Арсений Миронов - Много шума из никогда Страница 38

Последние слова заглохли в железном скрежете — реагируя на движение чужеродной руки в моем направлении, сбоку рванулся броненосный жеребец Александроса Оле — шарахнулась сверху вниз стальная зазубренная молния, и наглец едва успел отдернуть руку. Вовремя отдернул.

— Ох! Уж сразу мечом махают! — искренне обиделся незнакомец. Он быстро обернулся в сторону Алескандроса Оле — колко блеснула серьга в ухе, — я заметил, что серые глаза нехорошо сузились. — Здравствуй и ты, добрый воин. Я гляжу, ты чужеземец… Законов наших не ведаешь… На безоружного клинком занесся! Нехорошо это.

Я перехватил темный от ярости взгляд Оле, мерцавший в узкой щели шлема, и благодарно опустил веки. Перевел глаза на незнакомца — и увидел, что тот снова спокойно улыбается.

— Ты, никак, и будешь новый князь Вышградский? — Улыбка расширилась почти до ушей, обнажая ровные мелкие зубы с выраженными клыками.

— Почто тебе мое имя? Хочешь знать, чья рука снесет твою лихую голову? — Из соображений педагогики приходилось немного гневаться. — Ведай же, что пред тобою князь Лисей грецкий, повелитель славного града Вышграда.

— А меня зовут Берубой. — Темный человек снова поклонился и, спрятав улыбку в уголки глаз, добавил: — Я сам никакой не князь, а человечишка простой буду. Пословный я человек. Весточки развожу.

«Почтальон, значит», подумал я и коротким движением длани вырвал у него бересту. Развернул в пальцах — и обиделся: разумеется, я не мог разобрать ни слова. Это даже не глаголица. Снова мазки осциллографа.

— Прочитай-ка мне. — Я вернул темному почтальону записку. Берубой торжествующе покосился на неподвижного десятника Оле и снова присел на березовый ствол, вглядываясь в надпись. Очевидно, сидя ему ловчей читалось.

Болярину Катоме Дубовыя Шапка купца Алыберскаго саула слово. Аз купец алыберский Саул Сутра прошел тремя лодьями Жиробрег-Град ныне входяй в воды твоея реки прозванием Керженец. Везу товар заморский знаемый. В три дни буду у тебя во Властов-Граде торговлею. Пропуска прошу и милости Саул Леванидов сын Алыберски купец. Ведая про разбои многие на реках, прошу бы мне встречу охранную выслать, помня драгоценные мои товары.

Я покачал головой. Неужели ради этого стоило, рискуя жизнью, останавливать на полном скаку две дюжины тяжело-вооруженнык всадников? Ощутив мое разочарование, Берубой вскочил — серый взгляд блеснул совсем тревожно:

— Ты уж прости, княже Лисей, что я путь-дорожку тебе березовой лесиной перегородил. — Он сокрушенно тряхнул головой, и тугой хвост светлых волос мотанулся на затылке. — Однако дело поспешное. Поезд-то купецкий уже разбитчики бьют! Рогволод-княжич со братвой своей! Своими глазами видел! Здесь недалече совсем… Уж и лодьи алыберские подожгли, злотворцы! Разбой на твоих реках, княже!

Скучно, подумалось мне. Плывет себе восточный купец на Русь с товаром. Ну, напали на него местные разбойники. Алыбер — значит, грубо говоря, грузин. С Кавказа то есть. Православный, кстати говоря…

Стоп. Православный. Здесь, в десятом веке некрещеной Руси — живой православный человек! И на него напал какой-то гнусный языческий разбойник! Медлить нельзя: наших бьют. Решение было принято мгновенно.

— Укажешь ли путь к реке? — Я посмотрел в стальные глаза Берубоя. — Воля мне покарать разбитчиков и купцу помочь. Однако пути не ведаю, а потому зову тебя в проводники. Но гляди — коли обманешь, до утра тебе не дожить…

Вместо ответа Берубой не торопясь обернулся к лесу, приложил ладонь ко рту и приглушенно просвистел трижды. Из трескучего волнения лещины на дорогу выбрался огромный желтый жеребец без седла — даже среди греческих лошадей он казался гигантом. Черная кобылка переднего катафракта потупилась.

— Ово есть мой комонек добрый, послушливый. — Берубой потрепал животное по загривку. — Пора в путь, княже Лисей, — инако не застанем в живых купца-то!

Конечно, это может быть ловушкой… сейчас он заведет нас сусанинскими тропами в чащу леса… Очень может быть. А главное, цель ясна: задержать мой карательный отряд на пути к Тверятиной заимке. Чтобы узолы и стожаричи благополучно успели встретиться в чистом поле и взаимно сократить популяции.

