August Flieger - Чужой 1917 год Страница 38

Формулировка безупречна — именно что 'скукота'… Большими буквами…

Сейчас вообще ночь — то есть вдобавок еще и темно, одиноко и тоскливо…

Надо бы, наверное, поспать, но не получается. Мешают стоны артиллерийского подпоручика — моего соседа по палате.

Руку опять же отлежал… Левую… Потому что сплю только на левом боку…

Сплю я так по той простой причине, что правая сторона груди у меня прострелена…

Навылет…

И легкое тоже — навылет…

А главное — снится все время тот день…

Тот самый — самый длинный…

* * *

В ночь немцы сменили потрепанный резервный полк, безуспешно атаковавший наши позиции, на свежепереброшенный с западного фронта пехотный. Атаку, перед самым рассветом, начали германские штурмовики.

Как они оказались в наших окопах — непонятно…

Возможно, свет на это прискорбное событие смог бы пролить командир второго взвода старший унтер-офицер Филиппов. Но он сгинул безвестно, вместе со всем секретом, бывшим в боевом охранении впереди наших окопов…

Так или иначе, немецкие штурмовые команды ворвались в передовую траншею, паля из пистолетов и забрасывая гранатами блиндажи, землянки, окопы и ходы сообщения.

Пулемет в первой траншее даже не успел открыть огонь.

Разбуженные стрельбой и взрывами, мы с Казимирским одевшись впопыхах, выскочили в траншею:

— Вы — направо! Я — налево! Барон, любой ценой не дайте немцам прорваться во вторую траншею и, да хранит вас Бог!

— Oui, mon chef! Bon courage! /Так точно! Удачи!/ — Почему я ответил по-французски — Бог весть. — Савка, за мной! — Нахлобучив каску и перехватив автомат за цевье, ринулся к ходу сообщения соединявшему траншеи.

Немцы как раз начали обстрел наших позиций, дабы предотвратить подход подкреплений. Снаряды рвались вокруг, поднимая дымные фонтаны земли, подсвеченные изнутри оранжевым светом…

* * *

В палату вошла сестра милосердия Ядвига — сухощавая немолодая полька с бледным костистым лицом.

— Не спится, пан прапорщик?

— Не спится, пани Ядвига.

— Пану заварить ромашки?

— Спасибо, не стоит! Позаботьтесь лучше о подпоручике Лазареве — он снова стонал.

— Непременно… — женщина вышла также тихо, как и появилась.

Лазарев отброшенный взрывной волной на станину орудия очень страдал — у него было сломано несколько ребер, ключица и раздроблена рука.

Я же, своевременно прооперированный в нашем полковом госпитале, по сравнению с ним считай — легко отделался.

Когда бессознательного меня с пузырящейся на губах кровавой пеной притащили на перевязочный пункт, выглядело все достаточно печально. Спасением своего бренного тела ваш покорный слуга обязан Савке и здоровяку Степану Степанову. Первый — быстро закрыл раны, не допустив пневмоторакса. Второй — вынес на руках, словно ребенка, пока тот же Савка, которому не под силу было меня тащить, прикрывал наш отход из ручного пулемета.

Все эти подробности я узнал уже в Варшаве, ибо две недели находился на грани жизни и смерти.

Спустя десять дней после ранения, с меня, только очнувшегося от горячечно бреда, сняли дренаж и отправили в Розенберг. А оттуда по железной дороге — в Варшаву.

Уже которую ночь подряд я мучаюсь, пытаясь заснуть.

Лежу, ворочаюсь и грежу наяву: 'самый длинный день' никак не хочет меня отпустить…

В полудреме мне мнятся эпизоды боя, о которых я бы очень хотел забыть…

А еще лучше никогда их не видеть… Не знать… Не пережить…

Когда я с вестовыми добрался до второй траншеи, в первой бой уже затихал. Теперь предстояла схватка за ходы сообщения, дабы не дать противнику прорваться дальше.

Если я правильно помнил читанную в свое время книгу о тактике германских штурмовых групп в Первую Мировую, то сейчас они двинутся дальше вперед, а в захваченную ими передовую траншею подтянутся пехотные части.

Наши пулеметы во второй траншее время от времени постреливали короткими очередями, но непрерывного огня не велось — не по кому было пока стрелять, потому что весь бой шел в окопах.

Минометы вообще молчали, а артиллерия вела беспокоящий огонь.

Предположим, мы сейчас ломанемся в ход сообщения и наткнемся на германских штурмовиков, которые наверняка уже ждут наших ответных действий или же движутся сюда.

Лотерея… Кто первый гранату бросит…

Значит, надо сделать так, чтобы мы успели первыми.

Например — устроить засаду! В узком извилистом ходе сообщения — это практически невозможно. К тому же немцы будут двигаться, бросая гранату за каждый поворот.

То есть засаду надо делать в неочевидном месте.

Хотя бы в воронке! Есть метрах в пятидесяти отсюда подходящая яма от шестидюймового снаряда: глубокая и расположена рядом с ходом сообщения.

Так и поступим!

— Так! Ты, ты и ты! — потыкал я пальцем изготовившихся к бою гренадер. — За мной! Гранат побольше берите!

Солдаты завозились, распределяя снаряжение, а я подозвал к себе подоспевшего унтер-офицера Рябинина.

— Рябинин, мы пойдем вперед — немцев встретить. Ты оставляй тут два отделения и готовься с двумя другими, в случае успеха нас поддержать!

— Слушаюсь, вашбродь!

— Главное ходы прикрыть. По открытому месту немцы не пойдут. Воронок пока маловато — близко не подберешься.

— Вы, вашбродь, не сумлевайтесь! Ученые мы! Врасплох нас не возьмешь!

— Вот и ладно! — Я передернул затвор автомата. — Ну, мы пошли.

Передвигаться пришлось привычным окопным манером — впереди боец с дробовиком, за ним — гранатометчик, а следом остальные.

До искомой воронки добрались не быстро, но без приключений.

Затихарились и сели ждать гостей.

Бой тем временем разгорался. В какофонию звуков включились новые исполнители — наши минометы и артиллерия.

Значит, немцы пошли от своих траншей через нейтралку к захваченной нашей. Если их сейчас не осечь — нам хана!

Да где же эти чертовы штурмовики?!?!

Накаркал!

Идут вроде.

В ходу сообщения грохнула граната, за ней другая, но уже ближе. Еще один взорыв грохнул совсем рядом.

Гренадеры изготовились, ожидая моей команды.

— Огонь, пли! — заорал я и первым бросил ребристое стальное яйцо в то место, где по моим расчетам находились враги.

Бах! Бах! Бабах!

Сквозь грохот артиллерийских разрывов хлопки гранат прозвучали несколько приглушенно, а мы, перевалившись через край воронки, уже вели огонь по немцам. Растерянные, раненные и оглушенные они стали легкой добычей.

Перебравшись в ход сообщения, гренадеры организовали охранение, а я бегло осмотрел результаты засады.

Восемь… Нет! Девять трупов.

Все в новых рогатых касках образца 16-го года. Все увешены гранатами и вооружены весьма разнообразно — от пехотных лопаток и самодельных палиц до маузеров и карабинов.

Ага, а это, судя по всему — офицер…

Был…

Ого! А что это тут у нас?

Из-под неловко вывернутой руки посеченного осколками мертвеца, я вытащил длинноствольный 'парабеллум'. Артиллерийская модель, однако! С удлиненным магазином. В коллекцию пойдет.

В этот момент самый дальний от меня немец громко застонал и пошевельнулся.

Как уцелел? Шел первым, потому и пострадал меньше всех?

Черт! Да он же в кирасе! На руках тоже какие-то железяки…

Крови нет — значит, его только оглушило! Доспех спас…

Ну, сука!

Я сделал шаг вперед, наступил зашевелившемуся штурмовику на спину и, аккуратно прицелившись, выстрелил из 'парабеллума' в зазор между каской и горловиной доспеха…

Немец дернулся и обмяк…

'Requiescit in pace', как обычно пишут в компьютерных играх…

* * *

Черт! Приснится же…

Проснулся я в холодном поту. Поганый сон…

Но поганее всего то, что так оно и было на самом деле: засада, 'парабеллум' и застреленный мною в затылок штурмовик.

Снова заболела левая рука — отлежал.

И пить хочется.

Неловко извернувшись, я с трудом сел, откинувшись на подушки.

За стеклянной дверью коридора замерцал оранжевый свет керосиновой лампы, и в палату вошла пани Ядвига.

— Вам плохо, пан прапорщик? Вы снова кричали и ругались…

— Нет-нет… Эта боль не телесная…

— Вам снится война?

— Да…

— Давайте я напою вас отваром из ромашки, пан прапорщик? Вам станет легче и вы, быть может, хоть немного поспите?

— Спасибо, пани Ядвига. Весьма кстати…

Наша контратака оказалась успешной — все штурмовики были уничтожены… И хотя их было немного — около полуроты, но дрались они отчаянно.

В плен эти ребята сдаваться не собирались…

Да и не собирался никто брать их в плен… Эта участь не для бойцов ударно-штурмовых отрядов… Недаром их символом во всех армиях Первой Мировой были череп и кости. Добровольцы, все как один…