Александр Мазин - Государь Страница 38

Впрочем, самого Владимира вместе с ближниками – князьями и воеводами, в город допустили, причем – с оружием.

Архонту русов была немедленно назначена официальная аудиенция в Большом Дворце. Немедленно – это по ромейским понятиям, ведь такое серьезное действо следовало основательно подготовить.

Процедура приема иноземных правителей Автократором ромеев происходила по старинному церемониалу, была выверена и расписана до мелочей и разыгрывалась из века в век, независимо от того, чьи ноги были обуты в пурпурные императорские сапоги.

Сначала посольство следовало по мосту через Золотой Рог к Харисийским воротам. Затем – по главной улице – к площади Тавра. Далее, сквозь великолепную мраморную арку, к площади Константина, а оттуда, по широкой, вымощенной плитами улице, мимо увешанных коврами и драгоценными тканями, уставленных золотыми изделиями портиков – через тримуфальную арку – на Августеон, главную площадь империи.

Здесь торжественная процессия останавливалась, чтобы иностранный правитель мог насладиться зрелищем Святой Софии, гигантского ипподрома и Большого Императорского Дворца. Насладиться и проникнуться величием империи.

После поражающей варварское воображение прогулки по столице зарубежного лидера через главные ворота запускали в Большой Императорский Дворец.

То же произошло с Владимиром. Правила есть правила.

То, что архонт русов был последней надеждой Василия Второго, ничего не меняло. Владимира со свитой, невозмутимого (что-что, а держать лицо великие князья русов умеют), со всеми подобающими почестями впустили во Дворец, провели по раз и навсегда утвержденному маршруту: роскошным залам и галереям (где специально для этого случая собирали большую часть богатств Дворца), и наконец вывели в гигантский Тронный зал, где на великолепном троне, в пурпурных туфлях, многоцветном шелке, в золоте и жемчуге восседал сам Автократор Византии в императорской короне, с цепью из огромных драгоценных камней и еще более роскошным скипетром в руке. У трона повелителя величайшей (после падения Рима, разумеется) из земных империй произрастало золотое (вернее, позолоченное) дерево, и золотые механические птицы сидели в его ветвях.

Едва Владимир вступил в зал, как волшебные птицы запели, а золотые львы, охраняющие трон императора, ударили хвостами, распахнули пасти и испустили устрашающий рев.

Сопровождающие Владимира византийцы пали ниц, а трон императора, напротив, устремился ввысь…

– Я бы не отказался войти сюда победителем, – шепнул воевода Претич Сигурду-ярлу, и тот понимающе ухмыльнулся.

– Интересно, эти рычащие штуковины действительно золотые? – задал естественный для нурмана вопрос Сигурд.

Воеводы оживились. Каждый мысленно прикидывал свою долю от дележки таких неслабых кусищ благородного металла.

– Половина лапы меня бы устроила, – пробормотал Претич.

– А мне – вон ту веточку, – попросил Путята. – Думаю, гривен на пять потянет…

– Поклонитесь, – прервал «возвышенные» мечты воевод великий князь. – Все же это повелитель ромеев и мой будущий родственник.

Восемь ближников дружно отвесили поклон. Такой же, каким приветствовали бы своего князя.

Если византийский император ожидал от них большего, то не дождался.

Владимир и вовсе не стал кланяться. Даже не кивнул.

Потом поискал среди имперской верхушки кесаревну Анну. Ему показывали парсуну сестры императора, но рисунок – это одно, а реальность – другое. Художники всегда старались приукрасить тех, кого рисовали. Но тут, пожалуй, вышло наоборот. Феофано, простолюдинка, поднявшаяся до вершин власти, была прекраснейшей из женщин, и дочь унаследовала ее красоту. Владимир ласково улыбнулся будущей невесте, а потом перевел взгляд на рыкающих львов. Изучил их с большим интересом и без малейшего страха – он бы и настоящих львов не испугался, а тут какие-то игрушки. Хм… Золотые игрушки.

Наблюдавший за этой сценой с галереи Духарев (он тоже присутствовал, но не как воевода Владимира, а как спафарий. Типа – на страже безопасности Августа) мысленно усмехнулся. Ох, не стоило Василию кичиться сокровищами! Чужое богатство для воина-варяга – это верный способ поднять ценник на собственные услуги.

Впрочем, было занятно. Тем более что сам прием длился недолго. От силы полчаса. Засим русов выпроводили. Впрочем, Владимир и тут «отличился». Надо полагать, пропустил мимо ушей все наставления церемониймейстера: повернулся к владыке Восточно-Римской империи спиной.

