Надежда Попова - Ведущий в погибель. Страница 39

— Ручаешься за благонадежность отца Бенедикта? — отозвался стриг и, встретив убивающий взгляд, улыбнулся: — Значит, могу. Этот факт можно считать непреложным.

— Однако быть уверенным в том, что им не известно также, кто такой на самом деле вертопрах фон Вегерхоф, нельзя, верно? Что твои прежние знакомства? Ты говорил, что знающих тебя не осталось в живых. Это точно? Понимаю — люди; но ваши — живы, полагаю?

— Надеюсь, нет. По крайней мере, на родине.

— «Надеюсь», — повторил Курт недовольно. — «На родине». Однако и ты провел во Франции… сколько?

— Шестнадцать лет.

— Гарантии того, что кое-кто из них тоже не решил попутешествовать — где? Их нет. Стало быть, есть вероятность того, что кто-то из твоих приятелей может тебя опознать. Или уже опознал, и они выстроили все это дело, в чем бы оно ни состояло, имея в виду тебя.

— Вероятность — есть; le monde est petit[50]… — неопределенно кивнул тот и, помедлив, вздохнул: — Присядь. Сначала я вновь пожалуюсь на судьбу, сожалея о том, что ты — не Эрнст, который уже все это знает, а после ты выслушаешь краткую лекцию. Есть вполне определенные règles de conduite[51], Гессе. Некая norma. Эти правила не нарушаются, ибо они — единственное, что способно удерживать сообщество стригов на грани мирного сосуществования; ведь там нет войск, судей и адвокатов, нет тех, кто следит за порядком, оставаясь неприкосновенными сами. Правила одинаковы для всех, в любой точке мира, в любой стране, городе — везде. Есть предписания, которые желательны, однако не обязательны для исполнения, а есть такие, которые преступить нельзя. Одно из них: явившись на чужую территорию, прежде чем даже подумать о том, чтобы выйти на охоту — представься. В применении к нынешней ситуации это имеет следующий смысл. О моей принадлежности к Конгрегации им не известно и известно быть не может; стало быть, если кто-то узнал меня, он узнал Александера фон Лютцова, и только. Это означает, что в отношении меня действуют общепринятые законы, и, приехав в Ульм, он должен был придти ко мне. Здесь — моя территория. По всем правилам хозяин — я, и ни одного облезлого воробья никто не может тронуть в этом городе без моего ведома.

— И эти правила так уж ненарушимы?

— Вообще говоря — да. Обыкновенно в нарушении нет смысла; не припомню, чтобы кто-либо отказал вновь прибывшему в праве на охоту — разве что могут высказываться кое-какие пожелания, предостережения; к примеру, совет держаться подальше от некоторых домов или заведений. И подобное положение дел, как правило, недолгое, ибо стриг поопытней предпочтет все же свой собственный город или, быть может, деревеньку, в поисках которых вскоре и удалится; тот же, кто еще не определился в своих планах на будущее, либо поступит так же, либо примкнет к хозяину данной территории. Если даже новичок пожелает остаться сам по себе, город вполне можно поделить полюбовно. Любой вопрос, связанный с этим правилом, вполне решаем, а посему поводов к неисполнению нет.

— Словом, чем лезть на рожон, проще соблюсти приличия, — подытожил Курт, и тот кивнул:

— Словом — да.

— Однако же, — продолжил он настойчиво, — они задумали, я так понимаю, пакость с точки зрения любого стрига. Привлекли к городу внимание, затащили сюда инквизитора, спровоцировали расследование; что бы ты сказал, если бы кто-то явился к тебе с подобными планами?.. Быть может, оттого и не стали показываться на глаза?

— Я не знаю о существовании «их», не забывай. Откуда мне? Я старый больной человек, живу спокойно и ни во что не вмешиваясь, и в особенности — не читая перехваченных Конгрегацией писем. Я узнал бы лишь, что есть «он»; и все, что я мог бы сделать, прослышав о найденном теле, это прочесть новичку гневную отповедь и порекомендовать быть сдержанней. Ни о каком его участии в заговорах, тайных обществах и прочем я не имел бы ни малейшего понятия. Это первый вариант развития событий. Но есть и второй, и третий.

— К примеру?

– À titre d'exemple[52] — так. Новоприбывший является, отрекомендовывается по всем правилам и ведет себя вполне мирно, ибо имеет в виду одну из важных причин к соблюдению данного обычая, кроме абстрактных рассуждений об общественном договоре. Для начала, ему (или им) неизвестно, каковы мои планы на этот город. Быть может, я намерен обживать его.

— В каком смысле?

— В том, чтобы создать птенцов. Быть может, в данный момент мною подыскивается нужная candidature. А возможно, я такую уже нашел, и сейчас в процессе подготовки к самому действу.

— «Птенцов» — это..?

— Да. Если я мастер (а ему неизвестно с точностью, так ли это), я вполне могу создать собственное гнездо.

