Вадим Мельнюшкин - Затерявшийся (Дилогия) Страница 4

– Наш, што ли?

– Ну как тебе, мужик, сказать – скорее наш, чем наоборот.

– ГовОшь чудно, но наш вроде, – мужичок неуверенно оглянулся на толпившихся за спиной селян.

– Да сволочь он! Наш, не наш – паскудник и есть, – взвилась баба с косой в руке. – Жолнеров ерманских побил, сам щас наутек, а нас ерманец по околице всех развесит. Хватай его, ерманцу сдадим, можа, и помилует.

Народ заволновался, но, похоже, мысль меня хватать пришлась по душе. Если сейчас им отпор не дать, неизвестно, как дело повернется дальше. Первым делом я подобрал валявшийся рядом «люгер» и, стараясь не показывать слабость, встал, хотя на винтовку и пришлось опереться. Повертел пистолет в руках, патроны вроде еще должны остаться, и как можно наглее посмотрел на толпу.

– Ну, кто первый хватать будет? – Народец слегка попятился, но перепугался, похоже, не сильно, так как в мою сторону нацелился целый ворох инструмента. Бросятся толпой, хрен отобьюсь, не стрелять же в них на самом деле. Хотя кое-кому в зубы дать и стоит. – Желающих, похоже, нет? Поэтому перестаем дурью маяться и думаем, что делать дальше.

Ага, увидев, что я беру на себя командирские обязанности, а значит, от ответственности увиливать не собираюсь, селяне приободрились. Ну да, извечный русский вопрос – кто виноват и что с ним, гадом, делать? Чего уж теперь, гад – выкручивайся.

– Для начала быстро убираем трупы. Там во дворе еще один немец и девушка, – махнул я рукой в сторону двора, из которого вышел на улицу.

– Видели уже, – мужик с вилами тяжело вздохнул. – Так это он ее?

– А ты думал я? – зло посмотрел на мужика.

– Та не, – тот опасливо отодвинулся. – Мы так и помышляли, та и морда у него в царапках.

– Любка, шалава, сама виновата, – баба с косой уступать, похоже, не собиралась. – То с красными жолнерами путалась, то теперь с ерманскими, стерьвь, начала…

Не нравится мне эта баба, если уж она так о мертвых односельчанах, да еще, возможно, при родственниках, то жди беды.

– Ты, курва, пасть заткни, а то я тебе ее заткну таблеткой свинцовой, – как бы не перестараться, но, похоже, в тон попал – окружающие стали зло толкать бабищу. – Уберите ее отсюда, а то я за себя не ручаюсь.

Похоже, страху я на нее напустил. Заодно и уважение остальных баб и мужиков заработал – не любят люди с такими стервами связываться, от безнаказанности те еще больше стервенеют, и справиться с ними становится уже проблемой. Тот же, кто с твоей проблемой справляется, достоин как минимум благодарности. Вот и пускай пылит отсюда. Меньше народа – шире размах.

– Трупы, те, что кровят, так просто не таскайте. В дерюгу какую заверните. Немцев раздеть полностью, да недалеко от дороги на околице сложите, но чтоб в глаза не бросались. Форму отстирать и починить аккуратно надо. Успеете, пока я покойников и мотоцикл прятать буду?

Народ начал бурно обсуждать мои претензии на припашку, но то, что я взял на себя сокрытие следов, убедило их в моем праве требовать от них помощи. Мужики так сразу согласились – кровь и дерьмо не им отмывать, да и штопать не они будут. Что удивительно, думал, больше будут возмущаться те, кому одежда с засранца достанется, но оказалось наоборот – больше не понравилась возня с кровью. Менталитет у селян от городского отличается, что, в общем, не удивительно – навоз здесь удобрение, а не грязь, а человеческий или звериный, не так важно.

Темнеет сейчас поздно, до заката часа три или около того. Пока местные с покойниками разберутся, с полчаса у меня есть. Во-первых, корзиночку, что немец пер, надо прибрать – что с боя взято, то свято. Тут еще много чего вкусного. Из фляги бы отхлебнуть, но надо иметь трезвую голову, хотя мозги скоро закипят. Вот это как раз – во-вторых. Надо осмыслить, что я с немца получил. Язык теперь знаю, бытовуху и устройство Рейха тоже. Вполне смогу за гражданина сойти. А вот политика – это что-то с чем-то. Мир этот точно больной. Так ведь дурак с коммунистов фигел – думал, у них с головой не все в порядке. Нет, я и сейчас так считаю, но наци – это вообще ни в какие ворота, даже распашные с калиткой. Первые хотя бы хотят сделать всех людей счастливыми. Ну не совсем всех, кое-кого в расход отправить собираются, хотя пока в основном на своих тренируются. Желание осчастливить человечество, причем все, по одной схеме и прямо в его присутствии – это, конечно, диагноз. Но вот вторые, вот эти кому угодно фору дадут. Короче, додумались до того, что они истинно разумные, а все остальные должны быть их рабами. Даже римляне, на которых каких только собак не навесили, до такого не дошли. Как там у них – нет ни римлянина, ни иудея… Что самое смешное, иудеи у наци даже в качестве рабов не котируются. Ну и что теперь делать? Сдаваться в плен к этим ненормальным в квадрате нельзя ни под каким сиропом. Их только могила исправит. Похоже, если хочу выжить, придется этим и заняться. Пусть они умрут сегодня, завтра и послезавтра, а я не скоро, а если выбраться удастся, то, возможно, очень не скоро. Все, некогда сейчас, подумаю об этом завтра. Дерюгу уже тащат, значит, надо быстренько унтера обшмонать.

