Елена Хаецкая - Варшава и женщина Страница 39

Опасаясь далеко отрываться от твердой земли, корабли держались поначалу западного берега Италии и шли, окруженные пенной синевой, мимо белых городов, прибрежных гор, поросших зеленым лесом, мимо мелких, как жемчуг, островов, показавшихся Рюделю неправдоподобно крошечными – вообще ему не верилось, что там твердая суша, на которую можно ступить ногой.

Видели мыс с полуразвалившимися каменными строениями, почти совершенно скрытыми листвой. Он далеко нависал над морем, и Рюделю сказали, что там – древнее пиратское гнездо и что морские разбойники обитали на этом мысу еще во времена Одиссея, чему Рюдель немало дивился.

Еще видели один остров, непрестанно извергающий дым и пламя, о котором одни говорили, будто это – пасть огромного подводного зверя, а другие – что это разверстые поры ада, ибо дым имеет серный запах. Рассказывали также, что время от времени подводный огонь многократно усиливается, и тогда в море происходит пожар, и сгорает великое множество рыб.

Спустя два дня после этого корабли бросили якорь в устье Тибра, чтобы рыцари могли сойти на берег и пополнить запасы мяса охотой на косуль и оленей. Этим и занялись многие знатные люди. Прочие выхаживали лошадей, сушили и чистили одежду, осматривали оружие и предавались азартным играм.

Рюдель встретился на берегу с Гуго Лузиньяном, который плыл на другом корабле, и поразился бледности и внезапной худобе этого обычно цветущего сеньора.

– Клянусь ногой Господа! – вскричал сеньор Гуго. – Никогда еще не приходилось мне так худо! За всю дорогу я едва мог проглотить кусочек хлеба, чтобы не выблевать его тотчас на палубу. И будь я проклят, если не задержусь здесь по крайней мере на три дня, чтобы получить наконец возможность вкусить человеческой трапезы. В противном случае мне грозит голодная смерть, что было бы великим позором для рыцаря.

И, свистнув сыновьям, точно породистым псам, Гуго Лузиньян скрылся в лесной чаще.

Джауфре Рюдель знал, что в незапамятные времена, спасаясь из горящей Трои, в эти края приплыл Эней на нескольких уцелевших кораблях. В Блае имелись резные шахматы с фигурками из истории Энея, и Нивард Басурман, осведомленный обо всем на свете, объяснял молодому князю (в очередной раз безбожно обыгрывая его): это – Анхиз, отец Энея, это – Венера, его мать, а это Юл, молодой сын Энея, родоначальник знаменитой фамилии Юлиев. Все это начиналось здесь, вот в этой дубраве, где еще и сейчас сохранилась мраморная дорога, гладкая, как мозаичный пол.

По этой дороге и пошел Рюдель, оставляя по левую руку таинственные темные развалины. Впереди вдруг показался фазан. Он шел, не торопясь, даже как будто лениво. Потом и вовсе остановился. Остановился и Рюдель.

Кто-нибудь говорил уже, что с Джауфре Рюделем был молодой слуга по имени Рено? Этому Рено стукнуло уже, думается, лет шестнадцать. Обученный Нивардом, он знал и умел всего понемногу и страшно чтил своего господина, отчего разговаривал с ним всегда только полушепотом.

Увидев, что Рюдель стоит неподвижно, Рено приблизился на несколько шагов и вытянул шею.

– Желаете пойти туда, мессир? – выдохнул он возле господского уха.

– Куда? – удивился Рюдель.

Вместо ответа Рено показал рукой, и Джауфре только теперь рассмотрел в густой зелени дорогу, также вымощенную мрамором, которая вела в глубь лесной чащи. По этой дороге ковыляли еще два фазана, совершенно белых, как лебеди; они явно не боялись людей и чувствовали себя как дома.

Джауфре Рюдель поглядел на своего слугу – тот даже приседал от страха и любопытства – и ступил на эту фазанью дорогу. Вскоре перед ними открылась старинная монашеская обитель, имевшая удивительный вид: она была разделена высокой каменной стеной на две части, причем одна половина, увитая диким виноградом и заботливо обсаженная кустами роз, казалась обжитой и приветливой, а вторая, наполовину рухнувшая и заросшая терновником и ежевикой, выглядела заброшенной и зловещей.

Вообще же это место внушало невольный трепет, но тем не менее Джауфре Рюдель поднял руку и решительно постучал в ворота. Ему никто не ответил. Рено жался за спиной своего господина и шептал: «Уйдем от греха, мессир! Пощадите себя, мессир! Дурное тут место, мессир!» Однако Рюдель постучал снова, а затем и в третий раз. Наконец загремел засов, ворота с ужасным скрежетом приотворились, и явился отшельник, одетый в звериную шкуру, стоявшую колом вокруг истощенного коричневого тела. Ноги отшельника разъедали язвы, и он непрестанно почесывал их одна об другую, а в серых волосах невозбранно бродили огромные вши.