Иных иностранцев казнили и за куда меньшие проступки. Дипломатического иммунитета для чужеземных послов и владетелей в Византии не существовало.

Но вряд ли Владимиру рискнули даже замечание сделать.

После совершенно бессмысленной официальной встречи Владимира попытались отвести к логофету дрома для предметного разговора, но великий князь, получивший от Духарева предварительные инструкции, «министра» послал. Мол, негоже целому великому князю русов общаться с каким-то холопом, пусть даже и императорским. Не по уровню.

И покинул Дворец.

Логофет тут же послал за спафарием Сергием и перехватил Духарева раньше, чем тот присоединился к «свите» своего великого князя.

– Богопочитаемый Автократор повелел нынче вечером архонту и его воинам переплыть через Босфор и напасть на войско мятежников! – с ходу выпалил евнух.

– Архонт Владимир не любит торопиться, – пожал плечами Духарев.

И куда спешить? Мятежники, чай, не убегут, русы устали с дороги (Вранье! Гридь Владимира ехала шагом, подстраиваясь под темп обоза), а кроме того великий князь, прежде чем вступать в игру, желает услышать подтверждение условий договора, изложенных послами, от самого василевса. Лично. Варвар, что с него возьмешь? Считает себя ровней самому богопомазанному Августу. Хотя лично он, Духарев, не видит в этом ничего плохого, ведь так и будет, когда архонт примет крещение и женится на кесаревне Анне.

Логофета от таких слов аж перекорежило. Трудно сказать, что ему больше пришлось не по вкусу: то, что варвар проигнорировал прямое распоряжение императора, или то, что дикий рус может получить право именоваться кесарем и василевсом.[43]

– Но ты можешь хотя бы попросить архонта немного задержаться? – срывающимся голосом попросил логофет дрома, который, надо полагать, уже чувствовал на своей жирной вые дыхание монаршего гнева.

– Попробую, – сказал Духарев.

И, не теряя времени, устремился на перехват великого князя. Тот, впрочем, особо не спешил. Всё шло по заранее оговоренному сценарию.

Глава 7,

в которой великий князь Владимир отказывается от мешка золота в качестве аванса, но великодушно принимает его в дар

– Хорош у тебя дом! – одобрил Владимир, глядя с высоты окна на Мраморное море.

Одно из качеств великого князя, симпатичных Духареву, – замечательная адаптация. Где бы ни оказался Владимир, везде он чувствовал себя хозяином положения. Достижения ромейской цивилизации он принимал как должное. По поводу разницы между каменным имперским зодчеством и родными деревянными пенатами не переживал. Примерно так юный отрок в простенькой защите смотрит на золоченое зерцало воеводина доспеха. Ну да, пока у него лишь курточка с железными бляшками, но придет время и…

Если что и способно было впечатлить Владимира, так это искусство. Музыка, пение, фреска, статуя… Причем оценивал его великий князь по каким-то своим, личным, не очень понятным Духареву критериям. Например, на львов в тронном зале дворца он глядел как на большую кучу золота, а мраморная фигурка всадницы на быке, украшавшая здешний холл, привлекла внимание князя чуть ли не на четверть часа. К немалому удивлению Духарева, рассматривавшего статуэтку просто как часть интерьера.

Временами Сергею казалось, что великий князь видит вещи как-то по-особенному. Во-первых, непредвзято, во-вторых, глубже, чем другие люди. Не поверхность, а тайную суть… Подобное не удивило бы Сергея в монахе, отшельнике или мудреце вроде Артака, но во Владимире, сыне и внуке воинов, воспитанном воином же и среди воинов, правителе умном, жестоком и прагматичном, – удивляло. И не слишком радовало, потому что делало поведение великого князя непредсказуемым, не просчитываемым с помощью знания и логики. Когда властный жизнелюбивый ценитель ратной славы, плотских утех, охоты, шумных пиров и прочих молодецких забав вдруг замирает, любуясь статуэткой, – это как-то неправильно.

Вот отец его Святослав был Сергею понятен, хотя тоже временами абсолютно непредсказуем. Но вся его непредсказуемость лежала в области военной стратегии. И это тоже было понятно. Гений войны.

Дядька Владимира Добрыня тоже понятен. Сергей всегда знал, почему Добрыня принял то или иное решение. И что было в его основе: ум, хитрость или то и другое вместе. Владимир тоже обладал и умом, и хитростью. И многое перенял у дядьки. Но временами Сергею казалось, что великий князь играет в какую-то непонятную прочим игру с самим собой. Будто внутри у него живет еще некто… И Владимир прислушивается к нему так же, как к словам ближников-советников. Пытается уловить, отыскать нечто, недоступное простому взгляду и обычному пониманию…