Стивен Кинг - 11/22/63 Страница 4

И разумеется, повара-владельца. Место Эла Темплтона занял пожилой, болезненный призрак. Когда он повернул защелку, запирая дверь, по залу разнесся слишком громкий звук.

– Рак легких, – буднично объяснил Эл, когда мы устроились в одной из кабинок в глубине зала. Похлопал по нагрудному карману рубашки, и я заметил, что он пуст. Всегда лежавшая в нем пачка «Кэмела» без фильтра исчезла. – Неудивительно. Я начал курить в одиннадцать и бросил, лишь когда мне поставили диагноз. Более пятидесяти чертовых лет. Три пачки в день, пока в две тысячи седьмом не подскочила цена. Тогда пришлось пойти на жертвы и ограничиться двумя пачками. – Он сипло рассмеялся.

Я хотел было сказать ему, что у него не все в порядке с математикой, поскольку знал его настоящий возраст. Как-то в конце зимы я пришел в забегаловку, а он стоит за грилем в детской шляпе с надписью «С днем рождения». Я спросил, по какому поводу, и он ответил: «Сегодня мне пятьдесят семь, дружище. Так что можешь звать меня Хайнцем»[8]. Но Эл попросил задавать только те вопросы, которые я сочту абсолютно необходимыми, и корректировка возраста в них не входила.

– На твоем месте – а я бы с радостью на нем оказался, хотя совершенно не хочу, чтобы ты попал на мое, при нынешнем раскладе, – я бы подумал: «Здесь какая-то лажа. За одну ночь рак не может так далеко зайти». Правильно?

Я кивнул. Конечно же, правильно.

– Ответ прост. Он так далеко зашел не за одну ночь. Я начал выхаркивать мозги примерно семь месяцев назад, где-то в мае.

Что ж, он меня удивил. Если он и выхаркивал мозги, то не в моем присутствии. И опять у него произошла математическая накладка.

– Эл, ты что? Сейчас июнь. Если отсчитать семь месяцев назад, будет декабрь.

Он помахал рукой – пальцы стали совсем тонкими, перстень морпехов свободно болтался, хотя раньше сидел плотно, – как бы говоря: «Давай не будем терять на это время».

– Сначала я думал, что сильно простудился. Но температура не поднялась, а кашель, вместо того чтобы пройти, только усиливался. И я начал худеть. Что ж, я не идиот, дружище, и всегда знал, что могу вытащить карту с большой буквой «Р»... хотя мои отец и мать дымили как чертовы заводские трубы и прожили больше восьмидесяти лет. Вечно мы находим оправдания своим вредным привычкам, верно?

Он опять закашлялся, достал носовой платок. Когда приступ закончился, Эл продолжил:

– У меня нет времени переводить разговор на другую тему, но я это делал всю жизнь, и трудно теперь отказаться. Если хочешь знать, труднее, чем от сигарет. В следующий раз, когда меня потянет в сторону, проведи пальцем по горлу, хорошо?

– Хорошо, – согласился я. Мелькнула мысль, что мне все это снится. Если так, сон получился очень уж реальный, даже с тенями от лопастей медленно вращающегося потолочного вентилятора на салфетках с надписью «САМАЯ БОЛЬШАЯ НАША ЦЕННОСТЬ – ЭТО ВЫ».

– Короче говоря, я отправился к врачу, сделал рентген, и они выявились, большие, как чертовы яйца, две опухоли. Прогрессирующий некроз. Неоперабельные.

Рентген, подумал я. Неужели до сих пор используют рентген, чтобы диагностировать рак?

– Какое-то время я там поболтался, но в итоге мне пришлось вернуться.

– Откуда? Из Льюистона? Из Центральной больницы штата Мэн?

– Из моего отпуска. – Он пристально смотрел на меня. – Только это был не отпуск.

– Эл, я ничего не понимаю. Вчера ты был здесь и прекрасно себя чувствовал.

– Внимательно присмотрись к моему липу. Начни с волос и продвигайся вниз. Постарайся не замечать воздействия рака – он сильно меняет внешность человека, в этом сомнений нет, – а потом скажи, тот ли я человек, которого ты видел вчера.

– Что ж, ты, очевидно, смыл краску...

– Никогда ею не пользовался. Не буду обращать твое внимание на зубы, которые потерял, пока находился... далеко. Я знаю, ты это заметил. Думаешь, это воздействие рентгеновского аппарата? Или стронция-девяносто в молоке? Я никогда не пью молоко, разве что добавляю капельку в последнюю за день чашку кофе.

– Какого стронция?

– Не важно. Попробуй посмотреть на меня, как женщины смотрят на других женщин, когда хотят определить возраст.

Я попытался последовать его совету, и хотя любой суд откажется принять мои наблюдения в качестве доказательств, меня они убедили. От уголков глаз расходились паутинки морщинок, хватало их, маленьких и тонких, и на веках, как у всех тех, кому больше не приходится доставать дисконтную пенсионную карточку, подходя к кассе многозального кинотеатра. Отсутствовавшие вчера бороздки синусоидами пересекали лоб. Еще две морщины, гораздо более глубокие, отходили от уголков рта. Подбородок заострился, кожа на шее обвисла. Острый подбородок и обвисшую кожу я мог отнести к катастрофической потере веса, но эти морщины... и если он не лгал о волосах...