– Бог да благословит вас, святой человек! – обратился к нему Джауфре Рюдель.

Отшельник несколько секунд молча разглядывал гостя, а затем широко разинул беззубый рот и закричал:

– Беги! Прочь! Спасай себя! Погуби себя!

Рено уже навострился последовать этому благому совету, однако Джауфре Рюдель остановил его.

– Подожди. Не для того мы пришли сюда вслед за фазаном, чтобы, не узнав ничего, сразу бежать прочь без оглядки. – И, вразумив таким образом боязливого слугу, так обратился к отшельнику: – Разъясните нам, святой отец, о чем вы только что говорили?

– Спасай себя! – повторил отшельник. – Спасай свое тело! Погуби себя! Погуби свою душу!

– Позволь нам войти, – тихо сказал Рюдель. – Я хочу преклонить колени перед алтарем этой обители.

– Ты предупрежден, безумец! – крикнул отшельник, воздевая к небу иссохшую руку. – Мой долг исполнен. Входи!

Он посторонился, и Джауфре Рюдель, а следом за ним и Рено, втиснулись в узкую щель ворот.

Вот что удалось им узнать.

В незапамятные времена, спасаясь от варваров-лангобардов, завладевших тогда Италией, один отшельник по имени Гиральдус Святая Вошь решил построить себе уединенную келью в этой густой, непроходимой чаще. Однако едва он взялся за работу, как явился к нему бес, отвратительно смердящий, с наглым поросячьим рылом и козлиной бородкой.

– Ты кто такой, а? – осведомился он своим скрипучим голосом.

– Изыди, адское порождение, – отвечал отшельник, – ибо я – Гиральдус Святая Вошь, ничтожнейший из людей.

Бес уселся поблизости от отшельника на камень и принялся пускать из ноздрей серный дым. Это он делал, желая насмеяться над отшельником.

– Ты, как я погляжу, большой нахал! – сказал бес. – Много гордости нагрузил ты себе на сердце, ничтожнейший из людей, так что для меня будешь ты весьма легкой добычей.

Вместо ответа Гиральдус продолжал неустанно трудиться и за целый день работы соорудил стену высотой себе до пояса. Однако за ночь бес разворотил все построенное, раскидал камни, перегрыз бревна и вообще напакостил как мог, а в довершение безобразия нагадил прямо посреди стройки.

Проснувшись поутру и увидев все это разорение, Гиральдус разъярился свыше всякой меры и набросился на беса с кулаками, желая того проучить как следует. А бесу только того и надобно. Схватились они беспощадно и принялись тузить друг друга и охаживать – тут и кулаки в ход пошли, и пятки, и дубинки, а под конец натряс Гиральдус себе в кулак вшей, которые в изобилии водились у него в волосах, и запустил ими в злокозненного беса. Вши впились врагу в глаза, в уши, в чувствительное поросячье рыльце, и принялись безжалостно уязвлять и жалить, так что бес завизжал, завертелся на месте и в конце концов пал на колени, крича:

– Ой-ой-ой! Уйми своих кровожадных гадов, Гиральдус, отзови своих слуг! Я согласен пойти с тобой на мировую!

– Отныне ты будешь помогать мне, – сказал Гиральдус, посмеиваясь.

– Согласен! Согласен! – вопил бес.

– Ты немедленно соберешь все камни и брева, что разбросал.

– Сделаю! Сделаю!

– И не станешь более чинить мне ни ущерба, ни беспокойства.

– Никогда! Никогда!

Тут Гиральдус, видя полную покорность беса, свистнул, и все вши осыпались с адского порождения мертвыми. Ибо принять их назад, в свои волосы, после того, как они осквернили себя пребыванием на теле беса, Гиральдус не мог.

А бес, избавленный от напасти, немедленно обнаглел и заявил:

– Я, конечно, всемерно помогу тебе со строительством, но взамен прошу дозволения поселиться рядом с тобою. Будем жить по-соседски, стена в стену, и вместе станем вершить одно общее доброе дело: спасать человеков от греха.

И Гиральдус согласился, зная, что промысел Божий видит далее, нежели человек или бес.

Таким образом вновь основанная обитель была поделена на две части. Одна из них, увитая виноградом, полная роз, имела полуобвалившуюся часовенку и алтарь, владела чудотворными нетленными мощами Гиральдуса Святой Воши, помещенными в особый сосуд, и принадлежала слугам Господа, и ангелам, и всем добрым людям. Вторая же, имеющая вид неприглядный и страшный, отдана во власть злых духов. И всякий, кто желает, осознав тяжесть собственных грехов, претерпеть сильное страдание, может отправиться туда и побывать как бы в аду, и посредством мук и веры избавить свою душу от зла заблаговременно, задолго до смерти. Однако случалось и такое, что кающийся оказывался недостаточно крепок телом и верою, так что умирал злой смертью, пребывая при этом в руках бесов. Однако никто из вернувшихся из адской половины обители никогда не рассказывал о пережитом, так что достоверных сведений о происходящем за стеной не имеется.