Надежда Попова - Ловец человеков Страница 39

— А вот и он, — сообщил кто-то из задних рядов; Курт остановился, вопрошающе обозревая собравшихся.

Никто не произносил ни слова; все как всегда, подумал он почти с тоской. Покуда он не появился, надо думать, гам стоял еще тот, и каждый кричал о своей готовности выложить этому парню в лицо все, что о нем здесь думают, потребовать, призвать, велеть… Но вот он здесь, и никто из них не может набраться смелости, чтобы вымолвить хоть звук…

Не дождавшись продолжения, Курт решительно шагнул вперед, в толпу, отодвинув плечом того, что преграждал дорогу к трактиру, ожидая всего, чего угодно — как того, что люди расступятся, пропуская, так и крика вслед, быть может, и удара в спину. Позади, однако, осталось безмолвие, и, войдя, он услышал, как Бруно торопливо просочился следом, почти захлопнув за собою дверь.

— Вот о чем я и говорил, — пробормотал он тихо. — Как бы мне тут заодно с тобой кровь не пустили…

— Кишка тонка, — откликнулся Курт уверенно, садясь за стол; огляделся и, не обнаружив трактирщика, крикнул в потолок: — Карл!

Тот явился моментально, поздоровался едва слышно, пряча глаза, и, выслушав заказ, почти убежал.

Курт смотрел в столешницу сумрачно, кожей ощущая нависшее вокруг напряжение. Внутренне он не был так уверен, как стремился показать — кара за посягательство на члена Конгрегации, конечно, перспектива жуткая, но дальняя, и для этих людей сейчас гораздо более действительною была их собственная власть, власть связанного общей целью и силой большинства, нежели какой-то далекой Инквизиции. Она сейчас имела для них вполне конкретный облик; надо сказать, весьма непредставительный и отнюдь не устрашающий, облик юнца двадцати одного года от роду, каковой не сможет противопоставить их силе ничего…

Карл подал обед, все так же не проронив слова, спешно удалился, и тут же растворилась входная дверь, пропуская вовнутрь гурьбу крестьян.

Курт медленно поднял взгляд, чуть отклонившись назад и левой рукой сдвигая оружие так, чтобы рукоять лежала на коленях, пытаясь оценить свои силы и последовательность действий в случае осложнений. Зальчик тесный, не развернешься; стол тяжелый, одним движением не оттолкнешь; рядом Бруно, от которого еще пока неведомо, чего ожидать, а тех, напротив, человек двадцать пять — безоружных, но крепких мужиков…

— Да? — осведомился он, порадовавшись, что голос прозвучал ровно; задние ряды подались вперед, передние, напротив, отодвинулись, и кто-то, наконец, проговорил:

— Мы тут… у нас к тебе, парень, разговор нешуточный…

— Что-то не припомню, чтобы еще с кем-то здесь я переходил на 'ты', - оборвал он, чувствуя, как напряглась каждая мышца, будто от холода, так, что заломило ребра. — И если кто запамятовал, ко мне принято обращаться 'майстер инквизитор', - присовокупил Курт, выделив последнее слово, и в толпе обозначилось замешательство.

— Прощенья просим, майстер инквизитор… — смятенно поправился крестьянин. — Это мы от тревоги…

— И о чем тревога?

Ответ он знал и видел, что стоящие напротив люди тоже это знают; из-за спин сгрудившихся крестьян кто-то почти крикнул:

— Так, поди, знаете ж сами!

— Про стрига знать хотим! — осмелев, добавил другой, и в толпе заволновались, перебивая друг друга, переходя на повышенные тона, едва не на крик.

Курт молчал, глядя в сторону; прервать их сейчас можно было только криком же, а этого он был намерен избежать, если удастся, до конца — крик был бы показателем невыдержанности и даже слабости, и вот уж этого допустить нельзя. Он видел краем глаза, что Бруно смотрит на него с настороженным ожиданием, толкая под столом коленом, дабы призвать к действию, но что сделать, что сейчас сказать, он попросту не знал.

— Может, барон наш тебе денег сунул? — прорвался, наконец, чей-то возглас; Курт перевел взгляд на толпу, враз стихшую, и ровно произнес:

— Не понял.

Неизвестный смельчак молчал, и он повысил голос:

— Повтори, храбрец. В лицо мне скажи это еще раз.

