Владимир Белобородов - Хромой. Империя рабства Страница 39

— У тебя деньги где? — как только мимо нас проехала встречная телега, спросил я Клопа.

— Два за поясом и один в сапоге, — ответил Клоп.

Про мелочь я спрашивать не стал.

— А где рынок?

— За первой стеной. Сразу.

Мандраж захватывал всё больше. Казалось, что следующий встречный вдруг подойдёт к Клопу и спросит: «А ну-ка сударь, покажите-ка медальончик вашего раба!»

Медальон, это медная круглая бляха, прилагавшаяся к документам на раба. Сами документы никто не носил, а вот бляхи…. Сословие купцов, да и местная знать не брезговала, цепляли их в качестве украшений. Кто на пояс как висюльки, кто на специальную декоративную плеть, мол, смотрите какой я богатый и сколько у меня рабов. Многие даже «мёртвые души» использовали для этого, то есть, раба уже нет, а медальончик то вот он. Понятно, что инициализация соответствия раба медальону проходила через идентичность рисунка. Но некоторые, у кого рабов много, могли и по ошибке взять с собой медальон другого раба. Поэтому стража особо не сверялась, хотя кого небогатого могли и промурыжить, чтобы откупился. Только вот у нас никакого медальона не было. На входе в город, проверку рабов на причастность к хозяину проводили редко, а вот на выходе… вероятность зашкаливала за девять из десяти. Если конечно раб с хозяином. Без хозяина можно вообще не пытаться. Я раз сбежав от сапожника, поплутав по городу пару дней, попался именно на выходе.

— Да не верти ты так головой, — шикнул на меня Клоп. — Под ноги смотри.

Раб, смотрящий нагло в глаза — нонсенс. За это можно и палкой получить. Хотя «золотая молодёжь» этого мира бывает, развлекается так. Оденут своего раба похуже и заставляют разглядывать купца или его спутницу. Мужик соответственно не выдерживает и отвешивает люлей, тут и появляются лигранты или либалзоны кучкой и предъявляют за порчу имущества.

Перед воротами повернули к навесу слева, под которым стояли лошади. Я не стал спрашивать зачем — прохожие не поймут.

— Сколько? — спросил Клоп.

— Два медяка — осьмушка, десять — день, пятнадцать до утра. Если надо кормить и поить, то ещё пять медяков, — несколько высокомерно глянул мужик у навеса

— А через ворота?

— Двадцать медяков возьмут.

— Давай на две осьмушки, — Клоп достал из тряпичного пояса башку, — чуть что доплачу.

— Рассёдлывать будешь?

— Нет.

— Жди, сейчас сдачу принесу, — мужик взял под уздцы Серебрушку и повёл под навес.

Ворота мы миновали успешно. Я прохромал вслед за моим хозяином, пока стража взимала с какого-то купца за проезд. Как только я шагнул через границу города, хотелось завопить: «Назад, Хромой! Назад!»

Я с трудом переборол свою манию. Если до ворот, домики основной своей массой были построены из прутьев обмазанных глиной (пока мы шли, я видел один в процессе строительства), вернее верхняя часть домиков была построена таким образом, так как, судя по их высоте, часть строения это просто землянка, то за стеной, они уже напоминали тот городок, в котором я провёл первое время рабом. Более всего дома напоминали строения Дикого запада из кинофильмов. Во-первых, своей двухэтажностью и балконами, а во-вторых, досками из которых были изготовлены. Хотя наверно один из четырёх — пяти, представлял собой каменный памятник зодчества — больно уж они вычурно казались на фоне деревянных «общаг». Рубленых домов в этом мире я не встречал, оно и не мудрено, когда даже в самое холодное время зимы, часть растений даже листву сбросить не успевает, ну или не хочет.

— Стой тут, — метров через двести, Клоп, явно переигрывая, ткнул мне пальцем на крепостную стену, сам же он направился к воротам ограждения из частокола метров четырёх в высоту.

У частокола, стояла, навалившись на брёвна, довольно мутная троица. Как только Клоп отошёл, один из хмырей направился ко мне. Я нащупал в рукаве заточку.

— Здоровья и хлеба, бедолага.

— Тебе не иметь нужды.

— Как припечатался?

— Детством.

— Девок хоть тискал?

— Было пару раз.

— Держи, — хмырь достал из-за пазухи замызганный и явно не первой свежести местный пирожок.

Судя по виду выпечки — из камышовой муки. То есть те корни, которые были уже поперёк горла, только высушенные и размолотые. Наверно если бы я был у орков, я бы съел, даже с удовольствием, хотите — судите, хотите — нет. Но за время в статусе вольного лесного я успел избаловаться пищей и непрезентабельный вид пирожка вызывал отторжение.

— Спасибо, — я спрятал пирожок за пазуху.

— Боишься твой увидит?

Я кивнул.

