Майкл Суэнвик - Джек-Фауст Страница 37

Тот из студентов, кто поймал памфлет, на всякий случай спрятал его к себе в сумку. Он знал человека, который вообразил себя некромантом и проводил ночи на кладбище, пытаясь воскрешать трупы и совершая жертвоприношения собак в тщетной попытке вдохнуть душу, с чертенятами в качестве прислуги. Человека, который может неплохо заплатить за подобную маловразумительную писанину.

В самом конце процессии шла мартышка, на которую нацепили плакат с надписью: «ФАУСТ - ЕЕ КУЗЕН». Горожане сперва кидали ей фрукты, потом стали бросать камни. Она при каждом ударе громко вопила. Дети проказливо хихикали. От ударов камней у обезьяны местами выступила кровь, но это лишь вдохновило толпу на более решительные действия.

Папский нунций, скакавший прямо перед обезьяной, видя это, отворачивался. Кардинал Вероне был достойным человеком, пусть и не слишком набожным, и ненавидел жестокость во всех ее проявлениях. Пусть его долгом было принять участие в подобном варварстве - он вовсе не обязан был одобрять его.

На площади перед Дамскими воротами для него возвели помост, откуда он мог говорить. Нуций неслышно застонал, увидев, какие крутые ступени ведут наверх. Его старые ягодицы все еще ныли после длительной поездки из Рима, а все остальное тело было искусано комарами, мошкарой и от жары в потнице. Но поскольку поделать он ничего не мог, нунций не жаловался. Поднимаясь на помост, он с нежностью и страстью думал об оставшейся дома любовнице. За тридцать совместно прожитых лет Лючия непомерно растолстела и стала брюзгливой, но по-прежнему она подходила ему как нельзя лучше. Он мог беседовать с ней на самые простые темы и на понятном языке; во всем мире только она знала и беспокоилась о том, что он чувствует. Он страшно скучал по ней.

С помоста он увидел толпы, расходящиеся во все стороны по окружающим площадь улицам. Прямо под ним один из монахов, коренастый, дюжий, гневно спорил с гражданским стражником. Выходит, не все шло так, как задумывалось! Монах - это была лишь одна подробность из многих - жестами указывал на далекое окно, из которого выбрасывали сломанную мебель. Выбрасывали с таким энтузиазмом, что нунций слегка заволновался, желая узнать, в чем дело.

Он развернул свой свиток.

Откашлялся.

Когда он читал, все молчали.

Взять в руки меч, повысить тон - и вандалы мигом убрались из помещения. Но то были жалкие тупицы, которые действовали под влиянием порыва, не отдавая себе отчета - почему они здесь. Таких очень легко запугать. При виде городской стражи бузотеры мгновенно стушевались и бросились наутек.

Теперь, когда все закончилось, Линхард Бехайм стоял, скрестив руки на груди и прислонившись к двери, наблюдая, как его младший брат ползает по полу. Матис, хныча, шарил по кучам битого стекла, погнутого металла и расколотым комодам - остаткам того, что когда-то было его лабораторией, - выискивая хоть что-нибудь целое, что еще можно спасти.

У Лингарда был глаз прирожденного торгаша. Он прикидывал цену сломанного и разрушенного и подводил итог, завышая ее втрое. Однажды, когда его единственная повозка перевернулась и упала в По примерно в шести милях от того рынка, куда следовала, он потерял в десять раз больше, но и тогда не впал в уныние. Матис же был совершенно другим, непрактичным мечтателем. Как брату, Лингарду приходилось присматривать не только за его чудны?м увлечением, но и чтобы он не обанкротил семью. Однако от мальчишки бывал и прок. Вот и сейчас, погрузившись в раздумья, Лингард решил, что погромщики были даром небес.

Приведя мысли в порядок, он произнес:

- Скажи, помнишь ли ты флорентийского монаха Савонаролу и его костры тщеславия?

Матис посмотрел на него, подняв опухшее лицо, где уже наливался синяк, полученный им при защите оборудования. И озадаченно кивнул.

- Ну и?

- В молодости дядя Хоштеттер ездил во Флоренцию по делам и стал свидетелем вот чего: он увидел костер высотой в пару метров, куда были свалены маски, игральные карты, музыкальные инструменты, шелковые одеяния, непристойные картины, прекрасная мебель и венецианские зеркала. Он стоял на Пьяцца делла Синьориа, когда все это происходило, быстренько подсчитал, сколько же груженых повозок в этом костре, и отправил к Савонароле посланника, обещая за эту уйму вещей пять тысяч флоринов.

Матис поднял приплюснутую бухту провода, попытался ее выправить, затем бросил на пол. Наконец он промолвил:

- Так в чем дело?

