Алексей Борисов - Смоленское направление. Кн. 3 Страница 4

Непрезентабельный вешний вид купца портила только телега. Заботливо выструганные, раскрашенные цветными красками доски и отшлифованные поперечные жердочки, смазанные дёгтем оси колёс и аккуратно, под верёвку, уложенное сено, не сочеталось с общей картиной. Словно, купец и телега, были каждый по отдельности.

— Мир вам, добрые люди. — Сказал купец, слезая с повозки.

— И тебе доброго здоровья, — поприветствовал Захар, — Откель будешь, горемычный?

— А я не горемычный. С Пскова я. Игорь Васильевич меня звать. Подскажи, добрый человек, городок Самолву я ищу, далеко ли ещё?

— А чего её искать? Вот она, перед тобой. Ты кем будешь?

— Купец. Ты на одёжку не смотри. Времена такие ныне, что лучше ободранным в дерюге ходить, чем в земельке сырой лежать. Меня княжна ваша позвала, а я что-то хором княжьих не разгляжу.

— Ты давай не остри, хором он не разглядел. Не хоромы у княжны, а замок целый. Слыхал, про такое?

— Приходилось. И в замках я бывал и в церквах белокаменных и возле соборов мрачных, что схизматики строят, проходил…, - Васильевич немного запнулся, поглазел на ковры округлёнными глазами и еле слышно выдавил, — А такой красоты, встречать не приходилось.

— А вот, и княжна наша. Падай в ноги, кому сказал.

Сам Захар в ноги не упал, как-никак староста, только поклонился низко, а вот купец в поклоне перещеголял. Островерхая шапка, восседавшая до этого на затылке, в мгновенье оказалась в левой руке, а пальцы правой достали до земли.

— За игрушками приехал? — Не давая опомниться купцу, с ходу заявила Нюра, потрепав по шее свою лошадь.

— Да княжна, как и договаривались, — не поднимая головы, пробормотал псковчанин, — серебро привёз, и муки пять мешков.

— Захар Захарыч, выдайте купцу подготовленный товар, да муку не забудьте перевесить. Но! Пошла! — Нюра стукнула пятками в бока лошадку, и проскочив мимо телеги помчалась в сторону леса, где её уже поджидал Гюнтер.

После обмена, Васильевич вытащил из-под накиданного на телегу сена толстенькое полено, крутанул за верхушку, где торчал сучок и предложил старосте отметить сделку двухгодичным мёдом. Захар при этом заметил, что под сеном лежали ещё несколько хитрых тайников, замаскированных под дрова.

— И много у тебя таких 'деревьев' в телеге растёт? — Староста втихаря выставил стеклянные, принадлежащие Нюре с Гюнтером, стаканчики, подставляя их под тягучую струю почти прозрачного перебродившего мёда на можжевеловых ягодах.

— А ты сам посмотри.

— Да вроде, неудобно как-то. Вот, если одним глазком.

Захар отгорнул сено, взял первый попавшийся чурбан, как оказалось, самый пузатенький, и стал крутить его за оба конца.

— Не всё большое имеет ценность. — Васильевич подмигнул старосте, взял соседнее с коротким кругляком полено[5], положив назад опорожнённый тайник и крутанув за верхушку, открыл новый сосуд.

— Хитро. — Уважительно высказался Захарыч.

— А то. Бывал я как-то в западных землях, не один, с приятелями своими. Шли мы на трёх телегах, темнеть стало, кругом — ни души, вот и решили, заночевали в лесочке, а утром, как полагается, костёр развели. На одном хворосте каши не сваришь, сам знаешь, да как назло, сушняка в округе днём с огнём не сыскать. — Игорь Васильевич глотнул мёда и продолжил рассказ. — Пошли мои приятели дерево рубить, а как срубили, откуда не возьмись, рыцарь поганый объявился, да не один, со слугами. В сторонке он стоял, ждал, покуда сосенку свалят.

— И что дальше было?

— Лучше не спрашивай, — купец потрогал шрам на лбу[6], - Я с тех пор, как в ту сторону еду, дровишки с собой завсегда беру. А потом, сынишка свистульку делал, я и сообразил, как приятное с полезным совместить.

— Кого чужого поймаю, кто деревья рубит, кнутом выпорю. Не знал я, что такие порядки у них.

— Кто прошлое помянит, тому сам знаешь. Ну да ладно, пустое это. Ты мне скажи, откуда ковры у тебя, что на воротах висели? Лет пять назад, я в Рязани бывал, бухарский купец свой товар распродавал, его ковры в треть величины твоих были.

— Хороший ты человек, Игорь Васильевич. Тебе одному скажу, — Захар выдержал паузу и в полголоса, чуть ли не на ухо сообщил тайну, — Один ковёр княжна распорядилась продать, ибо у нас, их с завтрашнего дня начнут ткать. Механизмы заморские сегодня привезли, целых три сундука, большущие, что твоя телега. Во как.

