Владимир Свержин - Личный враг императора Страница 39

В Неманицах я уже краем глаза видел «боевой трофей» моего друга. Юная жена майора гвардейских конных егерей, распаленная любовью и любопытством, примчалась из Парижа, чтобы поглядеть своими глазами на загадочную Москву. Примчалась, что и говорить, не вовремя. Полк ее мужа, потрепанный при Бородино, как раз вышел из боя под Малоярославцем. Она с ужасом глядела на десятки раненых, провозимых мимо на повозках. Глядела, молясь лишь об одном: чтобы ее любимый не оказался среди тех других, которые в услугах медика уже не нуждались. В тот раз ей повезло. А сейчас?.. Сказать было трудно. С одной стороны, свежеиспеченный подполковник не мог глаз от нее отвести, явно смущался внезапно полыхнувшего чувства к иноземке. С другой, если здесь и сейчас могла быть хоть какая-то гарантия сохранения жизни и чести, то можно было не сомневаться. Благороднейший Чуев скорее даст себя порубить в бефстроганов, чем позволит хоть кому-то обидеть пленницу. То в другом месте, в других руках…

– Вот что мне с этим делать? – в очередной раз вздыхал старый вояка. – Я же рядом с ней ну как медведь косолапый, а она будто птичка малая. Только вот не поет.

– Ну-ну.

– А что ну-ну, что ну-ну? – хмурился Чуев. – Я вот умом все понимаю, а поделать ничего не могу. Как вижу, так будто немею. И сразу мысли всякие дурные, мол, как же ж так, что ж теперь делать? Это ж я мужа ее свинцом попотчевал, так что вроде и виноват по гроб жизни. Но с другой-то стороны, я его в тутошние леса на прогулку не звал.

– Это верно, – не спуская глаз с бредущей по лесной дороге колонны и группы всадников, стоящих чуть в стороне на пригорке, кивнул я. – Не звал.

– Так что ж выходит-то…

– Алексей Платонович, ты б на время амуры-то оставил. Ты лучше скажи, как думаешь, вон там, у кривой березы, видишь, человек стоит?

– Вижу, француз какой-то.

– Это верно, хотя если строго придерживаться истины, то корсиканец.

Подполковник Чуев убрал подзорную трубу от глаза.

– Да ты что, никак это сам Бонапарт?

– Абсолютно в точку.

– Так а чего ж мы так далеко засели?

– Алексей Платонович, у тебя сейчас в строю неполная сотня изюмцев, ведь так?

– Так, восемьдесят три бойца да четверо офицеров.

– Хорошо, допустим, даже мой летучий отряд добавить, все едино меньше эскадрона.

– Да что с того, лихость гусарская да отвага не такие дела творила.

– Когда творила, когда вытворяла, – хмыкнул я. – Лихость твоя увязнет в толпе беженцев. Какое ни есть тут войско, а за императора будут умирать бестрепетно. А насчет отваги, тут в леске Кашка обнаружил не менее трех сотен тех самых конных егерей императорской гвардии, с одним из которых ты вчера свел близкое знакомство. Так что на твою отвагу у них тоже неслабый козырь сыщется. Да и с пушками беда. У меня тут одно легкое орудие, у тебя вовсе нет. А у императора еще кое-что от прежнего величия осталось.

– Да что ты мне все резоны приводишь? Вот кабы не знал я тебя с первого дня войны, решил бы, что струсил.

– Ай-ай, Алексей Платонович! Такое впечатление, что ты манеру взял меня оскорбить. Дня прожить не можешь, чтобы на рожон не полезть. Нешто ты стреляться со мной задумал? Так я тебе вот что скажу: дырки в тебе делать мне совсем неохота. Да к тому же тебе вот еще мадам Иветту оберегать нужно. Я на это дело не подряжался.

– Вот же ты злоязыкий! – вспыхнул по-мальчишески влюбленный гусар.

– Я разумный, Алексей Платонович, а не злоязыкий. Ладно, гляди, сейчас начнется.

– Да что начнется-то? Ты мне так ничего толком и не объяснил! – возмутился Чуев.

В этот миг на дороге показалась кавалькада из восьми запряженных цугом возов.

– Ух ты! – присвистнул мой верный соратник. – Это что ж у нас такое-то?

– Да всякое разное. На трех возах бочонки с золотом и серебром, на остальных – всяческие приятные сувениры, захваченные в Москве дивизионным генералом Жюно.

– Вот это да!

– Вот это еще – нет, да – будет сейчас.

Картина действительно начала быстро меняться. Из леса за спиной Бонапарта вдруг появился горнист в конно-егерской форме и протрубил сигнал. Повинуясь ему, из кавалькады выехал всадник и быстрой рысью помчал к императору. Тот был явно разгневан и не скрывал этого.

– Знать бы, что там происходит, – разглядывая Наполеона, тихо пробормотал Чуев.

