Роман Злотников - Царь Федор. Трилогия Страница 38

Судя по тому, что я помнил, следующий год, а вероятно, и еще один — также пройдут под знаком погодной аномалии, так что никакого особого смысла пахать и сеять, для того чтобы собрать меньше, чем было в землю брошено, я не видел. Но и просто раздаватьхлеб я был категорически не согласен. Человек должен и имеет право зарабатыватьсебе на пропитание и жизнь. Если же он начинает это пропитание (да и любые иные блага) получать — он становится убогим. Ладно если данный конкретный человек и ранее был убогим — увечным, немощным, тогда в том, чтобы бросить такому копеечку, нет особого греха. Но делать убогими, то есть калечить(пусть и психологически) здоровых, крепких людей — это даже не просто преступление, а настоящая ошибка!

Недаром те из увечных — парализованных, одноногих, слепых… которые не хотятсчитать себя убогими, неполноценными, никчемными, выкинутыми из жизни людьми, яростно пытаются найти себе дело, занятие, то есть работуи только лишь за исполнение ее согласны получать вознаграждение. И неважно, что это — параспорт [33], рисование картин с помощью ног или рта людьми с парализованными или неразвившимися верхними конечностями, просто ручная сборка на ощупь слепыми электрической арматуры, но именно работа, вернее, то, что они зарабатывают, делает их настоящими людьми. Несмотря ни на какие увечья. А вот здоровый, крепкий и, возможно, даже в чем-то умелый человек, выпрашивающий или просто получающий милостыню, в конце концов превращается в быдло. Кто-то раньше, кто-то позже, но в конце концов всегда.

Именно в таком духе я тогда и орал на отца, вздумавшего было раздавать хлеб и деньги. И его неуклюжие возражения по поводу того, что это, мол, временно, что голод ведь, люди ж мрут, жалко ж людей-то… я отметал на раз. Господь велел в поте лица своего зарабатывать хлеб насущный! Вот и давай людям возможность зарабатывать! Совсем ослабевших — подкорми, организуй столовые дворы, куда можно прийти и получить миску похлебки. Но не более!Да ежели люди прослышат про раздачу, в Москву полстраны сбежится! И что тогда делать? А ежели раздачу в других городах организовать — так разворуют все. Эвон хлеб уже, почитай, в десять раз воздорожал! [34]Покрадут — и концов не найдешь. Нет, если уж кому что и поручать, так это не раздачу хлеба, а общественные работы. Пусть дороги строят, мосты, мельницы водяные, нории. И предъявляют для отчета: вот столько хлеба потратил — вот что построил. Все равно разворуют, но меньше, да и после того, как голод закончится, в стране все построенное останется…

Уж не знаю, насколько я тогда отца убедил, но более я ничего о раздаче хлеба и уж тем более денег не слышал. А вот строительные работы на Москве и в иных уездах развернулись изрядные. Да еще по осени отец собрал поместное войско, щедро одарил всех хлебным жалованьем и… прошелся частой гребенкой вдоль дорог и рек, вычищая расплодившихся, как и всегда в подобные времена, шишей и татей. Но вот уж кто неистребим будто лернейская гидра! Поэтому данной меры хватило ненадолго. К середине зимы на вроде как успокоившихся дорогах вновь стали пошаливать… Впрочем, эта мера принесла двоякий результат. На дорогах-то стало поспокойнее, зато людишки, раньше удерживаемые на местах еще и страхом перед татями, теперь осмелели и снялись с места в поисках более сытных краев…

— Эй, царевич-государь, — (так меня стали называть с того момента, как батюшка объявил, что назначает меня своим соправителем, и повелел изготовить для меня личную государственную печать [35]), — глянь-ка…

Я придержал коня и поднял взгляд. На сухом дереве у дороги висел труп худого, но жилистого мужика в одних исподних портах. Хлопок прозвищем Косолап, опытный боевой холоп, начальствующий над моей личной сотней, в которую я отобрал самых умелых, опытных и лихих бойцов, да еще изрядно обученных огненному бою, свесился с седла, вглядываясь в утоптанный снег.

— Козьмы Метелицы десяток работал, — сообщил он мне, выпрямляясь, — тати с леса на обоз беженцев напали, а Метелицын-то десяток, видать, за ними по следу шел. Вот и нагнали здесь… — Он одобрительно кивнул головой. — Повязали всех. — Хлопок поднял голову и окинул висящий труп оценивающим взглядом. — Токмо этого зря стрельнули. Эвон здоровый какой да жилистый. На рудниках долго бы протянул…

— Да, видно, утек почти, — влез в разговор Мишка Скопин-Шуйский. Мои рынды, как всегда, были при мне. — Вон след-то. Его ж, почитай, с самой опушки тащили.

— Да и что за беда, — возразил Хлопок, — снега-то почти нет. Лес — голый стоит. И куды он в лесу делся бы? Все одно нагнали бы. — Он неодобрительно покачал головой. — Нет, знамо дело, поторопился кто-то.