Эл еле заметно улыбался. Мрачновато, но не без юмора. И от его улыбки мне стало совсем тошно.

– Помнишь мой день рождения в начале марта? «Не волнуйся, Эл, – сказал ты, – если эта дурацкая шляпа загорится, когда ты наклонишься над грилем, я схвачу огнетушитель и потушу тебя». Помнишь?

Я помнил.

– Ты сказал, что теперь я могу называть тебя Хайнцем.

– Да. А теперь мне шестьдесят два. Я знаю, из-за рака выгляжу старше, но это... и это... – Он коснулся сначала лба, потом уголка глаза. – Это естественные возрастные татуировки. Знаки доблести, если хочешь.

– Эл... я бы выпил стакан воды.

– Конечно. Шок, правда? – Он сочувственно посмотрел на меня. – Ты думаешь: «Или я сошел с ума, или он, или мы оба». Знаю. Я это уже проходил.

Не без усилия он вылез из кабинки, ухватившись правой рукой за левую подмышку, словно опасался, что развалится. Потом повел меня за стойку. И пока мы шли, я отметил еще один нюанс этой нереальной встречи: за исключением тех случаев, когда мы делили скамью в церкви Святого Кирилла (такое бывало редко; хотя меня и воспитывали в вере, католик я плохой) или встречались на улице, я никогда не видел Эла без его поварского фартука.

Он снял с полки сверкающий стакан и налил мне воды из поблескивающего хромом крана. Я поблагодарил его и повернулся, чтобы вернуться в кабинку, но он похлопал меня по плечу. Лучше бы он этого не делал. Казалось, меня коснулась рука кольриджского древнего морехода[9], остановившего одного из троих.

– Я хочу, чтобы ты увидел кое-что, прежде чем мы снова сядем. Так будет быстрее. Только «увидел» – слово неправильное. Точнее – испытал. Пей, дружище.

Я выпил полстакана холодной вкусной воды, но при этом не отрывал глаз от Эла. Я словно трусливо ожидал, что на меня сейчас набросятся, как на первую, ничего не подозревающую жертву фильма о маньяках, в названии которого обязательно присутствует цифра. Но Эл просто стоял, опираясь рукой о стойку. Морщинистая кожа, большие костяшки. Определенно не рука человека, которому только под шестьдесят, пусть и больного раком. А еще...

– Это результат воздействия радиации? – спросил я.

– Что?

– Ты загорелый. Я не говорю про темные пятна на тыльной стороне ладоней. Такое бывает или от радиации, или от слишком долгого пребывания на солнце.

– Раз курс лучевой терапии я не проходил, остается солнце. За последние четыре года я провел много времени на солнце.

Насколько я знал, большую часть последних четырех лет Эл жарил бургеры и взбивал молочные коктейли под флуоресцентными лампами, но говорить об этом не стал. Допил воду. Когда ставил стакан на пластиковую стойку, заметил, что моя рука немного трясется.

– Ладно, так что я должен увидеть? Или испытать?

– Иди сюда.

Он повел меня по узкому проходу мимо двустороннего гриля, фритюрниц, раковины, холодильника «Фросткинг», гудящей морозильной камеры высотой по пояс. Остановился перед выключенной посудомоечной машиной и указал на дверь в конце кухни. Низкую дверь. Элу, ростом пять футов и семь дюймов или около того, приходилось наклоняться, чтобы войти в нее. Меня, с моими шестью футами и четырьмя дюймами, некоторые ученики называли Эппинг-Вертолет.

– Вот, – кивнул он. – Войди в эту дверь.

– Разве у тебя там не кладовка? – Вопрос был риторический. За долгие годы я не раз и не два видел, как он выносил оттуда банки, сетки с картофелем, пакеты с бакалеей, и точно знал, что находится за дверью.

Эл меня вроде бы и не услышал.

– Ты знал, что сначала я открыл это заведение в Оберне?

– Нет.

Он кивнул, и этого хватило, чтобы вызвать очередной приступ кашля. Эл подавил его платком, на котором расплывались все новые красные пятна. Когда кашель наконец стих, он бросил платок в мусорное ведро и взял несколько салфеток из коробки на стойке.

– Этот трейлер – «Алюминейр», сделан в тридцатых годах в стиле ар деко. Я такой хотел с тех пор, как отец ребенком взял меня в «Жуй-и-болтай» в Блумингтоне. Купил его полностью оборудованным и открыл закусочную на Сосновой улице. Пробыв там год, понял, что разорюсь, если останусь. По соседству хватало ресторанов и кафе быстрого обслуживания, хороших и не очень, но со своей клиентурой. Я же напоминал юношу, который только что окончил юридическую школу и пытается практиковать в городе, где уже работает с десяток уважаемых адвокатских контор. Опять же, тогда «Знаменитый толстобургер Эла» стоил два с половиной бакса. И в девяностом году за меньшую цену я его продавать не мог.