Василий Звягинцев - Хлопок одной ладонью Страница 4

И сразу вспомнилось заклинание Шульгина: «Ловушка, ловушка, я в тебя не верю!»

– Здравствуйте, садитесь, – предложил старик. Указал на древний электрический чайник, алюминиевый, с деревянной ручкой и толстым шнуром в тканевой оплетке: – Выпьете? Горячий. Ничего больше предложить не могу. Света, посмотри, там, кажется, леденцы в банке еще остались…

– Спасибо, я только чаю. Хоть настоящий? Или уже морковный?

Старик усмехнулся.

– Вы историк или непосредственно из эпохи морковного чая к нам прибыли?

– Я журналист, значит, и историк в некоторой мере. Новиков, Андрей Дмитриевич, последнее место работы – еженедельник «За рубежом».

Старик опять усмехнулся.

– Я – директор музея. Вайсфельд Герман Артурович. Это – Светлана Петровна, заведующая архивно-библиографическим отделом.

– С автоматом «МП-38» фонды бережет? А вы еще и Вайсфельд. Из старых запасов ствол? От кого защищаетесь. От белых, от красных, от банды батьки Шпака или наследников Че Гевары?

– Разбираетесь? Вы какого года рождения?

– Пятидесятого. Тысяча девятьсот. Еще бы не разбираться…

– Ну да, ну да. Похоже. А к нам как попали?

Чай из стакана в серебряном подстаканнике был вполне ничего. Краснодарский, а то и индийский «со слоником». Да в горле у меня так пересохло, что и пустой кипяток пошел бы за милую душу.

– Курить можно?

– Курите, и нас со Светой угостите.

Протянул им почти полную пачку «Кэмела» из пароходных запасов. В Крыму я обычно курил отборные турецкие папиросы, а на «Валгалле», вспоминая молодость, баловался американскими сигаретами.

– Из спецбуфета? – со знанием дела спросил Вайсфельд, затягиваясь с жадностью давно не курившего человека.

– Вроде того.

Я никак не мог сообразить, как выгоднее всего держаться и какую легенду излагать.

Судя по тому, как отреагировал директор на мой возраст, место работы, сорт сигарет – здесь что-то около восемьдесят седьмого – девяностого. Канун событий девяносто первого, о которых я так и не успел ничего узнать, потеряв в схватке с грабителями драгоценную пачку газет.

И вдруг, с таким запозданием, я подумал, а не было ли то нападение организовано отнюдь не для того, чтобы отнять у меня кожанку и изнасиловать Ирину в темной подворотне, а именно – не позволить переправить в другое время материальный носитель информации. То, что я успел просмотреть несколько заголовков, сочтено было несущественным, а вот пара сотен печатных страниц, да еще и с фотографиями – парадокс. А если бы Ирина в ресторане не помешала, и я прочел их целиком – выпустили бы нас из девяносто первого, или удар нунчаками по затылку достиг бы цели?

– Ну а к нам как попали? Прямо во двор музея? Чтобы вы стену перелезали, ребята не заметили. Но допустим. Узнали о наших безобразиях и приехали материал собирать? Откуда? Из Москвы? А она вообще еще существует, Москва-то, и хоть что-нибудь за окраиной нашего города?

– Какого города?

– А вот не скажу пока, – хитро сощурился Вайсфельд. – Раз вы утверждаете, что не знаете. Сам не знаю почему, но… И вообще, как это в книжках пишут: «Вопросы здесь задаю я!» – и дробно рассмеялся. Смех у него действительно был старческий.

– Ничего я вам дельного не скажу. Потому что сам ничего не понимаю. Сидели мы с друзьями в комнате, выпивали понемногу, о пустяках болтали. Потом один любитель эзотерики начал насчет астрала, эфирных и тонких сущностей человека распространяться и какую-то мантру или сутру произнес. Меня как схватило, закрутило, встряхнуло, понесло… Только ваши охранники в чувство привели…

Не верите? Так внимательней присмотритесь: в таком виде на разведку ходят или просто в командировки ездят? У меня же с собой вообще ничего. Еще спасибо, я привычки не имею сигареты на стол выкладывать, в нагрудном кармане держу, а то бы вообще труба… Да и то, на троих нам едва до вечера хватит, а потом?

– Ничего, «Беломором», «Примой» и махоркой я вас обеспечу. С другим, извините, временные трудности[5]. Но если вы не шпион, не вражеский агент, отчего вы так нечеловечески спокойны? Я что, думаете, не представляю реакцию нормального человека, с которым случилось бы то, что якобы с вами?

