Андрей Калганов - Ветер с Итиля Страница 4

– Угу, а потом нам по шее от бригадира… С ним договаривайтесь… Вишь, мужик в желтой робе у асфальтоукладчика…

Бригадир, оказавшийся кряжистым мужичком лет пятидесяти, стоял чуть в отдалении и прихлебывал дымящийся чай из пластмассовой крышки термоса. Степан сразу окрестил его «кулаком». Такой своего не упустит.

– Машина у нас тут недалеко села. Может, пособишь?

Кулак окинул взглядом просителей. Одеты вроде прилично, не местная шантрапа.

– А где село-то?

Степан показал примерное направление.

– На бугровской дороге, что ли? Не, мужики, не пойдет. Я там сам закопаюсь. Известное место.

– Да не смеши меня, батя, танки, как известно, грязи не боятся.

– Да кабы танки, – отнекивался кулак, – развалюха гусеничная, его самого потом вытягивать придется.

– Ну КамАЗ дай.

– Да ты чего, ему же на проселке не развернуться, как он тебя потащит, раком, что ли, пятиться будет?

Разговор петлял в таком роде еще минут десять – кулак набивал цену.

– Ладно уж, рискну, – решив, что достаточно помурыжил клиентов, заявил он. – Семь сотен – и по рукам.

– Сколько?.. – возопил Серега. – Совесть-то у тебя есть?

– Не нравится, ищи других доброхотов, – отрезал мужик и, повернувшись к работягам, заорал: – Кончай перекур!

«Оранжевые спины» нехотя возвратились к будничному труду.

Две сотни удалось все же сбросить.

…Освобождение «Нивы» из дорожного плена заняло не более часа. Бульдозер добрался до злополучной лужи, зацепил стальным тросом машину и потихоньку вытащил на «бережок». Серега, у которого с утра раскалывалась голова, хмуро уселся за руль, бросил: «удачи» и отчалил.

Степан облегченно вздохнул – кажется, пока все складывается как надо.

Спровадив единственного свидетеля, Степан часа два уже бродил по окрестностям, примеряя ландшафт к своему плану. Ландшафт был вполне подходящим – лес во все стороны. Уйдешь в такой лес, и нет тебя. Словно и не было.

Псковские леса до сих пор таят в себе множество тайн, наипервейшая из которых – все еще сохранившаяся девственная природа. Зверь и птица не перевелись в них. То сохатый выйдет из чащи, то заяц метнется через тропу, а то появится кто и пострашней…

Поближе к райцентрам дичь ведет себя смирнехонько, зато вдали от цивилизации отыгрывается за все притеснения. Кабаны, да волки, да змеи – вот истинные хозяева этих мест. Люди же – так, между прочим. Нет до людей здесь никому дела, да и не было никогда.

План Степана состоял в том, чтобы поводить Николай Петровича по чащобам с шептанием молитв, бормотанием заклинаний и вознесением рук к небу. А как начнет смеркаться – вывести к новоиспеченному колодцу и поведать ладно скроенную небылицу. Поверит, ох, поверит Николай Петрович нехитрой истории. Уж Степан позаботится, чтобы поверил, вернее, уже позаботился – колодец удался на славу.

Белбородко обставил священное место со знанием дела: воткнул по периметру ямы три шеста и насадил на каждый по человеческому черепу, ради выгодного дельца пришлось в Питере смотаться на одно кладбище и пообщаться с тамошними «специалистами». Приволок с поля штук двадцать крупных камней и сложил полукругом – импровизированный жертвенник; навязал на ветви близстоящей березы тканые ленты со звездами и свастиками[3] для отпугивания духов леса. Поразвесил и другие обереги: против смерти, болезней, голода, хищных зверей, пожара и наводнения, землетрясения и засухи, грома и молнии, и змия Волоса, коий пакостит людям русским от сотворения мира.

Конечно, пытливый взгляд сразу же определит новодел. Но, во-первых, бегающие глазки Николая Петровича смотрят вовсе не пытливо, а затравленно-безумно, и во-вторых, если и найдет на него прозрение, то можно будет сказать, что, дескать, он, Степан, уже успел сотворить несколько обрядов, благодаря которым колодец и не сожрал посетителей. От обрядов же остались некоторые реквизиты, которые дражайший Николай Петрович должен аккуратненько собрать и разместить в своем жилище, дабы в нем поселились достаток, мир и благоденствие. Вот только с камнями поломается горемычный, придется в рюкзак их грузить да на себе переть…

Степан удалился от деревни на порядочное расстояние. Редкий лесок уже давно сменился зарослями да буреломами. Продравшись сквозь какие-то кусты, он вдруг вышел на большую поляну. Огляделся. Почти идеальный круг, в диаметре метров триста, не меньше. Посередине возвышается некое подобие идола – столб с кровожадной оскаленной мордой наверху. Вокруг, по четырем сторонам – здоровенные валуны, не чета тем, что Степан притащил для жертвенника. Стоунхендж, да и только!