С другой точки зрения… Надо спешить. Жизнь одного крещеного человека важнее судеб целого языческого племени. Жестом подозвав десятника, я негромко объяснил ему новую задачу, быстро проговаривая маслянистые греческие слова.

— Но… высокий князь! А как же бунтовщики-узолы? — попытался остановить меня Александрос Оле. Поздно: я уже воткнул шпоры в тело своей кобылы. Берубой тоже не торопясь взобрался на спину мерина — и «послушливый комонек» обрушился с места в тяжкий галоп, мгновенно вырываясь в голову кавалькады.

Недолго еще конная дюжина неслась сквозь сосняки по наезженному шляху — пришлось вскоре сорваться с дороги в сторону, по редколесью — вправо от дороги, на юг. Лошади пошли тише, катафракты опустили копья, чтобы не задевать ветвей. Мои греки как-то сразу притихли, один за другим перебрасывая со спины на грудь небольшие всаднические арбалеты. Алесандрос Оле догнал меня и повел лошадь рядом, косясь на каждое дерево и приподнимая на локте тяжелый щит.

Солнце медлительно садилось в черную паутину крон, вызолачивая сосновые верхушки. Душной и липкой волной ударил комар — мошка полезла в щели доспехов, облепила немигающие темные глаза в прорезях шлемов. Из-под земли проступил теплый туман, растекся по опавшей хвое между корней, скрадывая удары копыт.

Земля под копытами стала склоняться вперед и вниз — начинался, наверное, пологий спуск к реке. Желтое пятно впереди — жеребец Берубоя — остановилось. Почтальон обернулся, взглядом отыскивая меня в броненосной толпе.

— Отсель до реки с треть поприща станет, — громко сказал он и смахнул мошку со лба. — Край лесу близенько — вона, где просвета впереди. А дале безлесый спуск до воды, открытая пойма. Туда верхами нельзя — заметят нас.

Никакого шума битвы с реки не доносилось. Может быть, схватка уже закончилась? В любом случае глупо было идти напролом, не разведав обстановки.

— Дюжина останется здесь, — сказал я десятнику по-гречески. — Мы со славянином вдвоем отправимся вперед: посмотрим, что там происходит.

— Это слишком опасно. — Александрос вскинул голову. — Дозволь мне ехать с тобой.

— Мы пойдем пешком, налегке. — Я постарался улыбнуться по возможности более спокойно. — Твой доспех слишком тяжел, добрый Александрос. Ты не сможешь двигаться быстро. Прошу тебя остаться с дюжиной и ждать. Если возникнет опасность, я подам сигнал — и ты поведешь катафрактов в атаку на разбойников.

— Я не верю этому славянину, — тихо сказал десятник. — Дозволь мне хотя бы обыскать варвара.

— Не могу отказать тебе в этом удовольствии, — усмехнулся я, спускаясь с лошади на землю.

Берубой с ошарашенной улыбкой стойко выдержал обыск.

— Ох, еще поскребите мне спинку-то! — только и сказал он, когда два рослых катафракта ощупывали его с ног до головы.

Я расцепил на плече бляху дорожного плаща, свернул его и бросил поперек седла. Вот моя цепь, мой кинжал… Я готов.

Никакого оружия при Берубое не обнаружили. Александрос Оле вновь приблизился, протянул рукоятью вперед свой арбалет, уже заряженный короткой крепкой стрелой.

— Дорожи собою, князь, — сказал он. — Мы будем ждать сигнала. Как только пожелаешь, чтобы дюжина тронулась в атаку, труби в рог.

Я принял из рук десятника серебряный рожок, перекинул перевязь через плечо. Берубой уже легкими перебежками тронулся вниз по склону — туда, где лес редел и начинались заливные луга. Его прыгучая фигура мелькала шагах в двадцати впереди. Я заметил, что славянин успел снять свой белый пояс, и теперь модный дорожный костюм почтальона почти совершенно терялся в тени деревьев.

На самом краю сосняка он остановился, поджидая меня и вглядываясь туда, где в низине сквозь туман мутнела плотная кустарниковая стена, отмечавшая изгиб неширокой речки.

— Там они, разбитчики-то… Прямо в кущах и засели… — услышал я над самым ухом горячий и какой-то веселый шепот Берубоя. — Давно сидят, с полудня. И сам Рогволод с ними, я видел.

— А где ж купецкий поезд? — Я удивленно приподнял бровь и невзначай сцепил пальцы правой руки на запястье Берубоя. — Почему не зримо лодий? Ниже огней? Ведь ты мне врал, будя разбитчики уже и судно подожгли!

— Так отсель не видать, — по-прежнему весело ответил почтальон. — Аида поближе к реке, там увидим.

Я покачал головой и крепче сжал Берубоево запястье. Левой рукой приподнял арбалет — острие толстой стрелы, едва удерживавшейся на чутком крючке спускового механизма, вдавилось почтальону в ребра.