— Так может, я продать попробую? Чем чёрт не шутит? Прости Господи. А с навара я отстегну, — и заговорщицким тоном добавил, — в чурбаке привезу, никто знать не будет.

— Только княжну предупредить надо, без неё никак. Я уж похлопочу.

В результате всех переговоров и тесных общений купца со старостой Самолвы, Игорь Васильевич, помимо мягких игрушек, повёз в Юрьев[7], который последние двадцать лет, по настоятельному требованию ливонцев обзывали Дерпт, громадного размера шерстяной ковёр. Проданный из расчёта полтора веса золота за один вес изделия, ковёр сгорит от опрокинутой свечи во время богослужения.

Через четыре дня, после моего посещения Самолвы, в деревню, со швабскими переселенцами наконец-то добрался Воинот. Вконец обессиленные от долгого перехода люди, чуть ли не валились на землю. Из двух дюжин повозок, к концу пути, добралось чуть больше половины. Несчастный случай на переправе, падёж скота, дорожные трудности, и уже на въезде, когда до площади перед домом старосты оставалось с полверсты, три возка просто развалились.

— Приветствую, мой господин! — Возглавляющий колону, рыцарь, слез с лошади и подошёл к Гюнтеру, — Я привёз людей, больных нет. Двадцать мужчин с жёнами и дети.

— Спасибо за службу, барон Берлихингер, — Штауфен обнял своего земляка, хлопая по спине и одновременно оглядывая прибывших людей, — А где Трюггви? Что случилось?

— Да как лучше сказать…, датчанин со своими рыцарями, пока там, на том берегу.

— Не понял, это в честь чего?

— За нами, на следующий день, из Дерпта выходил караван. Полусотню рабов охраняли наёмники, из местных. Трюггви не мог упустить такого шанса. В общем, мы сюда, а он обратно.

— Понятно. Пошли, отдохнёшь с дороги, да расскажешь про свои приключения. Захар разместит людей, не переживай.

Гюнтер с Нюрой уселись на надувные кресла, а Воинот устроился на лавке, положив перед собой на стол, на котором, давеча был съеден кабанчик, потёртую дорожную сумку. Из угощения, на подносе были выставлены яблоки и трёхлитровая, запотевшая, не иначе как с ледника, тёмно-зелёная бутыль. Павел разлил вино по кубкам, преподнёс напиток князю с княжной и отошёл в сторону, оставаясь в поле зрения Нюры и одновременно пользуясь тенью тента.

— Из Оломоуца я поскакал в Брно, там заночевал и через сутки был уже в Сухих Крутах, — начал рассказывать Воинот, — оттуда сопроводил купцов через Кроссенбрум до Вены. Весёлые такие ребята, думали, что раз попутчик, то можно за охрану не платить. Дальше начались приключения. По дороге в Грац на меня трижды нападали. Отравили заводного коня, набрасывали сеть, пока я отдыхал в лесу, в харчевне во Фризах подсунули, шлю…, ой…, прошу прощенья, госпожа. Познакомили с девицей, которая напоила меня снотворным. Да только жаркое у тамошней стряпухи было никуда не годным. Зелье вместе с ужином осталось под забором. Но лучше остаться голодным, чем с перерезанным горлом.

— Верно говоришь. — Поддержал земляка Гюнтер.

— Понял Гюнтик, как с чужими девками знаться? — Высказала Нюра.

— По горной дороге добрался до Виллаха, а там, где с паломниками, а где и сам доскакал до Ливелея. На попутный корабль еле успел. Все бегут от кочевников.

— Венецианцы дорого за провоз берут?

— Марку серебра отдал. Правда спал отдельно, и кормили хорошо. Рыба у них, пальчики оближешь.

— Не надо про рыбу, — умоляющим голосом попросил Штауфен, — Где отца нашёл?

— В Равенне. Фаэнц к моему приезду уже пал. Император принял меня как посла. Мой друг, Гец, устроил аудиенцию через день, по прибытию. Твою картину поставили напротив трона, он ждёт твоего возвращения.

— Так и сказал?

— Да. А когда прочёл послание, — Воинот посмотрел по сторонам, нет ли лишних ушей, и продолжил, — Ты единственный, кто бескорыстно предложил свою помощь. Ему сейчас очень тяжело. Я привёз пергамент.

— Давай.

Воинот приподнялся с лавки, расстегнул сумку и вынул из неё тубус, в котором отвозил послание императору.

'Я рад, что мой маленький Гюнтер наконец-то устроился. Новгородская княжна — просто красавица. Жду тебя к себе с первенцем. По возможности, захвати с собой рисовальщика. Твоё письмо лишь подтвердило мои опасения. У властителя не может быть друзей, об этом говорили ещё древние, надеюсь, ты помнишь. Но у каждого правила есть исключения, каким был для меня верный Герман[8]. Я буду рад, если у тебя окажется такой друг. Провинция Самолва должна стать форпостом наших восточных территорий'.