Ничего особенно интересного не нашел, так, мелочи – запасная обойма к «люгеру», коробка на двадцать пистолетных патронов, часы, зольдбух, немного денег и прочая мелочь, что лежит в мужских карманах, вроде сигарет, зажигалок, расчесок. Так как не курю, хотел сигареты сначала мужикам отдать, но подумал, что те на них здорово спалиться могут, да и мне для других целей сгодятся. Вдруг собачки, например, появятся, не слишком хорошая, конечно, защита, но и минута лишняя при погоне для спасения не помешает. Напрягать мужиков на самосад не хочется, они еще не знают, что просто так от меня не отвяжутся, вдруг решат, что меня проще убить, чем прокормить. Война все спишет.

– Уважаемый, а как величать тебя лучше? – обратился я к обладателю вил, впрочем, сейчас их уже не имеющему.

– Опанас Григорьевич я, но все дядькой Опанасом кличут.

– Тогда, дядька Опанас, пригляди, чтобы с немцев народ ничего не растащил. Мне, в общем, не жалко, но если этих искать будут, а увидят у кого гармошку какую губную, часы или курево, погорите всей деревней, причем в прямом смысле.

– Чего ж мы, совсем без разуму?

– Берешься за всех ответить?

– Не, за усих не возьмусь. Разные есть. Лады, погляну.

– Ну вот и хорошо. Еще к тебе вопросик – кто местность здесь хорошо знает?

Мужик странно посмотрел на меня.

– Як хто? Уси и разумеют – живем мы тут, как не разуметь.

– Хорошо, давай по-другому. Кто знает, как в болото мотоцикл протащить, чтобы не утопить, но и не нашел его никто?

Тут дядька уже задумался.

– Ну, Кузьма болота разумеет, но вшел он кудыть третьего дни. Пацан если его, Миколка. Тот завсегда с батькой шляется, даж в школу не ходе. Председатель Кузьму завсегда с того костерил.

– Так удастся Миколку найти?

– Як вще ево искать. Вона с малыми подглядыват, – и указал на группу мальчишек, что собрались метрах в пятидесяти и что-то активно обсуждали, не отрывая от нас взглядов.

– Миколка, подь сюды!

От группы отделился паренек лет двенадцати и, пыля босыми ногами, помчался в нашу сторону.

– Вот, Миколка, товарищу бойцу помощь треба.

– Николай, – с серьезным видом протянул немаленькую мозолистую ладонь мальчишка.

– Константин, – с неподдельной серьезностью ответил я и пожал руку. – Помощь от тебя, Николай, нужна следующая. Место мне нужно, куда можно мотоцикл своим ходом загнать, но так, чтобы и недалеко, и не нашел никто, и в сохранности все осталось. А если еще и немцев где можно будет схоронить, а лучше попросту притопить, то и вообще хорошо.

– Можно, – молвил Коля, предварительно поморщив лоб, будто обдумывает что-то, но по сразу загоревшимся глазам было понятно, что место такое он знает. – Покажу, но близко не будет. Да и лошадь нужна с постромками – своим ходом не пройдет, хоть механизм и мощный. У нашего участкового послабже был.

Ишь, разбирается, прогульщик.

– Как, дядька Опанас, лошадь будет?

– Та буде, куды от вас, бусурман, деваться.

– Вот и отлично. Через десять минут встречаемся… А кстати, Николай где?

– На околице, там, – он махнул рукой в ту сторону, откуда я пришел.

– И еще, дядька Опанас, не в службу, если кто баню топит, пусть мне водички теплой оставят – третью неделю из лужи умываюсь, сам небось по запаху заметил.

– Да уж, – усмехнулся тот. – Дух свиреп. По-любому Любку обмывать надоть. Апосля покойницы не сбоишься? Хотя че те, душегубцу.

– Да ничего страшного, я непривередливый, да и в приметы не верю.

Мое утверждение о приметах мужику явно не понравилось, но тот промолчал.

– А волосы стричь у вас кто умеет? – вдруг вспомнил я.

– А те на кой? – удивился Опанас, глянув на мой слегка заросший полубокс.

– У немцев стрижки другие, мою все равно в их не превратить, но, если поаккуратнее подровнять, под пилоткой почти незаметно будет.