- А в том, что перед нами свален в кучу гораздо более ценный груз тщеславия, и повозки, чтобы его увезти, не потребуются, ибо он существует в людских умах, а люди имеют ноги. К примеру, вот это радио - как высоко оценит это устройство какой-нибудь генерал! Или адмирал.

Матис с горечью произнес:

- Какая кому теперь польза от этого радио? Кто осмелится пачкать руки устройством, оскверненным зловонием печально известной обезьяны Фауста?

Лингард рассмеялся.

- А зачем говорить кому бы то ни было, что это его устройство? Этот подлец за короткое время так прославился, что никто не рисковал сказать против него и словечка. И все же среди его многочисленных преступлений имеется и то, что он приписывает себе чужие дела. Я тут случайно узнал, что он не имеет никакого отношения к изобретению радио, равно как и другого устройства, а именно - телеграфа.

- Что? Тогда кто же? Кто изобрел это?

- Дурашка, - с любовью произнес Лингард. - Кто же, как не ты?

Вайклиф был искренне согласен с Фаустом и его потаскушкой, что самое мудрое - это пересидеть скандал и дождаться, когда общественность поостынет, что несомненно случится. Согласен не потому, что считал их мнение правильным - он так вообще не считал, - а потому, что сам никогда не предлагал помощи раньше, чем обретал убежденность, что человек готов ее принять.

На лестнице раздались шаги. Вошел запыхавшийся Вагнер, белый, как лист бумаги.

- За мной гнались, - заявил он.

- Досюда? - Вайклиф глянул на книжную полку; там стоял увесистый том, в котором между прорезанных страниц был спрятан заряженный пистолет.

- Нет, конечно нет. Я же не идиот. Но если бы я не попетлял, чтобы избавиться от погони, этот дом, безусловно, уже полыхал бы.

Фауст успокаивающе взял руку Гретхен в свою и, не отпуская, беззаботно устроился на подлокотнике ее кресла.

- Ты преувеличиваешь.

- А мне так вовсе не кажется! - Вагнер обратил на своего учителя дикий взор. - Я был на площади, когда читалась папская булла. Папа предал вас анафеме!

- Что?!

Кресло опрокинулось на пол: Фауст с Гретхен резко поднялись.

- Вы отлучены от церкви.

Вайклиф обладал особым умением пристально наблюдать за людьми, когда тем казалось, что он этого не делает. Он перехватил взгляд Фауста (тот метнулся к двери, затем перешел на Вагнера, на него самого и, наконец, на женщину) и прочел его мысль: я в величайшей опасности, однако по-прежнему не одинок; у меня есть друзья, а значит, влияние, и было бы позорно выказывать слабость перед любимой женщиной. Подбородок Фауста поднялся. В глазах светился благородный блеск.

Но прежде чем он успел сказать какую-либо браваду, Вайклиф произнес вежливым уважительным тоном:

- Джек, вы среди германцев. Они не станут просто сторониться вас; если вы останетесь, то проживете не более недели. Вам надо уехать. От этого зависит ваша жизнь.

- Он прав, - подтвердила Гретхен.

- Хозяин, нам следует бежать.

- У меня наготове карета, запас продовольствия и довольно золота, чтобы доставить вас в Лондон. Там вы найдете безопасное убежище, и даже больше. Дальновидный монарх Англии предоставит вам деньги и полномочия для…

И снова взгляд Фауста стремительно заметался по комнате, от двери до Вайклифа, мимо Вагнера к комоду, где хранились его бумаги, а потом, задержавшись некоторое время, к женщине. Вайклиф прочитал в нем: «Верно, я не останусь здесь; вероятно, у Вайклифа есть свои причины помогать мне; но в Англии я смогу продолжить работу, а Гретхен будет со мной, и только это на самом деле важно».

- Вы правы, - произнес Фауст, тяжело дыша. - Остаться - значит умереть. - Он мрачно улыбнулся Гретхен. - Мы должны немедленно бежать, и, боюсь, ты не сможешь взять с собой больше, чем есть на тебе сейчас. Но всегда можно купить новую одежду. И, обещаю, в Англии ты будешь богата и уважаема.

- О, любовь моя! - воскликнула изумленная Гретхен. - Я…

Стоя в таком месте, что, обращенная к Фаусту, она сейчас не могла его видеть, Вайклиф поднял левую руку и многозначительно постукал по изящному золотому кольцу у себя на пальце. Фауст кивнул.

- Более того! Как только мы сбежим из этого ужасного города, твои родители перестанут для нас быть препятствием тому, чтобы сочетаться браком! Мы вполне можем обвенчаться в Англии, это ничем не хуже, чем здесь. Или во Франции! Или в Бельгии! Выбор за тобой: пышный ритуал, когда настанет подходящее время, или скромный, но в самые ближайшие сроки. Что тебе больше нравится!