Я кивнул, соглашаясь, и снова задумался, опять вспоминая, как оно начиналось…

К Пресветлому Рождеству Христову я получил подарок. До Белкинского подворья добрались полдюжины голландцев, трое из них оказались спецами по сельскому хозяйству, выражаясь по-современному — агрономами и животноводами, один — мастером в постройке плотин и обустройстве мельниц, еще один — кузнецом, да не простым, а мастером железоделательной мануфактуры, а последний — аптекарем и лекарем. Так я получил не только преподавателей голландского языка, который преподавать было некому, поскольку Классен остался в Кремле, при царевой аптеке, а еще один голландский купец, бывший у меня на примете, после первых же погромов отбыл от греха подальше на родину, но еще и необходимых мне специалистов. Добрались они до меня благодаря неукротимой воле одного из них, Акселя Виниуса, за время путешествия ставшего признанным лидером этой иноземной ватажки. Тот оказался изрядным новатором, у себя в Леевардене он пытался внедрить какие-нибудь свои придумки и новшества, но все время получал по рукам. Это ж только для нас голландцы были все сплошь суперсовременные и прогрессивные, а у них там та же кутерьма. Ежели все в округе вот так водяную мельницу делают или там поля обрабатывают — значит, нечего тут умничать, молод еще. Известно же, люди худого не присоветуют… Уж не знаю, что ему там написал Классен, но этот самый Виниус просто загорелся идеей, что нашел человека, который даст ему развернуться в полную силу, сманил с собой пару таких же, как и он, непосед, да и рванул в жуткую, дремучую Московию, даже еще и не подозревая, что здесь уже вовсю убивают иноземцев. Добравшись до Архангельска и повстречав толпы бегущих на родину перепуганных соотечественников, его менее воодушевленные спутники едва не повернули назад. Но Виниус выступил с пламенной речью, что он-де едет как раз таки по приглашению очень уважаемого всеми русскими tzarevich, который и провозгласил это жуткое prorochestvo, так что ему лично ничто не угрожает. И вообще, в пророчестве-то говорится о латинянах, то есть католиках, а они, граждане Соединенных провинций, и сами давно с этими католиками на ножах. Ему резонно возразили, что бьют вообще-то не потому, каким макаром ты крестишься и какого бога в сердце носишь, а по конкретной морде. И многие такие же граждане Соединенных провинций уже попали под раздачу. Хотя большинство, слава богу, не до смерти. Но Виниус был непоколебим. И даже увлек своим воодушевлением еще троих из числа собиравшихся бежать.

Под Ярославлем их едва не прибили. Почти все иноземцы из этого города уже сдернули, а народ был зол, нервен и испуган, и ему срочно требовалось на ком-нибудь оторваться. Спаслись только тем, что по совету одного из примкнувших, уже пожившего в этой дикой Московии и немного разбирающегося в местных реалиях, забежали в церковь и рухнули на колени у алтаря, истово крестясь. Поскольку иноземцев при входе в святой храм Господень не разорвало на месте, чуть остывшая толпа вняла батюшке, заявившему, что в этом случае их утверждению, что они не подлые латиняне, а совсем даже наоборот, можно доверять. А вопли Виниуса, что он едет по приглашению самого tzarevich, окончательно разрядили обстановку. Голландцев подняли, отряхнули, приставили охрану и отправили на Москву с купеческим караваном.

В Москве царевича не оказалось. Но Арендт Классен, письмо которого и послужило причиной тому, что Виниус сорвался с места, сообщил, что тот находится неподалеку, в родовой вотчине царя со странным, как, впрочем, и все здесь, в Московии, названием Belkino. Теперь осталось дождаться оказии и совершить последний бросок…

Виниус оказался человеком с неистощимой энергией. Во-первых, он категорически забраковал соху и велел кузнецам ковать лемеховый двухколесный плуг. Затем, поскольку полевыми работами в это время года заниматься было невозможно, занялся отбором наиболее продуктивных коров и коз и формированием селекционного стада. Овец он забраковал напрочь, заявив, что тратить время на столь бесполезный материал не в его правилах. А вот к свиньям подошел с интересом. Сапеговым табуном он также занялся вплотную, хотя поначалу большинство лошадей забраковал, сказав, что до настоящих фризов [36]им далеко, а под упряжь куда лучше подходят лошади, которых разводят в Ольденбурге — у них более приемлемый для сего аллюр с подвижными запястьями и плечами, достаточно вертикально поставленными, чтобы держать хомут. Я же мотал на ус все эти названия, поскольку с упряжной лошадью была одна закавыка. Знаете, сколько тут требовалось лошадей, чтобы перевезти одно тяжелое орудие со всем его боезапасом? Нет? Стоите? Лучше сядьте. Сто шестьдесят три! А более-менее легкое полевое? От пятнадцати до двадцати. Ну дохленькие здесь были лошади…