— «Птенцы»… «гнездо»… Как, однако, у вас все изысканно, — заметил Курт. — Ну, что ж, пусть гнезда и птенцы. Если я верно понял, на твой город никто не сможет наложить лапу, если ты вот-вот снесешься или оных птенцов уже высидел. Так?

— Неверно. Не сможет — если не сможет. Видишь ли, здесь, как и при исполнении любого закона, вступают в действие пути его обхода. То есть, второй вариант. Мне представились, однако на мирное сосуществование я надеяться не могу по одной простой причине: он сильнее или их больше. Мне могут прямо заявить, что город теперь будет принадлежать им, что я могу убираться отсюда прочь либо же присоединиться — само собою, на правах подчиненности. Есть, конечно, вероятность и того, что дозволят остаться, если я буду соблюдать установленные ими правила.

— И на этот счет в ваших законах ничего не сказано?

— Отчего же, — чуть усмехнулся фон Вегерхоф. — Сказано. Выживает сильнейший. Пока мои предполагаемые соперники не опустились до беспредела, никто даже не взглянет в их сторону. Поддерживать слабые ветви искусственно никто не станет — для чего портить породу?

— А то, что они гадят в твоем доме и привлекают внимание Инквизиции к твоему месту обитания — это все еще в пределах?

— Да. Это в пределах. Если (теоретически) мне придет в голову отыскать старших мастеров, дабы пожаловаться им, они вполне могут заметить, что задуманное нашими неведомыми гостями — на благо всем, ибо, пусть и незнаемо как, нанесет вред Конгрегации. Что же до моих неприятностей, с этим связанных, то — у тебя есть приятель-инквизитор, скажут мне. Используй его, чтобы решить свои проблемы.

— А ты — теоретически — знаешь, где находятся представители вашего племени? — уточнил Курт, и стриг развел руками:

— Я этого не сказал. Есть, Гессе, определенные места (и они мне известны), в которых раз в определенный отрезок времени появляется agent. Причем не «нашего племени»; смертный. Слуга. Если у меня есть важное дело — действительно важное — мне назначат новую встречу, от которой со всевозможными предосторожностями, не позволяющими увидеть и запомнить дорогу, меня доставят на аудиенцию к старшим.

— Не особенно-то вы компанейские ребята, как я посмотрю. А если мне просто-напросто тоскливо? Сидеть в каком-нибудь городишке лет сто, одному, среди простых смертных… Попросту пообщаться — не сойдет как аргумент для встречи?

— Тоскливо — ищи такого же, как ты. Или такую же. Или троих, пятерых — создайте клан. Создай гнездо; времени скучать не останется. Не поднялся до уровня мастера — поднимайся; тоже занимает не один год. Не способен ни на что — дождись рассвета, и хандра развеется.

— Круто. Могло бы стать неплохой ересью в людском сообществе. Монастырь со старой братией, кучка монашествующих в миру по всей стране и полное самообеспечение пищей духовной и телесной. Нарушения устава разбираются путем кулачных боев между братьями — стенка на стенку.

— Règle du sécurité[53], — пожал плечами фон Вегерхоф. — О них никто не знает, их невозможно найти, а следовательно — уничтожить. Однако должен заметить, что подобное поведение — не распространенная среди стригов точка зрения на жизнь. Это, я бы сказал, очень по-немецки. Во Франции я наблюдал полнейшую противоположность; те, с кем мне довелось общаться там, ведут весьма активную светскую жизнь, не таятся от своих и вполне радушно принимают всякого новичка, будь то обращенный десять лет назад молодняк или же мастер, чей стаж исчисляется столетиями — главное обладать хотя бы зачатками манер, дабы с тобою было не противно общаться и не зазорно появиться в обществе. Скажем так, от простых смертных французских стригов отличает лишь протяженность жизни и часы появления на публике.

— Иными словами, их гнездо или как там… тебе известно? Известно место сбора, известны имена, известно все?..

— Хочешь узнать, не было ли обнаруженное мною гнездо зачищено? Нет. Не было. Во-первых, Франция — не наша юрисдикция, и для более или менее пристойной боевой операции на территории иного государства германская Конгрегация должна провернуть нечто невообразимое. А во-вторых… Гессе, не впадают они в спячку с наступлением рассвета. Забудь все то, что слышал от мамы или приятелей по академии. Попросту сон — хороший способ убить время и дать отдых мозгу и нервам, однако никакого оцепенения, в период коего стриг неподвижен и беспомощен, не происходит. Есть задача — укрыться от дневного света; и для этого довольно закрыть ставни. После чего можно заниматься, чем душе угодно. Книжку почитать, скажем, пока стража, состоящая из хорошо обученных людей и членов клана пониже полетом, оберегает твой покой. Посему мысль, пришедшая в твою голову, а именно — зачистка гнезда с наступлением утра, hélas[54], бесплодна.