

Я млад пока еще летами,

Но вот что вам скажу теперь,

А вы уж там решайте сами.

Не обойтись вам без потерь:

Един закон, чтоб всех судить,

Един господь на небесах,

И царь единый должен быть,

Иначе Русь повергнут в прах…

Целых пять дней еще судили да рядили Рюриковичи, крутя и так и эдак предложения рязанского князя. Иногда цеплялись вовсе за пустяк, затрачивая на него чуть ли не по полдня, но бывало и наоборот. То, что по предварительным прикидкам Константина должно было вызвать ожесточенные споры, неожиданно воспринималось очень спокойно. Например, слова о том, что любые территориальные претензии будут находиться в ведении царя, прошли почти незаметно. Не только князья-изгои, которым такое и впрямь на руку, – где самому-то силы взять, чтобы тягаться с могучим соседом? – но и властители Киевского и Смоленского княжеств восприняли это хладнокровно.

Да и к самим предложениям рязанского князя отношение постепенно становилось иным. Если в первый день многие воспринимали их настороженно, выискивали тайный смысл, то на второй день уже успокоились, расслабились.

А уж когда к князьям вышли молодые Константиновичи, то тут вообще некоторые умилились. Особенно после того, как на вопрос Мстислава Романовича, не обижал ли их князь Константин Рязанский, Василько, как старший, тут же, не колеблясь, замотал головой и ответил:

– Не-е, он хороший. Сказы нам всякие сказывал о странах дальних. И о батюшке покойном тоже много чего говорил.

– А о батюшке чего?.. – насторожился обиженный Ярослав Всеволодович, которому Мстислав Удатный не позволил пообщаться с племяшами без свидетелей.

Спросил и замер в надежде. Вдруг они сейчас, сами того не подозревая, выдадут своим неосторожным ответом Константина. Василько же с детским простодушием произнес совсем иное:

– О том, какой он славный был и мудрый. Знаниями же не гордился, охотно с книгочеями беседы вел.

– А еще о том сказывал, каким он воителем был великим, – добавил Всеволод.

– Да уж, воителем, – пренебрежительно хмыкнул Ярослав. – Из Ростова разлюбезного не вылезал до самой смерти.

– Однова же вылез, когда под Липицей вместях с князем Мстиславом Мстиславовичем Удатным тебя, стрый, побил нещадно, – набычился Василько.

Отвык мальчик от такого пренебрежения к отцу, потому и огрызнулся, чтоб память родителя никто порочить не посмел. От подобной дерзости у Ярослава даже дыхание перехватило. А тут еще и смех дружный раздался. Нет, нет, княжичи как раз помалкивали. Стрый есть стрый. Зато все прочие… Особенно выделялся басовитый хохот тестя.

«Радуется, поди, что еще раз про его победу помянули. Нет бы своему родному зятю заступу дать. Пусть не обо мне, так хоть о дочери позаботился бы. Ишь, регочет, аки жеребец стоялый перед случкой», – зло сопел Ярослав, не зная, что тут ответить.

И еще один ответ княжича многих поразил своей необычной взрослостью. Произошло это, когда Василько отвечал на вопрос о добровольности своей роты.