– Профессиональное свойство, если хотите. Бывал я и в плену у никарагуанских «контрас», у «охотников за головами» гостил, с вертолетом в тундре падал. Со шпаной в московских переулках дрался несчетно. Привык, наверное…

– Это хорошо. Вы нам, наверное, пригодитесь. В оружии разбираетесь? Вон у меня «Максим» почти новый стоит, наладить можете?

– Да не вопрос. Но до тех пор, пока вы мне не расскажете, в чем дело и где я, – ничего не будет.

– Договорились. Так в каком году вы занялись вашими медитациями?

Никакой другой год, кроме своего последнего нормального, восемьдесят четвертого, называть смысла не было. Так я и сказал.

– В любом другом случае я бы вам не поверил. А сейчас поверю чему угодно. До прошлого воскресенья у нас был восемьдесят восьмой. Октябрь месяц. Какой теперь – не знает никто. Радио, телевидение, телефон не работают. Самолеты, может, и летают, но не у нас. Поездов, по слухам, тоже пятый день не приходило. Один наш сотрудник на своей машине рискнул отправиться на разведку, хотя бы до соседней узловой станции, но не вернулся до сих пор.

Я хотел спросить, а чем же занимаются партийные и советские власти, милиция, КГБ, армия, наконец, в городе, который внезапно и непонятно оказался отрезан от мира, но Вайсфельд, предупреждая этот естественный вопрос, начал рассказывать все подряд, с самого начала, вполне четко, как полагается профессиональному историку.

Получалось так, что здесь уже произошла глобальная, или локальная, что для присутствующих, включая меня, не имело практического значения, деформация времени. Та самая, о теоретической возможности которой мы неоднократно рассуждали с Антоном и друзьями. Которую в конечном счете и собирались предотвратить. А сейчас, как уже не раз бывало, внутренний настрой определил способ и место контакта с Сетью.

И либо сейчас передо мной крутят своего рода «научно-популярный фильм» в назидание, либо меня действительно занесло в область уже случившегося разлома. Что именно происходит, я узнаю только когда (и если) выберусь. Изнутри процесса догадаться о степени его подлинности практически невозможно.

Ростокин, вон, в тринадцатом веке оказавшись, без малейшего удивления отнесся к наличию на вооружении Ливонского ордена танковых соединений, да и сам в должности князя разъезжал на пушечном бронеавтомобиле древнерусского производства.

Хорошо, что у меня самого сейчас несколько большая степень здравомыслия сохраняется. Значит, будем смотреть и слушать, в любом случае пригодится. Если отпустят – для доклада друзьям и размышлений, если нет – для облегчения адаптации.

И еще я подумал, что взрослые мы вроде бы мужики, тертые жизнью, а ведем себя как дети неразумные. Сколько раз уже с такими гиперпереходами сталкивались, а как-то не усвоили, что надо в них снаряжаться, как для парашютной высадки в тыл врага. Обойдется чисто эфирным переносом матрицы, ну и ладно, амуниция не помешает, а попадешь вот так, телесно, хоть на первое время будет комплект выживания.

Глава 2

…А Вайсфельд продолжал рассказывать.

Привычная жизнь в городе мгновенно перестала существовать. Случилось нечто худшее, чем даже ташкентское землетрясение. Там хоть сохранилась управляемость, базовая инфраструктура и связь со страной. Здесь же…

Буквально мгновенно несколько хронопластов, как при тектоническом сдвиге, наехали друг на друга, и в городе перемешались годы, десятилетия, люди и архитектура.

Если в отдельных «изолятах» стабильность вроде бы сохранилась, то буквально через квартал-другой можно было вдруг оказаться в пределах довоенного города, как его помнил Вайсфельд, причем с теми самыми, прежними жителями. И можно представить, что началось, когда в первые часы катаклизма «современные» горожане, бывшие кто на работе, кто просто на других улицах, в кино и магазинах, кинулись по домам и обнаружили, что с виду почти те же самые строения населены совсем другими людьми, тоже ничего не понимающими, но на порогах «своих» квартир стоящими насмерть.

Многие, построенные в период массовой застройки кварталы пяти-девятиэтажек просто исчезли, вместе со всеми, кто в них на тот момент находился. И тут же, буквально за углом, не менее новые корпуса возвышались, как ни в чем не бывало.

Стоявшее на центральной площади в сотне метров от музея громадное здание Дома Советов, выстроенное в начале шестидесятых и вместившее в себя практически все краевые и городские власти, растворилось бесследно. На его месте раскинулась необъятная, покрытая выходами дикого камня и поросшая бурьяном площадь с остатками разрушенной в тридцатые годы церкви.