— Смотрю, гнобит?

Распевать дифирамбы хозяину, было не в рабской сущности, положено было костерить, но… я то уже знал к чему идёт разговор.

— Бывают и хуже. Сыт, одет.

— Я вижу, — усмехнулся хмырь, поглядев на мою одежду.

— На селе идёт и такая.

Он одобрительно кивнул:

— Слышь, малец, — наконец перешёл он к делу, — может, давай накажем пентюха? Ты скажешь, где башки упали, а мы прирастим их к жизни.

Всегда удивляло это в людях подобного рода, так это уверенность, что их слушают с раскрытым ртом. Не-е, вопрос не в низком происхождении или выпячивании преступной сущности. Приходилось повидать всяких, как в этом, так и в своём мире. Были у нас на районе и вполне авторитетные личности, но чтобы услышать из его уст какой либо понт, жаргон, или пренебрежительный тон…. Убивал именно этот типаж — чёточный. В этом мире чёток не было, вместо этого игрались гвоздем — подспудно имея ввиду, что он — человек, настолько крут, что даже этой тычкой может решить вопрос. Тем не менее, выбешивала такая уверенность в своём всесилии и разуме. С такими либо заточкой — выводя во враги, что собственно я обычно и делал когда был в рабстве, либо переходить на их логику и язык (в связи с тем, что местный уголовный жаргон имеет специфику — вольный перевод в скобках):

— Ты не осьмушничай (не тяни базар), хочешь голов насобирать (бабок настричь, башок нарубить), а мне на скалы (каменоломни)? Мне печать не смыть (из рабства не уйти). Он хоть и гаркий (понтовитый), а палку не вымачивает (не издевается). Закресалюсь (захочу, придёт мысль, вспыхнет искра), сам головы прокачу (денег настригу), а ты сейчас мне пыль сзади поднять (стражу по свежим следам навести) хочешь? Мне в вершу, ты стороной?

Хмырь сощурился, его явно не устраивал ответ, но и сделать он мне ничего не мог — я чужая собственность, да и не в чести у их брата рабов обижать.

— Гарычишь (говоришь) много корявый (неполноценный, инвалид).

— Я у зелёных семь солнц печать носил (у орков семь лет в рабстве был), ты мне трястись предлагаешь?

— Как хочешь чёрный (раб — унизительно).

— И тебе башковый (ищущий денег незаконно) удачи.

Тут из ворот вышел Клоп с двумя типами, хоть и отличающимися, но не кардинально, от того с кем я разговаривал. По одежде, конечно, они нас делали, как и хмыря, но, если честно, то по одежде нас не делал только, пожалуй, средний нищий этого города.

— Ширк, Попон идёт! — шикнул на хмыря один из этих типов, что только уверило меня, что с этими дел точно иметь не стоит.

С другой стороны, надеяться, на то, что в загоне работают интеллигентные личности в камзолах….

— Этот? — спросил один из них.

Клоп кивнул. Причём кивнул так, как будто перед ним благодетели и святые.

— Ну, нормально, пойдёт, бодрый — включился в разговор второй. — Но он дороже стоит, молодой ведь — три империала.

— Мы же на два договаривались?

— Ты же возраст не сказал. Мы думали старый, а так — три.

Хотелось отвесить пинка Клопу. Нельзя! Нельзя быть таким наивным! Я пытался поймать его взгляд, но безуспешно, он погрузился в себя.

— Хорошо, — наконец выдал он.

Идиот! Ну, реально идиот! Разводят ведь! Но произнести даже слово без разрешения хозяина, значит, порушит всю маскировку.

— Давай деньги, мы пойдём договариваться.

— Что, прямо сразу?

— Конечно, а ты думаешь мы алтырю скажем, ставь печать, а мы потом принесём?

— Хозяин, может документ ещё найдётся? — я попытался жалким голосом остановить Клопа, но только вызвал удивлённые взгляды загонщиков.

Клоп… достал два алтаря из пояса и один из сапога!

— Ну, всё, приходи завтра.

— Как завтра?

— Ты чего селянин? Думаешь, сейчас алтырь и писарь кинутся подписывать бумагу? Перебьётся твой раб в загоне. Завтра с утра приходи.

Колопот только хлопал глазами. Я если честно, тоже был в прострации от этих слов. Поймав взгляд Клопа я моргнул. А что оставалось делать? Рвать всю операцию? И у меня возникло стойкое предчувствие, что это не те ребята, что могут выпустить из своих рук деньги.

— Так это, когда? — спросил Клоп.

— Во второй половине дня, — ответил второй.

Загонщики даже не ожидая ответа, повели меня в сторону ворот. Мы прошли в калитку отделяющую площадку продаж от закулисья. Вдоль неширокого коридора стояли ряды клеток, большинство были пустые, но в конце кто-то был. Тут один из типов спросил другого: