August Fliege - ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС… Страница 39

Там он жил в тени сухих смоковниц

Песни пел о солнечной Кастилье,

Вспоминал сраженья и любовниц,

Видел то пищали, то мантильи.

Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

Навеяло, однако, печальным событием: два дня назад умер один из моих товарищей по несчастью, а точнее сосед по палате - штаб-ротмистр Путятин…

Я знал этого молодого жизнелюбивого парня всего около недели, но его характер, мужество и неугасимый оптимизм останутся для меня примером на всю жизнь…

Двадцатипятилетний Сергей был старшим сыном князя Михаила Сергеевича Путятина - начальника Царскосельского дворцового управления.

С многочисленными осколочными ранениями он был доставлен в Варшаву за неделю до меня.

Несмотря на раны, Сергей вел себя как тот самый конквистадор - был дерзок и спокоен, не знал ни ужаса, ни злости. Вспоминал балы и женщин, пел романсы…

Поначалу мне показалось, что это у него истерическая реакция на стресс связанный с ранением. Но пару дней спустя понял, что этот ироничный брюнет действительно таков как он есть на самом деле…

Сергей, с превосходством местного старожила, дал шутливые характеристики госпитальному медперсоналу. Доктора мол - счастливые теоретики, наконец, дорвавшиеся до практики. Их и в поварята взять зазорно, потому что он, князь Путятин - с ножом и вилкой и то лучше управляется, чем доктора со своими ланцетами.

Сестры милосердия тоже удостоились нелестных эпитетов в свой адрес. Молоденькая Елена Адамовна - средоточие мистических противоречий (Барышня действительно напоминала героиню Марины Дюжевой из фильма 'Покровские Ворота' - 'Я вся такая внезапная. Такая противоречивая вся…' ). Баронессообразная пани Ядвига - несгибаемая сострадательница (Она сострадала исключительно при помощи мимики и слов, избегая при этом каких-либо действенных методов помощи раненым. В лучшем случае поправит подушку, принесет отвар из ромашки или попросту позовет доктора). И наконец Зоя Кондратьевна - невеста героя (Кокетливая, влюбляющаяся и боящаяся, что в нее все влюбятся. Ей-то нужен непременно ГЕРОЙ).

До последнего неунывающий Путятин общался с нами, поддерживая в трудную минуту. Несмотря на то, что сам он - умирал. Я уверен - Сергей это понимал и чувствовал, но оставался верным себе.

Когда Смерть пришла за ним, вряд ли он предложил ей 'поиграть в изломанные кости'. Скорее всего - пригласил выпить и расписать пульку…

Гумилев кстати, тоже, наверное, воюет. В нашей истории он один из немногих поэтов, кто отправился на фронт добровольцем, вместо того, чтобы сидя в тылу слагать патриотические стихи. Был отчаянным кавалеристом, имел награды: Георгиев третьей и четвертой степеней.

Неожиданно промелькнула крамольная мысль: 'А вдруг - погиб…'

Нет! Ерунда все это!

Будем надеяться, что он переживет эту войну, и я вместе с ним.

Там, глядишь - встретимся!

Как говориться: 'Пути Господни - неисповедимы'…

Я вновь окунулся в воспоминания о 'том' бое…

О моих товарищах и сослуживцах павших в тот страшный день… Слишком дорого мы заплатили за то, чтобы удержать эту позицию меж двух озер.

Слишком много людей погибло… Знакомых мне лично русских людей!

На меня накатила невыносимая печаль, в горле запершило, к глазам подкатили слезы… Я сжился с этими солдатами. Делил с ними все тяготы войны и походов. Ругал, хвалил, учил…

Ротная книга стала для меня не просто отчетным документом, а практически - семейным альбомом…

Но, черт возьми, они не канули в небытие, а навсегда остались в моей памяти такими, как я их запомнил: такими разными, но простыми и настоящими.

Я словно иду вдоль строя на утренней поверке, вглядываясь в лица, стараясь запечатлеть их как можно лучше…

А они…

Они смотрят на меня: кто-то - серьезно, кто-то - с усмешкой, кто-то - с грустью…

- Ничего, вашбродь, ты там держись! Не раскисай! Зря мы, что ли, тут головы свои сложили? Ты уж выздоравливай поскорей, да верни немцам должок…

- Ничего, братцы… Они еще заплатят мне за все… По максимальному курсу!!!

Немцы накатывали волнами, и мы яростно отбивались на пределе сил! В какой-то момент противник прорвался во вторую траншею, но вновь был отброшен.

Нас оставалось все меньше и меньше.

Вот пуля нашла немолодого степенного калужанина Дятлова.