Единство толпы расстроилось, в ее недрах засуетились, переругиваясь, и несколько рук вытолкнуло вперед человека в затасканной шапке. И это не переменилось со временем, подумал Курт мимолетно; при малейшей опасности они, как всегда, готовы сдать своего…

— Шапку в доме снимают, — глядя в серые, даже какие-то блеклые глаза перед собой, все так же негромко сказал Курт, и крестьянин поспешно сдернул мятый колпак, отведя взгляд и втискиваясь спиной в своих недавних единомышленников, словно бы тщась раствориться в них. — Так что ты сказал?

— Это… — едва слышно пробормотал тот, — это, простите, не я… это слух такой прошел, я ведь ничего такого…

— Ты обвинил меня в получении взятки.

— Да Господь с вами!

— Господь, несомненно, со мной, — подтвердил Курт. — А вот с вами что такое?

— Так ведь слухи… — неуверенно заговорил кто-то, снова из задних рядов, хоронясь за спинами. — Говорят, наследник нашего барона — того… стриг…

— Кто говорит?

— Да все говорят…

— Мы ведь это… спросить только…

— Мы ж знать хотим…

— Имеем право ж…

Крестьяне снова заговорили разом; неосторожный смельчак, воспользовавшись тем, что на него перестали обращать внимание, попятился, втеревшись в толпу вновь. На этот раз Курт долго ожидать не стал и, как только реплики опять стали острыми и громкими, повысил голос сам.

— Тихо! — скомандовал он, и в зальчике повисло молчание, нарушаемое лишь чьим-то недовольным шепотом. — Тихо, — повторил он, переводя взгляд на стоящих впереди. — А теперь я отвечу. Нет, слухи врут.

— Так говорили ж, что помер у господина барона сынишка, — оспорил кто-то, — а теперь, выходит, живой? Как так?

— И покойные-то, говорят, перед смертью видали, как тот бродит округ замка, вылитый, говорят, стриг…

— И горла-то, горла как покусаны!

— И кровь!..

— А семья у нас тут сгинула несколько лет тому — целиком семья, вечером была, а утром не стало! Небось, тоже кровосос треклятый оприходовал! Теперь-то уж знаем!

— Неладное что-то вы говорите!

— То есть, лгу? — уточнил Курт, переводя взгляд с одного на другого. — Это вы хотите сказать?

— Да что вы, — тут же торопливо возразил чей-то испуганный голос.

— Но обманулись, может…

— Ежели наш барон столько лет укрывал…

— Мог и надуть…

— Я сказал — тихо, — повторил Курт, и голоса вновь смолкли. — Нет, я не ошибся. Да, сын вашего барона не умер. Он болен. Просто болен.

— Да быть не может!

— Врет он вам, или сам из ума выжил! Столько лет взаперти сидя — умом тронулся!

— Не больно-то почтительно, — заметил Курт, однако внимания заострять на этом не стал, продолжил, пользуясь очередным затишьем: — Альберт фон Курценхальм болен, у него редчайший и серьезный недуг… фотофобия, — выдал он с ходу первое приспевшее на ум сочетание и услышал, как Бруно рядом издал невнятный звук, схожий с усмешкой и иканием разом. — Это значит, что он не может пребывать на солнечном свету. Такое случается, и это не означает, что страдающий этой хворью — стриг. Я видел его, говорил с ним, обследовал его. Он вполне жив, хотя и нездоров как телесно, так и душевно.

— И что ж вы делать-то будете теперь?

— Нельзя ж так вот сидеть!

— Я не лекарь. Далее — не моего ума дело; я известил о произошедшем вышестоящих, и скоро здесь будут те, кто знает, что делать.

— А вы, стало быть, не знаете?

— Славно мы влипли — инквизитор не знает, как быть!

— Да это дьявол в нашего наследника вселился! Его изгонять надо!

— Ага, без священника?

— Зачем вы нашего святого отца выпроводили?

— Что теперь делать?

— Изгнание над одержимым учинить! — повторил кто-то у самой двери. — Сами управимся, безо всяких там!

Курт поднял голову, стараясь увидеть его, не рассмотрел и поманил рукой вслепую:

— Ну-ка, поди сюда, знаток.

Мгновение толпа пребывала в недвижности; наконец, видимо, решив, что обнаружен, из заднего ряда протеснился вперед здоровенный мужик в расстегнутой почти до пупа потной рубахе, и уставился на Курта с боязливым вызовом.

— Значит, сами управитесь… — повторил он. — И как же ты вознамерился его изгонять?