– Дословно я тебе, ясное дело, сказать не смогу, но говорят примерно следующее: император французов кроет своего бывшего адъютанта во все тяжкие, что тот посмел ослушаться его приказа и не выпряг коней из повозок.

– Так ведь это же не просто какие-то там повозки, – удивился Чуев.

– Такое ощущение, что ты решил подсказывать Жюно слова. Именно это сейчас генерал и пытается донести до своего государя. А в ответ слышит, что золото во Франции еще есть, а вот пушки сейчас тащить нечем. И что сам он, невзирая на положение, велел 600 лошадей своего обоза отдать для этой цели. А дивизионный генерал Жюно смеет рассуждать и не выполнять приказы. Честно сказать, у него с Жюно последнее время весьма натянутые отношения.

– Проклятье! Откуда ты все это знаешь?!

– Так, Алексей Платонович, ветром навеяло. А вот сейчас Наполеон прикажет казну и сокровища здесь припрятать, возы уничтожить, а лошадей – в артиллерию.

Судя по активной жестикуляции корсиканца, в этот момент он говорил эти или же очень похожие слова. Во всяком случае, бравый генерал Жюно, прошедший с Бонапартом с момента его первого успеха и до сегодняшнего дня, вытянулся, как поротый, и бросился выполнять приказ.

– Вот теперь наступает и наш черед.

– Будем атаковать? – Чуев положил руку на эфес сабли.

– Господь с тобой! Вот же тебе неймется! Зачем? Дай людям спокойно выгрузить сокровища. А чтоб они не заблудились, я им проводников дам.

– А как выгрузят, так мы им…

– Алексей Платонович, экий ты, право, кровожадный. Не учите меня плохому, господин подполковник. Если тебя и впрямь так интересует участь этих вояк, до начала декабря из них доживет не больше трети, часть из которых будет уже в плену. Так что пусть выгружают в свое и наше удовольствие, а ты распорядись-ка, друг мой, чтоб подогнали сани.

– Признаться, я тебя не узнаю, Сергей Петрович, – со вздохом покачал головой Чуев. – Прежде ты сам норовил всякого встречного-поперечного француза жизни лишить, а теперь меня вот стыдишь.

– Сравнил! Раньше они наступали и были реальной боевой силой. Всякий мертвый солдат, а тем паче офицер Великой армии, был палкой в колесе победной колесницы императора французов. А нынче каждый голодный рот, каждый раненый, каждый обмороженный полуживой солдат, желает ли он того или нет, воюет против Наполеона. Один только вид бедствий вчерашних героев заставляет сторонников императора держаться от него подальше, как от зачумленного. А кроме того, – я усмехнулся, – до поры до времени Сергей Трубецкой мертв и повешен у дороги в назидание всем прочим разбойникам.

– И долго ли до той поры и времени осталось?

– Недолго, Алексей Платонович, совсем недолго. Всего-то несколько дней.

– Что ж, давай поторопись, а то вон гость-то наш давешний, тебя не дождавшись, совсем осерчал. Сказал, что, если 30-го ты в Ставке не объявишься, лично уговорит Кутузова подписать распоряжение о твоем аресте.

– Ишь ты, прямо-таки об аресте.

– А что ж ты думаешь, в Ставке тебя целовать в десны будут? Подвиги твои, что и говорить, там хорошо известны, но своевольство никто терпеть не намерен. Такого отродясь не бывало, чтоб штабс-капитаны генералами, точно пешками, крутили. Я тебе тогда дорогу к Вопи для Богарне расчищал, от казачьих начальников много нелестного о тебе услышал, сам генерал Платов за этакие твои фокусы хотел морду тебе в бифштекс раскровянить. Уж извини, Сергей Петрович, по старой дружбе говорю как есть.

– Ну что ж, – отмахнулся я. – Казаки – они люди такие, ухарства много, разумения – так-сяк. А потому вчера хотел кровь мне пустить, завтра – обниматься полезет. Нам до этого дела нет. Нам нужно действовать здесь и сейчас.

Легко сказать, действовать здесь и сейчас. Фраза чеканная и звучит впечатляюще. Но вот в чем беда: каждое действие влечет за собой очередной куст возможностей. Если речь идет о странах и народах, то разнонаправленные вектора движения как-то сами собой нивелируются. Но если речь идет об отдельной личности, тут все куда сложнее. А именно об этом речь и идет. О моей, черт возьми, личности и моих действиях!

Когда Старцы задумывали всю эту хитрую комбинацию с переселением душ, они, вероятно, полагали, что существует некая, пусть и извилистая, тропинка, по которой, имея компас и карту, следует пройти, поразить верным мечом-кладенцом одного-двух чудовищ, разогнать вражью орду, раздобыть молодильные яблоки или, там, золотое руно, в целом неважно, и, как водится, стали они жить-поживать и жевать ни в чем не повинного добрана. Это мне в детстве так слышалось. Что такое наживать добра, я в ту пору еще не знал, а вот с жеванием все было хорошо.