Упал пронзенный штыком наш подрывник-любитель Белов. Когда немцев отбили, он был еще жив и Савка наклонился осмотреть его рану. Открыв глаза, раненый посмотрел на меня ясным взглядом и проговорил:

- Убили меня, вашбродь… Как есть - убили… Вы уж отпишите жене моей Евдокии, что так мол и так… - глаза умирающего закрылись, и он уронил голову на грудь…

И снова бой…

Автомат перегрелся и заклинил - я выхватил из кобуры 'браунинг'. Стрелял, командовал что-то, бросал гранаты, ругался…

Потом меня оглушило, и несколько минут я пребывал в окружении звенящей тишины. А кругом гибли люди…

Мой вестовой - добродушный увалень Палатов лег на гранату, спасая нас от неминуемой гибели. Другому вестовому - шустрому и плутоватому Жигуну сколком снаряда оторвало по локоть левую руку.

Я навалился на дрожащего от шока солдата и резво перетянул культю ремешком от бинокля, приговаривая: 'Давай, держись!', стараясь при этом не глядеть в его выпученные от ужаса и боли глаза. На обрубок руки смотреть было не так страшно…

Убило пулеметчика, и мне пришлось встать к 'максиму'. Размытые серые фигурки появлялись в прорези пулеметного щитка, так и норовя соскочить с мушки.

Я стрелял - фигурки пропадали, но потом снова возникали…

И я снова стрелял…

Огонь пулемета жег глаза, а в голове крутилось легендарное: 'В очередь, сукины дети! В очередь!'.

От вибрации руки почти не чувствовали рифленых рукояток 'максима' и казалось, что грохочущий, пышущий жаром станкач стал продолжением меня самого…

Савка, вставший ко мне вторым номером, что-то возбужденно кричал, указывая влево. Разворачиваю ствол и:

- Тра-та-та-та-та… Тра-та-та-та… - и только стреляные гильзы сыпятся из-под щитка…

- Вашбродь! Вашбродь!

- Цыц! Ленту гляди!!!

Фух… Отступили… Перерыв на обед?

К нашей группе пробились Акимкин с Гусевым и еще с полдюжины гренадер - почти все раненые, но с оружием в руках, и готовые сражаться до конца.

Я с некоторым облегчением уступил пулемет более опытным специалистам, сел на дно траншеи и перезарядил верный 'браунинг'…

Потом нас все-таки выбили из второй траншеи, но тут подошла двенадцатая рота и мы, контратаковав, полностью очистили окопы от немцев…

Тогда погиб мой 'почти что друг' прапорщик Платон Остроумов - пуля-дура ударила его в грудь… Он остановился, покачнулся, приложил руку к ране, поднес окровавленную ладонь к лицу и неловко, боком, повалился на дно траншеи.

Двенадцатая рота под командованием поручика Павлова заняла передовую траншею по фронту и изготовилась к обороне.

А остатки десятой роты собрались у нашего с Казимирским блиндажа.

Кругом разруха и смерть…

В полузасыпанной траншее вперемешку лежат трупы в русской и германской форме.

У входа, прислонившись плечом к стенке окопа, сидел самый молодой солдатик из нашего пополнения - курносый голубоглазый Лаврушка… Мертвый… На его бледном лице застыло удивленно-испуганное выражение…

В самом блиндаже среди убитых немцев, навалившись грудью на телефонный аппарат и сжимая в окровавленной руке наган с пустым барабаном, лежал унтер-связист Токмаков. Он до конца защищал свой узел связи от врагов…

Но были и живые: Акимкин с Воскресеньевым, Гусев, великан Степан Степанов с ручным пулеметом в руках, взводный унтер Рябинин с окровавленными бинтами на голове. Всего - двадцать пять человек.

В их числе, слава Богу, был и Кузьма Акимыч Лиходеев - грязный, в изорванной гимнастерке с красными от крови рукавами, но с задорно торчащими 'тараканьими' усами на закопченном лице…

Захотелось пить, но фляжка с разведенным вином была пуста. Я потряс ее над ухом, а потом недоуменно оглядел, ища повреждения.

Да нет - вроде цела. Дырок никаких нету…

Когда я успел все выпить?

В изнеможении я привалился к стенке траншеи.

Поскорей бы все кончилось…

Но потом была еще атака… И еще одна… И еще…

Двенадцатая рота отошла во вторую траншею - и снова вражеская атака. Ополоумевшие немцы прорвались и сюда - грянула рукопашная.

Я палил из двух пистолетов - 'браунинга' и 'парабела'. Савка прикрывал меня с дробовиком, еле успевая перезаряжаться. А когда он не успел и чумазый немец попытался пропороть меня штыком - пришлось вспомнить, чему меня учил старший сержант Костырев в учебке морской пехоты. То есть - отбить оружие в сторону и рукоятью разряженного пистолета в лицо, затем - коленом в живот…