«Должно быть, местные развлекаются, – подумал он, – в язычников играют. Только вот книжки не те читали, потому и идол какой-то странный.

Или, еще проще, какой-нибудь бай из райцентра решил заняться туристическим бизнесом и налепил колорита, бери – не хочу. Вот только не потрудился заглянуть в специальную литературу».

За спиной хрустнула ветка. Степан от неожиданности вздрогнул и обернулся.

Перед ним стояла хорошенькая девушка лет двадцати. В наглухо застегнутом спортивном костюме. Из-под куртки, натянутой поверх толстого свитера, виднеются ножны. Черные волосы коротко острижены.

– Ты бы не шастал здесь, пожалеешь, – сказала она тихо.

– Чего это?!

– А того, места дурные… Уматывать тебе надо, пока ребра не пересчитали…

Степан задумчиво посмотрел на девчонку:

– Так, говоришь, ребра пересчитают… Звать-то тебя как?

– Светка, – хмуро ответила та.

Степану на мгновенье показалась, что заросли, окружающие поляну, вдруг сами собой расступились. Вооруженные нехитрым крестьянским инструментом: серпами, да вилами, да топорами, – на поляну медленно вышли мужики и бабы. Столпились вокруг столба. Опустились на колени и забормотали что-то невнятное. С совершенно стеклянными глазами! Почитай, все население деревеньки.

Гул постепенно разрастался, усиливался, и вот наконец поляна взорвалась разноголосым матерным фонтаном. Странная молитва поминала и «крест», и «семь гробов», и пресловутую «богову душу». Коленца выделывались такие, что Степан невольно заслушался. Смысл улавливался вполне определенный: собрание осуждало некого человека, который каким-то хитрым, враз и не поймешь, способом убил своего отца и жил с матерью, как с законной женой. Причем жил во всех нюансах и подробностях.

«Старику Фрейду, – подумал Степан, – надо было заняться исследованием языческих культов да аграрной магии, а он все – Эдип да Эдип… Впрочем, прав был матерый психоаналитище – назови он комплекс не греческим благолепным именем, а русским многосложным, оканчивающимся на „…мать» да переведи оное название на язык, понятный соотечественникам, быть бы ему битым камнями на какой-нибудь благопристойной венской площади…»

Внезапно общество затихло. С колен поднялся мужик. Пролаял что-то в небо и запустил туда же увесистый колун. Колун не задержался во облацех – грохнулся, едва не зашибив владельца. Общество вновь разразилось вычурной тирадой.

«Дожди не нравятся, – усмехнулся Степан. – Понимаю, надоели. Мне тоже».

Степана не слишком удивило «богослужение».

В языческих культах сквернословие применялось как нечто само собой разумеющееся. Это уже потом, чуть ли не при Иване Грозном, когда хотели отвадить народ от древних богов, стали поговаривать, что-де слова эти не русские, татарами занесены и потому «поганые». Однако при весеннем севе, дабы земля рожала пышные колосья, мужик лежал на пашне, как на жене, и матерился на чем свет, ничуть не сомневаясь в родном происхождении выдаваемых пассажей.

«Может, оттого и загнулось у нас сельское хозяйство, – ухмыльнулся Степан, – что слишком много участковых да психиатров развелось. Загубили обычай, земля-то и ополчилась на мужика – родить перестала».

Вообще-то надо было не ерничать, а внять совету Светки и сматываться поскорее. Аванс, в конце концов, можно возвратить. Деньги – дело наживное, а шкуру новую не сошьешь.

История проклевывалась самая что ни на есть мерзейшая. Наверняка за «братией» стоит кто-то вроде него, Степана, только масштабом покрупнее. И свидетели местному шаману ни к чему, как, впрочем, и конкуренты… Хуже нет, чем соваться на чужую делянку.

Затрещали сучья, послышалось глухое ворчание. «Словно медведь через валежник продирается», – подумал Степан.

Из зарослей вышел Семеныч с двумя ражими молодцами. Оба точно в таких же спортивных костюмах, что и Светка. Подтянутые, стрижки короткие. У одного ствол.

Семеныч кивнул парням, мол, все, как условились. Зло прищурившись, взглянул на Светку:

– Знал, что догляд за тобой нужен. Кого пожалела, дура?

– Никого я не жалела, – зыркнула Светка, – встретились да разошлись. Чего привязался?

– Будто я не слышал, чего ты ему натрещала, – ухмыльнулся Семеныч. – Да за такие дела знаешь, что бывает?